То, что не исчезает во времени

Они подошли к видавшему виды ЗИСу. Дверца в салон была открыта, и Настя начала подниматься на нижнюю ступеньку, но, не привыкшая ездить в автобусах, не учла ее высоту. Если бы не случайная попутчица, которая подхватила сзади и помогла взобраться, Настя точно упала бы. Немного растерявшись, она плюхнулась на первое от двери сиденье — спиной к водителю. Но ее «товарка» быстро прошла в салон и позвала Настю на другое сиденье — неудобно ехать спиной, усадила ближе к окну, а сама села рядом — она первая будет выходить.

— Как я выйду, тебе еще две остановки — там сойдешь и спросишь, куда идти, — уже по-свойски, перейдя на «ты», наставляла попутчица.

Постепенно автобус заполнился. Настя смотрела в окно и волновалась: найдет ли? И как еще примут? А если не найдет, то успеет ли обратно на электричку?

В сумке, которая стояла у нее на коленях, лежали подарки: платок и конфеты. Там же лежал и фронтовой треугольник — письмо сына, где он написал о девушке Оле и указал ее адрес.

Нужный дом Настя нашла быстро — деревянный, старый, но еще добротный, скамейка, палисадник. Она сначала позвала хозяев, потом, когда никто не откликнулся, сама открыла калитку и, оглядываясь, осторожно поднялась на крыльцо. Собаки вроде не было. Стала стучать в дверь, дернула ее. Закрыто. Потопталась, снова постучала, уже сильнее. Тишина. Сообразила заглянуть в окно, но, ничего не разглядев, начала стучать по стеклу — не уходить же в самом деле. И замка на двери нет, значит, изнутри закрыто. Может, спят люди.

Наконец что-то загремело в сенях, и дверь распахнулась. Настя увидела женщину лет сорока, бледную, худую, в ночной сорочке, поверх накинута кофта, волосы наспех подобраны в хвост.

— Вам кого? — с раздражением, без любопытства спросила женщина.

— Я… Сын у меня тут служил… воевал в этих местах. — Настя начала волноваться и поэтому говорила сбивчиво, перескакивая с одного на другое. — Он с девушкой познакомился. Сына Василием звали, а девушку Олей. — Она полезла в сумку доставать письмо, не смогла найти его и опустила сумку. — Василек… Адрес он в письме указал: улица Заречная, дом… шесть. — Дыхание у Насти перехватило, глаза увлажнились. — Номера в письме не разглядеть. Может, и не этот дом. Вы… Вы извините…

Лицо женщины оживилось, она переступила порог и вышла на крыльцо.

— Да, это я — Оля… Ой, что же мы на крыльце стоим! Проходите в дом. У меня не прибрано, — запричитала она, пропуская нежданную гостью вперед.

— Это ничего, — с радостью и облегчением в голосе проговорила Настя, — главное — нашла, нашла вас.

В сенях было две двери, одна из которых вела в комнату, а другая, наверное, в кладовку. Как во сне, мельком Настя оглядела комнату — диван, этажерка, буфет, круглый стол у окна, за который хозяйка и пригласила сесть.

— Я сейчас чайник поставлю, — метнулась она к печке. — Вас как звать? Меня можно Ольгой.

— Анастасия… Степановна, — запнулась Настя — она привыкла, что почти все в Вешках звали ее Настасьей или Настеной.

На столе появились помидоры, хлеб, аккуратно нарезанный, банка рыбных консервов.

Настя спросила, где можно помыть руки, а после достала из сумки яйца и пирожки. Ольга принесла чайник, а из буфета достала початую бутылку «Столичной», стопки и чашки для чая.

— Я сейчас. — Она ушла в другую комнату, где вместо двери висела занавеска. А минут через пять вышла в цветастом платье, немного ей великоватом, как показалось Насте.

— Дочка у меня, Сашенька, спит. Нагулялась утром. Мы с ней вместе и уснули, — стала пояснять Ольга и, видя удивление на лице гостьи, добавила: — Родила-то я поздно, почти сорок стукнуло. Да, видимо, и в голову стукнуло. А дочке всего два и восемь… А, давайте выпьем за знакомство.

Чокнулись. Настя через силу, из уважения к хозяйке сделала глоток и стала есть свой пирог с капустой.

Она смотрела на Ольгу, которая, лихо махнув стопку, теперь закусывала помидорами, и понимала, что нет у нее ни внучки, ни внука. А есть вот эта худая женщина с бледным лицом и впавшими глазами, которая двадцать лет назад гуляла, разговаривала, смеялась с ее сыном.

— Вы ешьте, ешьте, Анастасия Степановна. — Ольга налила себе еще, Настя отодвинула свою стопку. — Давайте за Васю. Пусть земля ему будет пухом. — И, выпив, продолжила, желая, видимо, порадовать Настю: — А он похож на вас — глаза такие же, зеленые. Я помню. Помню.

Замолчали, думая каждая о своем. И одновременно обернулись, услышав детский плачущий голос:

— Мама! Мама!

В комнату из-за занавески вышла светловолосая, крепенькая девочка, в одной майке. Она остановилась, посмотрела на незнакомую тетю и поспешила к матери.

— Сашка, а одеваться кто будет? И не поздоровалась. У нас гости.

— Здластвуй…те, — выговорила девочка и заулыбалась, посмотрев на Настю.

— А ну-ка пойдем. — Мать подхватила ее и понесла в комнату.

Настя вспомнила про конфеты, полезла в сумку, достала и платок — подарок.

Сидели за столом уже втроем. Сашенька в платье и шерстяных носочках на коленях у матери сосредоточенно разворачивала очередную конфету, изредка бросая взгляды на Настю, а еще чаще на конфеты, лежащие на столе.

— Саша, — стараясь говорить строго, произнесла мать. — Хватит тебе конфеты таскать. Давай кашу поешь. Разогрею?

— Неа. Не хочу. — Сашенька понимала, мама только притворяется строгой и поэтому можно взять еще конфету.

Настя смотрела на девочку и неосознанно, не понимая зачем, искала знакомые черты.

— Ну всё, Саша, иди поиграй. На улицу пойдешь?

— Даа.

— Тогда пойдем одеваться. Посмотришь там. Может, наш Гришка пришел. Кот наш загулял, два дня дома нет, — сказала, уже обращаясь к Насте.

Настя понимающе кивнула. Она устала и думала, что надо бы расспросить Ольгу и про музей, и про военкомат, но понимала, что забот у Ольги и без нее хватает, так что сама она попробует разузнать всё.

А Ольга, проводив дочку во двор, вернулась к столу. Она потянулась за бутылкой, но передумала и, как будто решившись на что-то очень важное, заговорила:

— Спасибо за подарок, Анастасия Степановна. Вот не знаю, пригодится ли, — увидев вопросительное выражение на лице у гостьи, продолжила торопливо, чтобы разом выговориться: — Болею я. Опухоль обнаружили. А родных нет. Родители еще до революции сюда перебрались. В поисках лучшей доли. Отца плохо помню, уехал на заработки в Москву и не вернулся. А мама перед войной, в сороковом умерла. Мне тогда восемнадцать исполнилось. Я на завод устроилась. Наш, венюковский. А потом война. Вот тогда и сына вашего встретила… — Ольга замолчала, видимо, вспомнив что-то сокровенное, и тут же продолжила: — Анастасия Степановна, я вижу, что вы женщина добрая, положительная… И сын ваш, Василий, такой ласковый, заботливый был… С едой плохо. Так он придет, обязательно хлеба, еще чего принесет. Сам не съест, а мне принесет… Паек свой… — Ольга наклонилась ближе к Насте: — Вот и вы, вижу, такая же. На вас сын похож…Возьмите Сашеньку к себе. Поживите у меня. Дочка к вам привыкнет. Не хочу, чтоб в детдом забрали.

— Ольга… Оля… — Настя растерялась. — Да обойдется. Вылечитесь… Да как же…

— Если обойдется — хорошо. У меня приступами накатывает. То ничего, даже бодрая и силы есть, а то такие боли начинаются, что хоть на стенку лезь. Мне соседи скорую вызывают. Сашка пугается… Сначала я часто плакала. Дочка уснет, а я смотрю на нее и плачу. И что делать, не знаю. Всё думала, думала, ночи-то длинные. Соседи знают — у нас же деревня. Приходили недавно одни — бездетные. А я смотрю, они всё больше дом разглядывают. Не понравились они мне. И Сашка ко мне жмется. А вот вас сразу приняла. Ребенка не обманешь. Видно, сам Бог мне вас послал. — Ольга жадно выпила остывший чай. Посмотрела в окно — дочь стояла возле лавочки, раскладывала на ней упавшие листья. — У меня тут знакомая есть. У нее сестра. По оформлению работает. Оформим, что вы Сашина родственница или еще как. Вот и отчество у дочки Васильевна. Александра Васильевна. Надо же, как совпало. — Ольга замолчала, задумалась, а потом продолжила: — Опекунство оформим. А я ей дом отпишу. Своей знакомой. Согласится. Куда денется. Они в такой халупе живут.