Точка преломления

— Не думаю, что ты мертва, — сказала она.

Я с сомнением фыркнула. Уж она-то должна знать.

Она тихо напевала, водя пальцами по тыльной стороне моей кисти. Я вздохнула. Впервые за долгое время мой разум затих, успокоился. Я повернулась лицом к ней и улыбнулась, и она улыбнулась в ответ, а я подумала о том, как похожи наши рты. Мне это нравилось.

— Я скучала по тебе, — сказала я.

Она была теплой, но, когда я попыталась прижаться к ее боку, в мои ребра впился камень. Что он здесь делает? Всего мгновение назад поверхность была мягкой. Я отпустила ее руку, чтобы вытащить камень, но, хотя я нащупала острые края, я не могла его видеть. Я даже свою руку не могла разглядеть. Единственное, что я могла видеть, – это она.

Начавшаяся было пульсация в голове переросла в боль, волнами расходившуюся от основания черепа. Во второй руке у меня что-то было. Плоский и круглый кусочек металла. Он был мокрым, а мои пальцы болели от того, как сильно я его сжимала.

Он напомнил мне что-то. Серебряное кольцо с красивым черным камнем. Но это было не кольцо, это была монета.

— Я знала, что он тебя найдет. Он всегда был хорошим мальчиком. Из хорошей семьи, — сказала она.

Острая боль взорвалась у меня в мозгу. Перед глазами стали появляться тонкие полоски света, каждый раз заслоняя ее на несколько секунд.

Я вспомнила. Я все вспомнила. Его черные волосы и мозолистые ладони. Его темные глаза, все время наблюдающие за мной.

Только не умирай. Пожалуйста.

— Мам, он... — Я не смогла произнести это вслух.

— Я не знаю, — сказала она, слегка нахмурившись.

Эта короткая фраза стала последней каплей. Я разрывалась. Ровно напополам. Мне нужно было выяснить, умер ли он, тогда он сможет быть с нами, но я не могла оставить ее. Ни на секунду. Никогда больше я не выпущу ее из вида.

— Эмбер, милая, — успокаивала она, притягивая меня ближе. Но она не была мягкой и теплой. Она была холодной, и свет внутри нее становился все слабее. Когда я вцепилась в нее, ее не было. Мои пальцы наткнулись на что-то твердое и плоское прямо надо мной. Под ногти впились занозы.

— Нет, подожди... — Я всхлипнула. — Мама. Пожалуйста. Останься.

— Ты не можешь оставить нас обоих, — сказала она; ее лицо было бледным. — Но все в порядке. Знаешь почему?

Я задохнулась. Боль прошила мою левую руку от запястья до локтя.

— Все в порядке потому, что у меня было почти восемнадцать лет с тобой. Лучшие восемнадцать лет в моей жизни.

— Мам...

— Тихо. Послушай. Мне надо дать тебе пару материнских советов.

Мы с Чейзом сидели в кузове в East End Auto. Он говорил о своей маме. О загробном мире. Он был прав. Он всегда был прав.

— Послушай, потому что это важно. Побольше кушай: ты становишься слишком тощей. И улыбайся. О, и не верь никому, кто говорит, что вернет тебе деньги позже. Они никогда не возвращают.

Боль в руке была такая, будто кость горела изнутри. Она прошила мое тело до позвоночника, до пяток, до затылка.

— И еще одно, — сказала мама. — Ничего в жизни я не любила больше, чем тебя. Ради тебя стоило жить, и, Эмбер, ради тебя стоило умереть.

А потом она исчезла. И не имело значения, как долго я кричала, что тоже люблю ее или чтобы она не уходила. Она просто исчезла. Осталась только темнота, завалы и стены моей безмолвной могилы.

* * *

В следующий раз я пришла в себя с острым осознанием того, что одна. Остальное возвращалось медленно: туннели, складское помещение, ползание под столом, чтобы достать медальон со святым Михаилом. Мама.

Я закричала, зовя на помощь, но звук отразился от стен замкнутого пространства, и у меня в ушах зазвенело. Я вытянула руку, ощутив нижнюю сторону столешницы меньше чем в футе от своего лица. Один ее край опустился, прижав мои голени и щиколотки. Левое запястье горело от боли, посылая в онемевшие пальцы волны покалывания. Правой рукой и левым локтем я толкнула преграду как можно сильнее. Она не сдвинулась.

Я была в ловушке.

"Ладно", — подумала я. Заставила себя сделать вдох и попробовала еще раз. Но столешница не шелохнулась.

Внезапно меня охватила паника, и я извернулась, надавливая на доску плечом. Колени затрещали в знак протеста. Мои крики были встречены молчанием.

Никто не придет.

Никто не выжил.

Все погибли во время землетрясения, или что это было. Я даже не знала, сколько времени здесь пробыла.

Через некоторое время я затихла, слишком напуганная, чтобы двигаться. Секунды проходили одна за другой. Я пыталась их считать, делать хоть что-то, чтобы заглушить обжигающий ужас. Перевалив за сотню, я прекратила, осознав, что отсчитываю время до своего конца.

Я умру здесь.

Я даже не смогу попрощаться с Чейзом.

В свои последние минуты я старалась задержать в памяти все, что могла. Его загрубевшие, сильные пальцы, переплетенные с моими. Его губы, сжатые в попытке удержаться от резких слов, и то, как горбились его плечи, когда он слишком долго оставался без сна. Я точно знала, на сколько должна поднять подбородок, чтобы его поцеловать, и как звучит его смех, и как ночной кошмар может заставить его снова почувствовать себя ребенком.

Я хранила и его воспоминания. Как в седьмом классе у него в табеле были одни пятерки и как в шестом классе его посадили под домашний арест за драку с Джексоном Прюиттом. Насколько близок он был со своей семьей. Как вошел в мою.

Когда меня не станет, кто будет помнить о том, каким он был на самом деле?

"Прекрати", — сказала я себе. Я пережила реабилитацию. Я сбежала с базы МН. Я выжила в пожаре.

Я еще не умерла.

— Помогите! — прошептала я. Мой шепот становился громче и громче, и крик о помощи превратился в его имя. Я прокричала его двадцать раз. Тридцать. Все это время продолжая атаковать неподвижную столешницу.

Мой голос охрип. Горло горело, сжимаясь с каждой лихорадочной секундой. Я бы душу продала за глоток воды.

Я еще жива.

Я собрала каждую частичку силы в своем теле. Призвала всю свою решимость. И толкнула.

Столешница надо мной приподнялась, и на мое лицо посыпалась пыль. Я закашлялась и крепко зажмурила глаза. Здоровой рукой мне удалось сдвинуть преграду. Теперь, когда у меня было больше пространства для маневра, я добавила колено. Каждая мышца живота и спины напряглась. От такого усилия сквозь сжатые челюсти вырывались приглушенные крики.