Точка

В выпуклых глазах его появились нетерпеливые огоньки.

— Хорошо, — вздохнув, сказал Искин, — я слушаю.

Раухер одобрительно хлопнул ладонями по бедрам.

— Скоро… — прошептал он, приблизив губы.

И отклонился, наблюдая за реакцией собеседника.

— Что «скоро»? — спросил Искин.

Раухер хохотнул.

— Не ведешься, да? Скоро все изменится, — подступив снова, негромко сказал он. — Все уже меняется. Тебе разве не видно, Георг?

— Пока нет.

— Скоро все китайцы в стране будут маршировать строем под наши марши. Нет, мы не прогоним их. Мы просто сделаем их шелковыми. Послушными. Потому что великому Асфольду нужны даже такие придурки, как они. Представь, а?

Раухер хлопнул Искина по плечу.

— Как тебе загадка?

— Вряд ли вы заставите маршировать дядюшку По.

— Дядюшку По! — передразнил Раухер. — Это потому что он пока чистый китаец. А если он станет грязным китайцем?

— В каком смысле?

— А ты подумай, Георг. Я тебе скажу: есть люди, которые могут превратить чистого китайца в грязного.

— Пресса?

Раухер расхохотался.

— Иди к жене, Георг. Иди, не смеши меня. Ты, конечно, прав. «Tageblatt» и «Alpenfreund» кого угодно могут смешать с дерьмом, от последнего пьянчужки до нашего похожего на крысу канцлера. Но здесь другой случай.

— Тогда я пошел? — спросил Искин.

— Иди, — сказал Раухер. — И думай. А я накачаюсь пивом. Это здесь, буквально в пяти шагах…

Он показал пальцем на неоновую вывеску метрах в тридцати по другую сторону улицы. Под вывеской покачивался силуэт в плаще и в шляпе, принимая на себя то фиолетовые, то зеленые блики. Силуэт, видимо, выбирал, погрузиться ему снова в недра полуподвального заведения или отправиться уже восвояси.

— Доброго вечера, — попрощался Искин.

Он успел сделать пять или шесть шагов в сторону родной Гроэке-штросс, как Раухер нагнал его.

— Стой!

— Что?

Правая рука схваченного за плечо Искина потеплела. Крошки-юниты приготовились дать импульс. Не слишком сильный, но вполне сравнимый с электрическим разрядом какого-нибудь больничного дефибриллятора.

— Ты это, Георг… — сказал Раухер. — В общем, забудь. Разозлили меня китайцы, я всякой чуши и намолол.

— Все в порядке, — сказал Искин.

— Не злись, дружище.

— Хорошо.

— Просто выброси из головы.

— Уже.

— Ну, ладно.

Раухер потоптался, словно хотел сказать что-то еще, но передумал и канул во тьме. Габаритная фигура его всплыла под вывеской, где облитый неоном силуэт с громким пьяным возгласом качнулся ей навстречу, они обнялись и вместе спустились в бар.

Постояв с минуту, Искин шевельнул рукой и направился в сторону общежития. Тише, тише, мои дорогие мальчики.

Магазинчики по пути были уже закрыты, демонстрируя решетчатые экраны и глухие жалюзи. Теперь, пожалуй, до самой Гроэке-штросс воды было не купить. Уличного освещения становилось все меньше. Стены домов карантинного квартала озаряли горящие в бочках костры. Где-то из-за штор, из-за ставень горел свет. Места, где курили кальяны и марихуану, поплескивали сизым дымком.

Опять другой город. Другой мир.

Странно, подумалось Искину, бежали, в основном, дойчи из Фольдланда, а процентов шестьдесят беженцев, осевших здесь, наверное, составляют арабы с севера Африки и азиаты, китайцы, персы, корейцы, турки. С китайцами, впрочем, понятно, а с остальными?

В переулках посвистывали, во дворах еще пинали мяч, гонялись с фонариками, стайки детей лепили на стены, борта бесколесных, застывших у обочин фургонов плакаты против санитарной службы. Плакаты белели как указатели.

На Гроэке Искину пришлось пройти метров двести, чтобы добраться до круглосуточного магазина и купить трехлитровую стеклянную бутыль с родниковой водой в оплетке от местного разливного заводика. Обошлось в полторы марки. Кое-как распределив в двух руках бутыль, портфель и пирог, Искин потопал к общежитию.

Он опоздал где-то на час от назначенного срока и с некоторым облегчением обнаружил, что Стеф его не дождалась. Ее не было ни на скамейках перед крыльцом, ни на ступеньках крыльца, ни в холле, где за стойкой сегодня дежурил угрюмый Ганс Отерман, крепкий старик за шестьдесят, на которого чары девчонки точно не подействовали бы. Без идентификатора в общежитие он не пускал никого.

С одной стороны, конечно, было неловко. И пирог Искин покупал на двоих, уж точно не имея ввиду Баля. И история Стеф, если она была правдой, сулила ей мало приятного, вернись она в коммуну. С другой стороны, он все-таки не нанимался ни в няньки, ни в опекуны. Выслушать он выслушал, посочувствовал, колонию на переходной стадии прибил. Накормил. Денег дал. Не так уж и мало, наверное, сделал для совершенно постороннего человека. Хотя, признался себе Искин, не так уж и много. Во всяком случае, можно было обратиться к Смольдеку из комитета беженцев, чтобы подыскал для Стеф какое-нибудь жилье. Да хотя бы здесь же, в зале при холле можно было купить спальное место. Пятнадцать марок на первый месяц Искин наскреб бы. Жалко девчонку. Жалко, если всякие Греганы превратят ее в куклу, умеющую зарабатывать только одним способом. Хотя, конечно, и сама она…

Искин вздохнул и прошел к стойке.

— Привет, Ганс.

Старик Отерман пожевал губами и стукнул темным пальцем по дереву.

— Карточку, прошу.

Искин выложил идентификатор.

— А Зигфрид не спрашивает, — сказал он, выставляя на стойку бутыль и давая отдохнуть затекшим пальцам. — Я из сорок седьмой. Искин.

Отерман склонился над карточкой, добавил света от лампы, поскреб уголок ногтем, приблизив подслеповатые глаза.

— Финн на память не жалуется, а я жалуюсь, — проговорил он ворчливо. — Людей-то — семь этажей, да с детьми, да каждый норовит знакомого или девицу притащить. А некоторым одной девицы, понимаешь, мало. Они двух, а то и трех тащат.

— Я один, — сказал Искин.

— Это я вижу.

Отерман достал откуда-то снизу толстый, распухший от записей журнал. Идентификатор Искина снова оказался под светом лампы.

— Леммер Искин, — щурясь, прочитал Ганс.

— Собственной персоной.

— Комната?

— Сорок седьмая.

Отерман раскрыл журнал и отлистал его в самое начало.

— Ага, — сказал он, отметив пальцем строчку, — Искин, комната сорок семь. Есть такое. Знаете, что крайний срок подходит?

— Какой? — спросил Искин.

— Льготный период был установлен в два года…

— В три.

— Понижен до двух, — сказал Отерман, — и через полтора месяца вам придется оплачивать полную стоимость комнаты.

— Это сколько?

— Сорок марок против десяти.

— Ого!

— Вы можете обратиться к господину Ральфу Смольдеку…

— Я знаю.

— Тогда все в порядке.

Отерман вернул на стойку идентификатор.

— Идентификаторы теперь по-другому проверяют, — сказал Искин, забирая карточку и воду, — с них даже деньги снимать можно, если верификация есть.

— Это для богатых. А у нас все по-старинке. Оно и верней.

— А воду дали?

Отерман шевельнул бровями.

— А что, мы без воды? Зигфрид мне ничего…

— Сидик должен был звонить. С утра было глухо.

— Не знаю.

— Я же — вон! — Искин качнул бутылью.

— Так крика было бы.

— Откричали уж, наверное, с утра. Утром воды точно не было.

Отерман повертел головой, выискивая в холле, кого можно было бы спросить.

— Дитта! Дитта! — махнул он рукой пышноволосой женщине в темном платье с вырезом, сбивающей пепел с сигареты в бумажный стаканчик. — Иди-ка сюда!