Точка росы. Версия 1.1

«С чего ты взял?» – как можно громче сказала я. И услышала презрительное в ответ: «Потому что мне за тебя хорошо платят».

А после только тихий шум открывающихся ворот, жар Пустыни – и мы уже прошли мимо того, что когда-то пыталось украсть солнечные батареи с крыши Оазиса. Мой Провожатый даже не глянул на обугленное тряпье. Хмыкнул презрительно. Пробурчал: «Четче шаг», – когда я споткнулась обо что-то мягкое. «Это был человек», – набатом звучало у меня в голове. Я отчетливо выдохнула. Поблагодарила мысленно Главу Оазиса за его приказ: «Без резиновых перчаток Объект 104 не трогать!» И так же мысленно пообещала в тот момент себе: в случае чего просто дотронуться до своего Провожатого. Чтобы вел себя по-человечески.

Ворота гулко захлопнулись, отрезав меня от ставшего за несколько лет привычным мира стекла и пластика. Парковка лаборатории граничила с красной бесконечной далью. Прямое, разрезающее эту пугающую бесконечность, шоссе. И больше ничего.

От машины шел жар. Раскаленный воздух ходил над ней маревом. Выглядела она так же, как мой Провожатый, угрожающе. Плавные линии, острые углы. Черный с серебром металл. Потертый кожаный салон и сухой пустынный запах.

«Вы покидаете зону Воздуха! Вы покидаете зону Воздуха. Наденьте респираторы, дышите медленно. Вы покидаете…»

Я едва успела усесться на продавленное сидение и захлопнуть дверь, как машина рванула с места.

Казалось, что я не просто покидала «зону воздуха». Было страшно и неуютно от того, что я покидала зону привычной жизни, зону расписанного по минутам, четко выверенного, стеклянно-пластикового комфорта.

– И как мне к тебе обращаться, человек в маске? – в тот момент я плохо понимала, что мой Провожатый не особо хочет вести беседу.

– Никак, – не отрываясь от дороги, прошипел он.

– Тебя звали Эл, – я ничего с собой поделать не могла. – Можно я тоже…

Я не успела продолжить. Только ухватилась за сидение. Скорость «Шевроле Импала» – а это была именно она, насколько я могла судить, – развила просто бешеную. Меня хорошенько тряхнуло.

– Слушай внимательно, дефективная, – не глядя на меня, с ясно читаемой издёвкой обратился ко мне мой Провожатый, – ты выполняешь все мои инструкции. Если я скажу упасть мордой в песок и лежать не двигаться, ты это и сделаешь…

– Что? – жалким голосом пропищала я.

– И первая инструкция – заткнуться, – не обращая внимания, одной рукой придерживая руль, другой пристегивая меня к сиденью, продолжил Провожатый. – Кивни, если поняла.

Я кивнула, твердо решив вообще с ним не заговаривать и втайне надеясь, что ситуаций, когда мне нужно будет лежать лицом в раскаленном песке, не предвидится.

Глава 3. Дорога

Мы выехали на трассу. Я оглянулась на быстро удаляющийся Оазис. Неожиданно защемило слева.

Мне вспомнился дом.

Что всегда первым приходило мне на ум при воспоминании об Оазисе? Ржавые ворота. А за ними, ряды и ряды бараков, сложенных из чего попало. Здесь были и трухлявые доски, невесть откуда притащенные, и шины, и даже песчаник. Все это создавало хлипкие стены жилищ с узкими прорехами вместо окон. Вторичная, третичная переработка материалов – и снаружи, и внутри. Застиранные до дыр паласы на земляном полу, серое штопаное белье на сколоченных из ящиков лежаках. И все это безликое, неизменно серо-бурое, год за годом.

Следующим пунктом в моих воспоминаниях шла тоскливая, рутинная обязанность. Каждый обитатель Зеленого Оазиса в свою очередь должен был кроме прочего очищать водную границу с пустыней. Тяжелее всего было вычерпывать песок, когда ветер гнал из пустыни горячий самум. Тогда работать приходилось в два раза больше. Ноги и руки гудели от нагрузки, сгибало спину. Обязательные для каждого сорок минут казались адом на земле. Каждые три дня я только и ждала, с неизменным страхом, когда отец зайдет за мной, держа в руках по два ведра с лопатами. А потом только и стоять по колено в соленой тепловатой воде и выполнять команды: «Начали!», «Четче, четче! Песок прибывает». Слушать, как жаловались старухи, как обсуждают кажущиеся мифическими машины для очистки водораздела. «Эолы обещали, во все Зеленые Оазисы», «Да врут они!», «Зачем же тогда регистрация?» И так без конца.

Что я помню еще? Как раз в неделю всех работоспособных Зеленых, с Дисками и без, собирали в самом большом и самом новом строении нашего Оазиса. Эолы брали с нас то, что мама – шепотом – называла данью. За меня, каждый раз, отвечала она – вытягивала руку вперед, Диском вверх, и ждала, пока считают всю информацию о проделанных работах. Я видела, как люди, заключенные в белое с головы до пят, наступали на случайно просыпанные, с таким трудом выращенные плоды, которые мы приносили в уплату обеспечения безопасности. И каждый раз я думала, не могла не думать о стеклянных куполах теплиц, где все мы работали по очереди. И всегда задыхалась от обиды и спертого воздуха, наполненного запахом гнили от раздавленных плодов.

Я думала тогда о том, что люди в белом могли бы смотреть, в конце концов, под ноги, потому что вон та ягод, ярко-синяя, сочная, кажется, была выращена в нашей теплице. Думала о детворе лет четырех-пяти, которая с важным видом протирала низ тех самых стен, вечно заляпанный пятнами воды. Думала о папе, который иногда не спал ночами, ломая голову над тем, как получить более устойчивые к засухе образцы растений. Думала – и с ума сходила от собственных мыслей.

Но однажды это изменилось. Я тогда не знала, кто взялся за кисть и краски, где нашел палитры и силы. Знала только, что на короткий чудесный день стены бараков, их крыши, покрылись сказочным узором яркого, кричащего всеми оттенками розового и зеленого граффити. Перед нами, обитателями одного из самых мелких Оазисов, задавленных повинностями и пустыней, открылся чудесный мир. Огромные птицы с радужными хвостами смотрели на нас с тонких неровных стен наших жилищ, гигантские цветы, будто специально, выросли на них, чтоб подарить самую свежую, несущую сказочные ветра, фиолетовую тень. В этот день мы пропустили работу. Водораздел забросили, никто не пошел стоять, согнув спину в мутной воде канала, никто не встал под испепеляющие лучи. Весь этот день был как один большой праздник. Мы с мамой провозились целый день в нашем крошечном садике камней, расчищая песчаные дорожки тонкими грабельками, рисуя ими замысловатые узоры. Я неосознанно повторяла рисунки, что окружали меня в тот волшебный день, и с детским удивлением рассматривала крошечные цветные пятнышки на маминых руках. Из кармана ее старенького, но неизменно выстиранного передника торчали кисти. И я радовалась этому, это вызывало у меня почти восторг. А еще я очень радовалась тому, что у каждого дома появилась своя маленькая тайна, ведь раньше только наш отличался от серой массы бараков тем, что за ним был разбит этот сад. Теперь же у каждого дома было сердце, поющее диковинными птицами, цветущее магическими цветами и листвой.

А вечером, как и обычно, была минута Тишины, когда все, кто носит Диск, на абсолютном автоматизме выстроились в шеренгу, вытянули левую руку вперед, раскрывая ладонь. И стояли так все положенное время, пока кто-то, мне, ребенку, неведомый, считывал у этих измотанных, но хранящих тень улыбок людей информацию о прожитом дне. Они стояли, рефлекторно держа спину ровно и дыша так тихо, что казалось, будто они и не дышат вовсе. Улыбки постепенно сходили с их лиц, по мере загрузки воспоминаний и эмоций. Я смотрела в небо, и все думала, что вот сейчас увижу ту штуку, что заставляла моих знакомых и друзей стоять вот так, недвижимо и постепенно стирала радость из их глаз и лиц. Зрелище это было жуткое. Его можно отнести ко многим и многим страхам моего детства.

А на следующее утро я вспомнила себя отскребающей краску с деревянной стены сначала своего, потом соседского барака. Мамы нет, она лежит внутри, и с ней что-то очень не так. Тупой нож, который зажат в моей руке, слишком тяжел. Солнце палит нещадно. «Может, это потому, что волшебные цветы больше не защищают нас?» – спрашиваю я себя, загоняя очередную занозу в руку.

И даже теперь ничего из этого не хотело уходить. Ни осунувшееся лицо мамы, обрамленное тонкими пепельными локонами, ни ее бледные пальцы, перебирающие семена, ни руки с тонкими запястьями, никак не созданными для грубой физической работы. Я видела, как она тонкой тростиночкой ломалась в нашем Оазисе. Ее бешеной внутренней энергии отчего-то перестало хватать.