Точка

Поцелуй горел на щеке, словно был из жгучего красного перца. Как его там? Хабанеро?

— А можно из сковороды?

— Ну, да. Все твое.

— Тогда это вам.

Стеф передала Искину неиспользованную тарелку и подтянула к себе подставку со сковородкой. Вилка в ее руке хищно нацелилась на треснувшую, раскромсанную ножом корку. На плитке нехотя начал шипеть чайник.

— Точно все мне? — посмотрела на Искина Стеф.

— Ешь.

— Ну, вы сами отказались.

Вилка вонзилась в пирог. Губа не дура, первый, просто гигантский кусок Стеф едва затолкала в рот. Жирный мясной сок потек у нее по подбородку. Чтобы не испортить блузку, девушка приставила ладонь и, зажмурилась, усиленно пережевывая стряпню господина По. Искин поймал себя на том, что с удовольствием смотрит на то, как Стеф ест. Правда, тут же вспомнился Шмиц-Эрхаузен и испортил настроение.

— Я сполосну кружки, — сказал он, вставая.

Стеф с энтузиазмом закивала. Щеки у нее круглились от пирога. Искин обошел комнату. Одна кружка нашлась на подоконнике, вторая — на полке у кровати.

— А что вы свой пирог не едите? — поинтересовалась Стеф.

— Я с чаем поем, — сказал Искин. — Следи за плиткой.

Он вышел в коридор и мимо сиреневых, расписанных граффити стен двинулся в дальний конец. Сахар у него был, а вот чаем он как-то не запасся, и сейчас думал, у кого бы его одолжить. В номерах бренчали гитары, плакал ребенок, говорили на непонятных языках.

В облицованном кафелем помещении, отведенном под умывальники, в углу с решетчатым полукружьем слива действительно топтался мужчина. От ближайшей раковины отходил присоединенный к крану шланг. Мужчина держал его над головой и, прижимая пальцем, создавал себе душ. Не обращая на него внимания, белобрысый мальчишка чистил зубы там, где утром чистил их Искин. В обломке зеркала подрагивал непослушный хохолок волос на макушке.

Искин обдал кружки горячей водой. Мужчина запел. Кажется, что-то из Дитрих. Или не из Дитрих. Песня наивной девушки из кабаре в его исполнении звучала настолько комично, что мальчишка, кажется, едва не поперхнулся.

В кухне, заставленной электрическими плитами, толпились женщины, и запахи концентратов смешивались с запахом рыбы и духом кипятящегося белья.

— Ирма! — позвал Искин стройную, высокую женщину, колдующую над небольшой алюминиевой кастрюлькой.

— О, Лем.

Ирма подошла к Искину, и стало видно, что она болезненно-худа. Запавшие щеки, тени под глазами, сухая вымученная улыбка.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Искин, ища глазами тревожные признаки.

— По твоему совету варю рыбу, — сказала Ирма. — Скоро сама стану рыбой.

— Как работа?

— Взяли машинисткой в одно бюро. Но я не уверена, что задержусь там надолго. Зарплата совсем маленькая.

— Кстати, — Искин вытащил из кармана пиджака десять марок. — Это тебе.

— Зачем?

— Считай, что я чувствую ответственность за своего недавнего пациента. И надеюсь, что ты от них не откажешься.

— Я возьму, Лем, — сказала Ирма, пряча купюру в кармане платья. — Спасибо.

— Но с тебя чая хотя бы на две кружки.

— Травяной подойдет?

— Любой.

— У меня есть, и очень вкусный. Летний сбор. Фрида! — крикнула Ирма в кухню. — Фрида, посмотри чтобы не разварилось. — И обернулась уже к Искину: — Постоишь минуту?

Искин кивнул, звякнул кружками.

— Куда я денусь?

— Я сейчас.

Ирма зашаркала по коридору. Ее пошатывало, худые пальцы правой руки чуть касались стены, выбрав ту ориентиром. Искин не знал ее истории, но догадывался, что в Фольдланде она угодила в один из женских лагерей вроде Момзена или Свиттена. Кинбауэр как-то обмолвился, что рабочий материал из этих лагерей он браковал сразу. Потом уже Шмиц-Эрхаузен наполнили, и обращаться на сторону он перестал.

Как ни зарекался Искин не вспоминать Фольдланд больше, но тот все время вклинивался в мысли, прорастал, как колония юнитов, нацеленная агрессивно атаковать память. Я здесь, мы здесь, Леммер! Или, может быть, Георг? Или Пауль? Или все-таки Конрад?

Искин зажмурился. Приказать что ли своим крошкам осторожно покопаться в мозгах? Чтобы вычистили к Штерншайссеру Шмиц-Эрхаузен, Киле, месяцы истязаний и самого Штерншайссера. Чтобы некто Леммер Искин стал по-настоящему Леммером Искиным, остером, без дышащих ему в затылок двойников-дойчев с жутким прошлым. Правда, вряд ли его юниты на такое способны. Ребята, конечно, разносторонние, но…

Он замер, пытаясь ухватить неожиданную мысль.

Так-так-так. Что там говорил Раухер про китайцев? Грязных сделают чистыми. Грязных китайцев — чистыми китайцами. Грязных… И они будут маршировать бок о бок со всеми во славу Асфольда. Ага, но с чего китайцам, тому же дядюшке По и тому же Сюю, вдруг маршировать? Это возможно, если…

— Лем.

Искин открыл глаза. Ирма стояла рядом и протягивала ему бумажный кулек.

— Тебе хватит?

— Да. Извини, задумался, — сказал Искин. — Я навещу тебя на следующей неделе, ты не против? Посмотрю, как ты и что.

— Да нет, — пожала худыми плечами Ирма.

— Тогда я побежал.

Он на ходу понюхал переданный чай. Тот даже через бумагу пах свежими, острыми травяными и лиственными нотками. Кажется, там точно был рибес. И гибискус. Потерянную мысль Искин поймал уже в своем номере, глядя на белый пар, рвущийся из чайника.

Чистыми, управляемыми китайцев могут сделать только юниты. Та-дам!

Это простое соображение ударило его словно обухом по голове, и он совершенно механически, в какой-то прострации выключил плитку, засыпал по горсти чая в кружки и так и застыл. Раухер… Раухер не мог сказать ему о китайцах, не обладая неким знанием. Возможно, он в курсе, кто и с какой целью заражает молодежь юнитами, кто вообще оказался способен на такую глупость. Хотя, ей-богу…

— Господин доктор!

Искин очнулся, когда кружку настойчиво потянули у него из пальцев.

— Да, прости, чай, — он улыбнулся Стеф, которая с тревогой, с тонкой морщинкой над переносицей всматривалась ему в лицо.

— Вы больной?

— Нет.

— Но у вас явно что-то с головой.

— Прости, если напугал, — сказал Искин, снимая чайник с плиты. — Это Фольдланд стучится в мою голову.

— А вы часто так? — спросила Стеф.

— Нет. Но бывает.

— Вообще, прикольно. И немного страшно.

Искин налил кипятка в обе кружки. Вернув чайник на плитку, он сел напротив девчонки. Сковородка между ними белела дном.

— Ты все съела?

— Ага.

— Не можешь одолжить мне свой виссер?

Стеф фыркнула, обрызгав чаем стол.

— Откуда он у меня?

— Я помню, утром ты предлагала мне созвониться.

Стеф рассмеялась.

— Я думала, что это у вас виссер есть. Он же под сотню марок стоит!

— А я — богатый…

Гостья вытерла стол ладонью, а ладонь — о юбку.