Тисса горит

— Я ухожу, товарищи, и больше не вернусь. Вам я тоже не советую долго здесь оставаться. Жаль, обстоятельства таковы, что ничем не могу помочь вам, могу лишь дать немного белых денег, если вам нужно.

— Спасибо, деньги у нас есть. Я тоже сейчас пойду, — обратился ко мне Анталфи, — а ты обожди здесь моего возвращения. Я потороплюсь, насколько возможно, и принесу тебе костюм и вое, что нужно. Итак, решено, — ты будешь меня здесь дожидаться.

— Если что-либо из вещей в комнате может вам пригодиться, берите себе.

Прощаясь, Кусак крепко пожал мне руку:

— Всего доброго, товарищ. До свиданья!

— Жди спокойно. Я приду за тобой, — сказал мне Анталфи.

Я остался один. С улицы доносилась музыка: румынские войска вступали в центр города. Я отошел от окна и опустил занавеску: я не хотел ничего ни видеть, ни слышать. Часов у меня не было. Я не знал, сколько прошло времени, — это утро казалось мне бесконечным. Я ходил взад и вперед по комнате, натыкаясь на кресла, потом зажег электричество и снова принялся ходить. «Совсем как в тюрьме, — подумал я, — пять шагов вперед — пять назад». Полкаравая черного хлеба лежало на столе. Я начал есть — больше от скуки, чем от голода. Пять шагов вперед — пять назад. Я даже не заметил, как съел весь хлеб, тяжелый и похожий на глину.

— Дома господин Кусак?

Толстая маленькая женщина вошла в комнату, даже не постучавшись.

— Он сейчас придет, — сказал я. Я и сам не знал, для чего я солгал.

— Вы тоже здесь живете? — спросила женщина, стоя на пороге и недоверчиво поглядывая то на разбросанное белье, то на меня.

— Нет, я только гость. Я двоюродный брат Кусака, — ответил я.

— Вы не знаете, куда он ушел?

— Не знаю, но он скоро вернется.

— Пришлите его ко мне. Скажите ему, что дворничиха хочет с ним поговорить.

— Непременно скажу.

— Сейчас же, слышите, пошлите его ко мне. Он еще сегодня должен освободить эту комнату. Завтра утром приедут господа Картес, и я должна успеть вычистить всю квартиру. Все выглядит так, будто здесь не люди жили, а свиньи. Не знаю, что сказала бы барыня, если бы увидела, что тут творится.

— Этого я тоже не знаю. Я, одним словом, пошлю к вам своего двоюродного брата, как только он придет.

Я не знал, наступил ли уже полдень. В углу валялись книги кучей в метр вышиной, но мне поздно пришло на ум взяться за чтение. Я поднял брошюру и сейчас же узнал ее. Когда я еще был солдатом в Молодечно, тысячи таких книжечек прошли из России в Венгрию через мои руки. Я открыл брошюру, но вскоре бросил ее обратно в угол — читать я был не в состоянии. Как я ни старался, мне не удалось сосредоточиться.

«Не стану дольше дожидаться Анталфи, — решил вдруг. — Не стану. Он меня обманул, это ясно… Он и не подумает приходить за мной. И глуп же я был, что ему поверил! Я бы только напрасно прождал целый день. Да и чем я, в сущности, рискую! Ну, засадят меня на несколько недель в тюрьму, это мне уже приходилось испытывать, а потом снова выпустят. Напьюсь кофе и уйду».

Я зажег спиртовку, налил воды в маленькую кастрюльку и поставил ее на огонь. Потом я подсел к столу…

— Это что такое — сидишь и спишь?

Передо мной стоял Анталфи, спиртовка еще горела, — я, верно, проспал всего несколько минут.

— Живо, живо переодевайся. Нам нужно уйти отсюда еще до наступления сумерек. Раньше прийти не мог — нелегко было раздобыть костюм, чорт побери этих… Ну скорей, скорей.

Анталфи с таким видом развернул лежавший на столе пакет, с каким актеры по окончании спектакля выходят раскланиваться с публикой. С грациозными жестами, словно танцуя, он извлек из свертка отдельные части моего костюма: клетчатые брюки, темно-синий пиджак, пару лакированных ботинок на кривых каблуках и соломенную шляпу с широкими полями. В пиджак были завернуты сорочка, воротник и галстук.

— Получай.

Пока я снимал солдатский мундир, он еще раз с видимым удовлетворением осмотрел купленные им для меня вещи.

— Здесь все, что надо молодому актеру. Беда лишь, что ты не брит, но до завтра с этим как-нибудь обойдется.

Надевая клетчатые брюки, я испытал легкое замешательство: ни разу в жизни не носил я подобных брюк.

— Ну, теперь ты, надеюсь, доволен, — сказал Анталфи с некоторым упреком в голосе. — И, пожалуй, мог бы уже обратить внимание, что и я принарядился как следует.

Правда, я только теперь заметил, что Анталфи тоже переоделся.

На нем были светло-желтые ботинки и коричневый костюм, из бокового кармана выглядывал платочек. Он был свеже выбрит и в правой руке, затянутой в перчатку, держал соломенную шляпу.

— Ну-н-ну?!

Я быстро натянул брюки. Анталфи сам подал мне воротничок и галстук. Пиджак был очень узок, но мне все же удалось надеть его; с ботинками же дело обстояло хуже: оба они с трудом налезли бы мне на одну ногу.

— Чорт возьми, что за негодяй этот собрат по искусству! — ругался Анталфи. — Подсунул мне, прохвост, дамские ботинки!.. И дам же я ему в ухо, этому нахалу! Ну, делать нечего, натягивай снова свои солдатские сапоги.

Зеркала в комнате не было, но я и без того знал, что представляю собой довольно потешную фигуру. Анталфи же остался мною очень доволен.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Надеюсь, что ты обнаружишь в себе талант актера. Вот только эти ботинки… Ну, с этим-то уж как-нибудь справимся. А этому нахалу я, ей-богу, дам в ухо!

Я взял лишь деньги, бумаги же изорвал в мелкие клочки. Все остальное мы оставили в комнате. Дверь мы плотно прикрыли за собой и минуту спустя уже были на улице.

— Ходу…

Я боялся, что каждый встречный будет смотреть на меня, но у людей были, повидимому, другие заботы: никто на меня внимания не обращал. Правда, на улице было немало такого, что возбуждало больший интерес, чем я. Народу было много, очень часто встречались румынские патрули, — каждый патруль состоял из четырех румынских солдат под командой венгерского унтер-офицера. Когда первый румынский патруль поровнялся с нами, сердце у меня сильно забилось: на следующих же я уже перестал обращать внимание.

Близ бульвара мы встретили румынских солдат, которые вели около двухсот безоружных красноармейцев. Взвод находился под командой поручика гусарского полка.

— Чуть было не забыл! — воскликнул Анталфи. — Тебя зовут Эмиль Балинт. Запомни хорошенько: ты — Эмиль Балинт, сверхштатный актер городского театра в Кашше. Твои документы здесь у меня, я их тебе передам, когда на улице будет меньше народу. Превосходные, почти подлинные документы!

— А где ты их достал?

— На это ума достало, будь покоен. Моего ума хватило бы на дюжину епископов. Да, вот еще что, ведь я тебе принес перчатки, но забыл тебе их отдать в комнате. Надень-ка их.