Точка

— Как все сложно! — сказал Искин, возвращая Стеф ее же слова.

— А ты — зануда! — парировала девчонка.

— Иди умойся, пока не все проснулись.

— Слушаюсь! — Стеф шутливо приложила ладонь к взлохмаченным волосам.

Ох, дождется!

— Что еще? — спросил Искин, когда она остановилась у двери.

— А у тебя есть зубной порошок? — спросила девчонка.

— Да, в тумбочке.

— Я возьму?

— Только постарайся использовать его экономно.

Когда Стеф присела, разглядывая складированные в тумбочке вещи, Искин подумал, что ее надо бы приодеть. Кто поверит, что родитель позволяет своей дочери ходить в такой короткой юбке? Как раз возникнут подозрения, что он с неясной целью приволок девчонку с улицы. Зайти что ли к Ирме? У нее, кажется, имелись вещи на подростка. Будет возможность дать ей еще десять марок.

— Ой, «Helika»! — воскликнула Стеф, достав жестяную коробочку. — Мы тоже ей дома пользовались.

— Там еще щетка в футляре и стаканчик, — сказал Искин.

— Ага, я нашла. И полотенце.

Прижимая к груди добытое, Стеф выскочила за дверь. Искин постоял и принялся сворачивать матрас вместе с простыней. Ловушки он сложил в чемодан под кроватью, предварительно вытянув из него майку и темно-зеленую рубашку с длинным рукавом.

За стенкой снова захэкали. Неужели спортсмен какой подселился? Или любитель физической зарядки? Находясь под впечатлением, Искин и сам покрутил руками, сделал несколько наклонов к полу и пару раз присел. Почувствовал, как поплыла голова. Ну и хватит. Будем считать, что поддержал здоровый образ жизни. Невидимый сосед пофыркал и, кажется, прошелся ладонями по разгоряченному упражнениями телу — шлепки по коже звучали как выстрелы.

Этого, впрочем, Искин повторять не собирался. Это пусть сосед сам. Некоторым шлепки не нравятся с прошлой жизни. Он смочил полотенце водой и наскоро обтер тело, лицо, размазал ступней случайные капли. Потом торопливо, опасаясь возвращения Стеф, сменил трусы, одел штаны и рубашку, отряхнул и напялил пиджак. Проверил документы. Загнул пальцы, считая, что надо сделать: Ирма, одежда, Отерман, выписка, звонок Мессеру. Мессеру, кстати, можно позвонить из центра адаптации, он видел у них бесплатные городские телефоны.

В коридоре вдруг возник шум, какая-то непонятная, приглушенная стенами возня. Без всякой задней мысли Искин выглянул за дверь.

— Что здесь…

Дальше слова кончились.

Он увидел, как Ханс-Хорст-Хайнрих, впечатав Стеф в стену, рукой пережимает ей горло. Другую, свободную руку он просунул девчонке под юбку. Рука двигалась. Рот у Стеф был распахнут, но она едва хрипела. Щеки ее багровели. На голом, поросшем рыжеватым волосом плече соседа таял след зубов. Ханс-Хорст-Хайнрих сопел.

— Сейчас, сейчас, — услышал Лем торопливый шепот, — это быстро.

Возможно, Искин действовал не сам. Возможно, это малыши-юниты распорядились за него. Он почувствовал только щелчок собственных зубов, поймал Ханса-Хорста-Хайнриха за рыжину на затылке и рванул на себя.

— Отпусти девчонку.

Ему казалось, он произнес это достаточно внятно, но на самом деле выдавил какую-то нелепую сумятицу звуков, весьма отдаленно напоминающую слова. Сосед с присвистом втянул воздух и, извернувшись, сбросил его руку со своей головы. Он был крупнее, плотнее и выше Лема.

— Ты не видишь? — Ханс-Хорст-Хайнрих ткнул Искина кулаком в грудь. — Мы договариваемся со шлюшкой о цене.

Искина завернуло. Локоть бухнул в стену. Кто-то выглянул из дверей дальше по коридору. Темный силуэт соткался в проеме кухни. Стеф, откашливаясь, присела, чтобы подобрать выпавшие из свернутого полотенца предметы.

— Урод!

— Она… моя… дочь, — сказал Искин в раскормленное рыло соседа.

— Ага! — ухмыльнулся Ханс-Хорст-Хайнрих. — Дочь! Я видел ее на Пеликан-штросс, папаша! Она стоит пять марок за ночь!

— Заткнись! — Искин и не знал, что может шипеть, как змея.

Как змей. Заткнис-с-с.

— Так ты ее что, продлил? — вытаращился сосед. — Понимаю, у нее такая сладкая ды…

Случаются в жизни ситуации, когда все обещания, которые ты давал себе, летят псу под хвост.

С Искиным произошло то же самое. Наверное, уже с год он каждый день твердил в себе, как молитву: не высовывайся, пользуй малышей в самом крайнем случае, а лучше вообще не пользуй, замри, умри, хайматшутц достаточно слуха, намека, чтобы пойти по твоему следу. Но, оказалось, что цена всему этому — один Ханс-Хорст-Хайнрих.

Искин протянул руку.

Сосед еще произносил «ды-ы..», а магнитонная спираль уже разряжалась в его тело. Все-таки мальчики иногда торопятся. А может так сжились с ним, что просто предугадывают желания.

Вуфф! Хлопнуло. Сверкнуло. Стеф упала на пол, выпустив из рук коробочку зубного порошка. Мигнули коридорные лампы. Ханса-Хорста-Хайнриха одновременно с этим впечатало в стену с такой силой, что треснула, раскрошилась штукатурка. Редкие рыжеватые волосы его встали торчком. Челюсть у Ханса-Хорста-Хайнриха отвисла, глаза закатились, и он вместе с мелкими осколками сполз вниз.

— Ух ты!

Стеф не смогла обойтись без того, чтобы не пнуть негодяя.

— Все, пошли, — поймал ее за руку Искин.

— А что это было?

— Ничего. Статическое электричество.

— Серьезно?

— Зайди в комнату, — попросил Искин.

Наклонившись, он подхватил бездыханного соседа и поволок его по коридору. Сорок восьмая. Сорок девятая. Пятидесятая. Носком туфли он открыл дверь и, выдохнув, затащил Ханса-Хорста-Хайнриха в пыльный и неряшливый номер.

Вместо кровати Ханс-Хорст-Хайнрих использовал топчан, застеленный серым солдатским одеялом, прожженным в трех местах. Компанию топчану составлял табурет и подвинутый к окну стол. Ни шкафа, ни тумбочки. Одежда висела на вбитых у двери гвоздях или лежала на полу. В одном углу были сложены коробки из-под продуктовых наборов, пустые или полные, не понять. В другом из-под драной шинели выглядывали вещмешок и жестяной таз. В общем, было похоже, что Ханс-Хорст-Хайнрих не так давно, скорее всего, прошлой осенью дезертировал из вооруженных сил Фольдланда.

Искин привалил тело к топчану, на всякий случай приложил палец к сонной артерии и, ощутив слабое биение, выбрался из комнаты в коридор. Ничего, часа через три очухается. Он вытер о бедро пальцы, мокрые от пота Ханса-Хорста-Хайнриха. Надо было бы документы урода посмотреть. Может он Хьюберт?

— Мальчик!

Искин обернулся.

— Э-э, да?

Из пятьдесят второй комнаты выглядывала Ева Вивецки. В синем колпаке колоколом и в ночной рубашке.

— Я все видела, мальчик, — кивнула она. — Ты правильно сделал, что врезал этому говнюку. Не убил хоть?

— Нет.

— Если что, я подпишусь на то, чтобы его выселили.

— Я думаю, он и так кое-что уже уяснил.

Руку тянуло, покалывало холодом, и Искин, разминая, спрятал ее за спину. Ева зевнула.

— Ладно, мальчик. Мне хочется досмотреть мой сон. Знаешь, какой? — хрипло спросила она.

— Нет, — ответил Искин.

— И не узнаешь, — женщина скрылась за дверью.

Искин несколько секунд размышлял над ее словами. Это было приглашение? Своеобразное кокетство? Или правда жизни? Стеф он обнаружил в комнате, съежившейся на кровати и ревущей в подушку. В груди все оборвалось.