Точка опоры

– А я это предвидел.

– Бросьте вы свое "предвидение"!
– отмахнулась Вера Засулич.
– Сейчас нужно не болтать, а действовать.
– И бросилась снова к Плеханову: - Жорж, что же вы молчите?

– Оставьте меня.
– Плеханов отстранился холодным жестом и, ни на кого не глядя, направился к выходу.
– Не выношу подобных сцен! Мы же не в мещанском обществе...

Вслед за ним большевики покинули съезд. Ульяновы задержались в соседнем зале на несколько минут. Владимир Ильич, поправив повязку на глазу, написал заявление в бюро съезда: "...так называемый корреферат Мартова перенес прения на недостойную почву, я считаю ненужным и невозможным участвовать в каких бы то ни было прениях по этому поводу". Он отказался и от заключительного слова.

Когда вышли из кафе, сказал Надежде:

– А о расколе, вызванном меньшевиками, я напишу в особой брошюре. Расскажу всю правду. Партия должна знать ее.

Меньшевики продолжали заседать одни, внимая каждому слову Мартова. Ему азартно поддакивал Троцкий, сверкавший возбужденными глазами.

В пятницу 30 октября, когда предстояло обсуждение устава Лиги, большевики вернулись на съезд. Меньшевики по-прежнему пользовались превосходством голоса. Игнорируя разъяснение Ленина, они в нарушение устава партии объявили Лигу автономной, рассчитывая на то, что она явится их твердыней.

К тому времени в Женеву приехал член ЦК Ленгник. Возмутившись нарушением меньшевиками партийного устава, он в субботу утром, с согласия Плеханова, объявил, что Центральный Комитет не утвердил новый устав Лиги и считает ее распущенной.

Мартов выбежал вперед, размахивая руками:

– Цека въехал в нашу организацию, как п-победитель на б-белом коне! Мы не п-подчинимся ему! Мы его осудим!

– Не губите партию!
– пытался остановить его Ленгник.
– Раскольники!

Его слова потонули в бесконечных выкриках и топоте ног.

– Лига остается суверенной!
– кричал Мартов, повторяя слова Троцкого.

Вечером Владимир Ильич пришел поговорить с Плехановым: что же делать дальше?

Георгия Валентиновича будто подменили. Он, поджав руки, стоял с ледяным лицом; вздохнув, с трудом вымолвил:

– Разговор может быть только один - надо мириться.

– Как мириться?!

– Кооптировать старую редакцию.

– Это невозможно.

– А иного пути нет.
– Брови Плеханова, дрогнув, сомкнулись.
– Я не могу больше стрелять по своим!

– По своим?! Раскольников вы считаете своими?! А еще утром мы были единодушны...

– Поймите меня, ради бога!.. Лучше пулю в лоб, чем жить в такой обстановке.

– Не ждал.
– Ленин, прищурившись, как шильцами колол глазами Плеханова.
– Не ждал, что вы отступите от большевизма! И в такую минуту.

– Судите как хотите...
– Плеханов отвел лицо в сторону.
– А я не могу...

– В таком случае я подаю заявление об отставке из редакции "Искры". Извольте объявить об этом в газете и принять дела.

В воскресенье Владимир Ильич возвращался от Плеханова после вручения заявления; шел стремительно, словно опаздывал на поезд.

Мартовцы пока что ликуют, считают себя победителями. Но это временно. Он не отступил. И не отступит. Никогда. Ни в коем случае. Если Плеханов попытается кроме газеты отдать им даже Цека, он, Ленин, и тогда будет бороться с раскольниками. Каким путем? Придут новые силы. Большевизм не на ущербе - на подъеме. Об этом говорят письма из комитетов. Рабочие поймут, что нужен, совершенно необходим экстренный съезд партии. В нем спасение. Лозунг его - борьба с дезорганизаторами. Им, новоявленным оппортунистам, которых уже готов облобызать апостол буржуазного либерализма Струве, будет дан сокрушительный бой.

Большевики останутся большевиками. И победят. Хотя в стане противников и оказался Плеханов. Тем хуже для Плеханова.

2

Окуловы были щедры на письма. Писали в тюрьмы и о тюрьмах, в ссылку и о ссылке.

Летом и осенью 1903 года Екатерина Никифоровна особенно часто писала старшей дочери Кате. И все о своих молодоженах. 6 июля она отправила из Москвы письмо в Киев:

"Милая Катенька!

Три часа назад я пришла со свидания. Наши новобрачные, как всегда, веселы и счастливы. Просили передать тебе привет.

Новостей ни у них, ни у нас нет, и разговор вертелся на мелочах. Поговорили о пьесах Ибсена, которые перечитала Глафирочка, дальше перешли на искусство, и Иван Адольфович с Алешей заспорили, да так увлеклись, что, кажется, забыли, где они. Срок свидания давно кончился, офицер несколько раз приходил, но из вежливости не хотел прерывать и скромно удалялся. А мы все сидели и сидели. В конторе уже никого не было, когда мы вышли...

24 июля

Из Москвы

...Они сегодня были веселы, в особенности Глаша. Она очень жалела, что ты не приехала. Ну, а вообще разговор как-то плохо катился. Как обыкновенно, они говорят больше друг с другом. Он ее журил и мне жаловался, что она легкомысленно относится к своему здоровью. Очевидно, он очень заботится о ее здоровье, а сам выглядит хуже ее.

Очень уж томятся они теперь тюрьмой, страшно хочется на волю...

29 сентября

Из Самары в Киев

...Вот и началось их "свадебное путешествие"! Они назначены в далекую якутскую ссылку. В край вечного холода.

Вчера их привезли сюда, в пересыльную тюрьму, но свидания мне не дали.

30 сентября

Из Самары

...Вчера встретила Яся и Глафирочку в партии заключенных, когда их пригнали на вокзал. Ну, конечно, посмотрела только сквозь окно тюремного вагона.

Их везут в Иркутск...

5 октября

Из Красноярска

...Хорошо, что я поехала на вокзал. Там увидела их через решетку окна. Когда подходил поезд, я стояла на платформе. Ясь первый увидел меня, затем - Глашура, и оба радостно закивали мне головами и начали улыбаться. Но я не смогла улыбнуться - непокорные слезы полились.

Сначала они как будто удивились (они ведь были уверены, что я из Самары поеду в том же поезде), а потом сообразили, что едут не домой, и их лица моментально омрачились.

Поезд остановился, и я стала против них. Жандармы, по обыкновению, стали гнать меня, но я решительно заявила, что не уйду, хочу посмотреть на моих детей, и они почему-то оставили меня до конца, пока поезд пошел ближе к тюрьме. Я тоже поехала туда. И пока я была у начальника, их провели в какую-то избу, в которой обыкновенно проверяют партии или что-то в этом роде делают. Начальник, конечно, в свидании отказал. Тогда я направилась к этой избе, у которой увидела партию уголовников, и думала, что политических еще не привели. (Тут их уже не возят в каретах, а ведут пешком.) Затем, постоявши несколько минут, я по какому-то вдохновению направилась к окну избы - был уже вечер, - и когда взглянула туда, то увидела несколько, приблизительно десять человек, политических и между ними моих милых.