Тимьян и клевер

– Ох, кровинушка моя, как же я по тебе тосковала! – промолвила она, заключая сына в объятия. – Как же хотела тебя увидеть! Где пропадал-то? Дублин ведь не за морем…

– Прости, матушка, – выдохнул Киллиан, обнимая её в ответ и щекою прижимаясь к сухой, точно пергаментной щеке. – Я хотел приехать, правда хотел, да всё никак не получалось. То одно, то другое…

– Одно да другое – вот и жизнь прошла, – тихо откликнулась мать. – Ну да ладно, что теперь-то жаловаться, когда ты здесь, со мною – радоваться надо. Пойдём-ка в дом.

На согретом солнцем крыльце вертелась кошка, серая с белыми лапками. Когда-то, лет восемь назад, здесь хозяйничал матёрый рыжий мышелов и его потомство, но, видно, время его не пощадило. Киллиан замешкался у дверей, глядя, как дёргается из стороны в сторону пушистый хвост; под ребром кольнуло: ничто не вечно, всё уходит, умирает…

Он вздрогнул и провёл по лицу ладонью; виски взмокли, хотя, казалось бы, отчего?

В доме царила прохладца. Пахло свежим хлебом и старым деревом – ароматы, знакомые с детства, с тех пор ничуть не переменившиеся. Из «девичьей», комнатки на солнечной южной стороне, доносилось негромкое пение – одна из сестёр коротала день за рукоделием.

– Ты, верно, устал с дороги, – сказала мать, полуобернувшись. Седоватая прядь выскользнула у неё из-под платка, упала на лицо. – Может, подремлешь? А там и отец с поля вернётся…

– Да я в телеге отоспался, – ответил Киллиан, ставя саквояж на пол и снимая плащ. – Вот перекусить бы немного не отказался. Мы ещё до света в путь тронулись, я только пару печёных картофелин и перехватил.

– Я гляжу, большой город тебя разнежил, разбаловал, – засмеялась мать. – Здесь ты, бывало, поднимался с петухами.

Тут пение прекратилось. Потом что-то повалилось, застучали торопливые шаги – и выскочила из комнаты девица. Распахнула глазищи, вцепилась в собственную косу, охнула…

– Братец?

– Ты ли, Бренда? – сощурился Киллиан. Из голенастой девчонки сестра превратилась в завидную невесту – статную, полнокровную, с густыми тёмно-русыми кудрями. – А я тебя и не признал. Подумал, что это за красавица к нам переехала?

Бренда нахмурилась, топнула ногой:

– А чтоб сестру узнавать, надо хоть раз в полгода навещать родной дом! Ишь, зазнался… – и, не договорив, бросилась к нему на шею и разрыдалась.

Мать глядела на них – и сама едва не плакала, приговаривая: «Выросли, ох, выросли».

Да и было отчего ей порадоваться.

В семье О’Флаэрти, счастливой и богатой, с детьми долго не ладилось. Первые два мальчика, погодки, умерли, не дожив и до пяти лет. Третий, Киллиан, болел тяжко и часто, но всё-таки выкарабкался; девочка, родившаяся следом и названная в честь бабки, скончалась почти сразу. Мэри два года горевала и думала, что не видать ей больше детей, почти смирилась с тихим и пустым домом, но затем произвела на свет трёх дочерей подряд, и все они выросли крепкими и здоровыми, точно несчастья, отмерянные родителям, исчерпались на первенцах.

Старшая из девочек, непоседа и хохотушка Джейн, ныне обвенчалась с Падрэгом Уиланом и переехала за реку. Средняя сестра, тихоня Лаут, пошла в отца – волосы посветлее, прямые, кость тонкая, зато рост – иной парень позавидует; она себя стеснялась и сызмальства частенько отпрашивалась помогать при церкви – там ей становилось поспокойнее. Младшая, Бренда, больше всех походила на брата и характером, и обликом, разве что глаза у неё были не тёмно-зелёные, а голубые. Маленькой она, бывало, ходила за Киллианом след-в-след, хвостиком, и очень горевала, когда он отказался от наследства в пользу Джейн и сбежал в Дублин, прихватив с собой транжиру-фейри.

– Может, тебе мёду принести? Или солений? – по-взрослому хлопотала она вокруг брата, не давая ни минуты покоя. И тут же вздыхала разочарованно: – Хотя ты, верно, всяких яств в столице-то напробовался, чем мы тебя удивим, чем приветим…

Киллиан долго отшучивался, а потом – сам не заметил, как с языка слетело:

– Вот ведь заладила – столица, столица! Возьму и увезу тебя в Дублин, сама насмотришься.

– Правда? – загорелась Бренда. – Точно-точно возьмёшь?

Стоило представить, как Айвор начнёт обхаживать подросшую красавицу, как голова закружилась. Но Киллиан собрал силу воли в кулак:

– И возьму, если матушка отпустит. Заодно и с Фэй познакомишься.

Мать тотчас насторожилась:

– Фэй О’Коннор? Та самая, которую сестрица Мэг воспитывала? И что же она в Дублине делает? Ох, тяжело девице одной среди столичных соблазнов! Что же компаньон твой, гм… – недоговорила она.

Глаза у неё сделались встревоженные – видно, здесь нрав Айвора все хорошо помнили. А Киллиану стало обидно за Фэй, которая мало что нашла себе работу по душе и по уму, так ещё и уважение у фейри заслужила.

– А кто сказал, что она одна? – вырвалось у Киллиана. – Фэй мне невеста.

Ну и шум тут поднялся! Вот правду говорят: не дразни кота рыбкой, костью – собаку, а свадьбой – женщину. Вопросы посыпались градом:

– Когда жениться решили? А у Мэг ты позволения спрашивал? У Фэй приданое есть? Венчаться где будете, в Дублине или тут? А платье уже пошили? А жить где станете? Кого на свадьбу позовёте? – на два голоса затараторили Бренда с матерью.

Киллиан едва успевал отвечать, чувствуя себя то ли провинившимся мальчишкой, то ли щедрым стариком Даиди-на-ноллаиг, разносящим подарки к Рождеству. А когда услышал от сестры азартное: «А вы целовались уже? А много?» – стушевался и покраснел до корней волос, словно и не он все эти годы заставал компаньона с девицей, а то и с двумя, а после выслушивал бесстыжие, хвастливые рассказы.

– Ой, застеснялся, застеснялся! – совсем развеселилась матушка, разом помолодев лет на десять. – Ну-ка, Бренда, пойдём-ка в сундуках посмотрим. Негоже получается – невеста и без приданого, надо что-то ей подобрать.

Он хотел возразить, что тогда выйдет не приданое, а подарки к свадьбе, но потом махнул рукой – уж слишком приятно было видеть мать и сестру в добром расположении духа. Почти до вечера они разбирали сундуки с сестриным приданым, перебирали материны серьги, гребни и прочие безделушки. Пришла из церкви Лаут – ещё более строгая, чем прежде, пахнущая ладаном, возвратилась с сумерками бабка Блэнид, которая день-деньской судачила с кумушками у колодца… Стало шумнее втрое, если не вчетверо. Потом Бренда спохватилась, что отец с дедом что-то в поле задерживаются, и убежала за ними, чтоб позвать к ужину. 

– А ужин-то и не готов, я чую, – повела острым носом бабка, закутываясь в шаль. – Эх, бездельницы, ничего-то без меня не можете! Ну-ка, Мэри, неси баранью ногу из подвала, ты, Лаут, садись за картофель, Бренда… а, ускакала уже, стрекотунья!

Киллиана отправили на колодец за водой – не иначе, чтоб под ногами не мешался. К тому времени изрядно похолодало: ночи ещё стояли знобкие. Звёзды робко проступали из-под темнеющего небосвода, словно игольные острия с изнанки бархатного рукава. С непривычки ведро казалось тяжёлым, и вода плескала под ноги, только успевай на собственную неловкость браниться…