Тьма над Петроградом

Правда, возле этой двери виднелась, как и в прежние времена, табличка доктора Вайсенштока. Табличка была потерта, буквы едва читались.

Бросив взгляд на эту табличку, как на последний привет из прошлого, Борис вошел в подъезд и начал подниматься по широкой мраморной лестнице на третий этаж, где жил Ртищев.

Прежде эту лестницу покрывал красный пушистый ковер, в холле первого этажа топился камин. Теперь в камине новые жильцы устроили помойку, ковра не было и в помине – должно быть, пустили на портянки для пролетариата. От прежней роскоши остались только медные стержни, некогда прижимавшие ковер к ступеням.

Борис поднимался очень медленно, поскольку его мучило какое-то неясное предчувствие.

То есть нельзя даже сказать, что оно было неясным.

С одной стороны, он сильно сомневался, что Павел Аристархович живет в прежней своей квартире. Наверняка эту просторную господскую квартиру занял какой-нибудь видный большевик, или в нее вселили целую орду новых хозяев жизни. А если Борис начнет расспрашивать про прежнего хозяина, его запросто могут отправить в ГПУ, и вряд ли ему снова так же повезет, как в Энске…

С такими мыслями Борис все медленнее поднимался по лестнице, но все же почти дошел до третьего этажа, когда дверь знакомой квартиры открылась, и на лестницу, негромко переговариваясь, вышли трое молодых людей в кожаных куртках, в которых, без сомнения, можно было узнать чекистов.

Сердце Бориса провалилось в пятки.

Наверняка эта троица только что провела обыск в квартире Ртищева, а может, они сидели там в засаде и к ним как раз сейчас подошла смена… Во всяком случае, если Борис сейчас сунется в эту квартиру, ему не избежать ареста!

Стараясь не показать своего волнения, он продолжал идти вверх по лестнице и вскоре поравнялся с чекистами.

– Вы куда идете, гражданин? – обратился к нему старший из них.

– К доктору Вайсенштоку, – ответил Ордынцев не задумываясь.

– Где этот доктор проживает?

– На четвертом этаже.

Чекист мигнул своим подручным, и те обыскали Бориса – надо сказать, довольно поверхностно, видимо, только на предмет оружия. Никакого оружия у Бориса не было, чему он немало порадовался, и его отпустили. Впрочем, он все же вызвал у старшего чекиста какие-то подозрения, потому что тот приказал одному из своих людей подняться с ним на четвертый этаж и проверить, живет ли там действительно доктор Вайсеншток и к нему ли направляется подозрительный гражданин.

Борис шел вверх по лестнице, и в голове его билась одна мысль: как он станет объясняться с чекистом, если доктора Вайсенштока нет и в помине, если он давным-давно уехал из Петрограда или даже умер, а табличку на парадном просто никто не удосужился снять?

К счастью, доктор оказался в полном порядке и даже принимал пациентов. В просторной приемной сидели несколько скромно одетых людей – дама из благородных с девочкой, у ребенка была перевязана рука. Еще старик в вытертой донельзя бобровой шапке и валенках, а также деревенская бабища огромных размеров. Вся левая щека у нее была фиолетового цвета, глаз заплыл и сочился гноем. Чекист проводил Ордынцева до самой двери и даже остался ждать на лестнице, так что Борису пришлось, дождавшись своей очереди, пройти в кабинет доктора.

– На что жалуетесь, милостивый государь? – осведомился доктор, вытирая руки полотенцем и глядя на вошедшего поверх очков. – Или вас следует именовать товарищем?

– В товарищи не рвусь, – ответил Борис, подходя к врачу. – А жалуюсь на боли в желудке.

– Ну, батенька! – Доктор весьма оживился. – Вы меня просто порадовали!

– Чем же? – удивился Борис.

– Да я, честно говоря, уже отвык от простых, честных довоенных болезней! В восемнадцатом и девятнадцатом году в основном приходилось мне лечить раны – колотые, резаные, огнестрельные… ну, попадались, конечно, ушибы, контузии, обморожения… нередки были случаи голодной анемии, а вот прежние болезни – такие, как радикулит, геморрой, подагра, – совершенно прекратились, как будто люди перестали ими болеть. В особенности редки стали желудочные болезни – гастрит, язва… подозреваю, что они прошли от недостаточного питания. Многие мои коллеги уверены в целебной силе голода! С тех пор, конечно, многое переменилось, раны попадаются реже – разве что господа налетчики изредка заглядывают. Но теперь в основном приходят пациенты с запущенным сифилисом. И тут вдруг заходите вы и жалуетесь на желудок. На меня словно прежними временами повеяло!

Доктор так расчувствовался, что снял пенсне и промокнул глаза чистой марлевой салфеткой. Затем, снова водрузив пенсне на нос, приблизился к пациенту.

– Покажите язык, милостивый государь! Гм… странно… язык чистый… и склеры глаз хорошего цвета… Здесь больно? Нет? А здесь – тоже не больно? Ну тогда я просто не знаю, что вам посоветовать! Разве что сутки воздерживаться от пищи, это обычно замечательно помогает…

– Простите, доктор, – проговорил Борис, когда врач закончил осмотр, – честно говоря, я посетил вас не только в медицинских целях…

– Так вы налетчик? – изумился Вайсеншток. – Я совсем перестал разбираться в людях! У вас такие хорошие глаза… я подумал, что вы приличный человек… но если вы налетчик – сегодня не самый удачный для вас день, вряд ли вам удастся у меня поживиться…

– Успокойтесь, доктор! – оборвал его Борис. – Я вовсе не налетчик. Я старый знакомый вашего соседа, Павла Аристарховича Ртищева. Не знаете ли вы, что с ним стало и где он сейчас живет.

– Ах, молодой человек! – Доктор снова снял пенсне. – Значит, я еще немного разбираюсь в людях! Так вы не налетчик? Это хорошо!

– Так что насчет Ртищева?

– Вряд ли я смогу обрадовать вас так, как вы обрадовали меня. Думаю, что Павла Аристарховича нет в живых. Кажется, в девятнадцатом году его забрали в ЧК, и с тех пор о нем нет ни слуху ни духу. В квартире его поселился какой-то видный советский деятель, но, судя по всему, эта квартира несчастливая: не прошло и полугода, как этого деятеля арестовали и расстреляли, а на его место вселился чекист. Но и тот недолго прожил, месяца три, не больше…

– Что, тоже арестовали?

– Совершенно верно! По обвинению в превышении власти. Вместо него поселили работника Коминтерна, но моя кухарка сообщила, что минувшей ночью арестовали и этого, за шпионаж. Кухарки, знаете ли, всегда очень хорошо информированы…

– Сейчас из его квартиры вышли трое чекистов…

– Ну ясно! Устроили в квартире засаду, ждут, кто придет к этому коминтерновцу…

Борис снова порадовался, как удачно на этот раз выпутался из неприятностей: если бы он постучал в квартиру Ртищева, не миновать бы ему обвинения в шпионаже!

Он распрощался с симпатичным доктором и вышел на улицу, благополучно миновав бывшую квартиру Ртищева на третьем этаже. Отмахав пешком несколько кварталов и сдерживая желание оглянуться, Борис наконец замедлил шаг, закурил папиросу и задумался.

Милейший доктор был не прав, утверждая, что профессора Ртищева нет в живых. Во всяком случае, после ареста в девятнадцатом году его выпустили, раз он сумел передать информацию в Париж. Где он живет? Да где угодно.

С другой стороны, если Ртищев просил прислать Бориса, стало быть, верил, что Борис сумеет догадаться, где его искать.