Только никому не говори

Я с усилием переключился на другую тему и глупо спросил:

– Куда исчезли?

– Не знаю. Их нет.

– Где их нет? Послушайте, Анна Павловна, давайте оставим все эти намёки и хитрости. Вы не хотите быть со мною откровенны? Ладно, перебьёмся, но учтите…

– Кажется, вы бредите, — перебила Анюта высокомерно и поднялась с табуретки. — Я вам больше слова не скажу.

– Простите, — ответил я смиренно и повторил вранье математика: — Дико болит голова. Присядьте, пожалуйста, и расскажите о билетах.

– Вы мне о них напомнили, заставили вспомнить. Маруся взяла на дачу учебники и несколько тетрадей. Милиция её вещи осматривала, и я подтвердила, что все на месте. Я никакого значения этому не придавала: кому нужны её тетрадки? Вообще мне было не до того. Все так и оставалось в светёлке почти два года, дверь на крючке. А прошлым летом я, наконец, собрала Марусины вещи и отвезла в Москву. Учебники и тетради заперла в письменном столе в её комнате. Мы с папой туда никогда не заходим: у нас трёхкомнатная квартира, у каждого по комнате. Я хочу сказать, что к вещам сестры никто, кроме меня, не прикасался и как-то потеряться они не могли. Понимаете? Когда вы спросили, чем занималась те три дня Маруся, я вспомнила и как будто увидела у неё в руках эти билеты.

– Как они выглядят?

– Они переписаны в школьную тетрадку, от руки. Вопрос по русской грамматике — и тут же на него краткий ответ. Обыкновенная тетрадь в клетку, зелёного цвета, но Марусины были новенькие, а эта очень потрёпанная, засаленная, видно, что переходила из рук в руки. Я вам тогда ответила, что билеты остались у нас, и вдруг подумала, что в прошлом году среди других тетрадей их, кажется, не было. Но точно вспомнить не могла. Съездила в Москву, проверила: да, билеты, переписанные Марусей, на месте, а та, Петина тетрадка, исчезла.

– Вы просмотрели тетради в тот день, когда Пете звонили?

– Ну да.

– А мне говорите об этом только сегодня.

Анюта нахмурилась:

– Не советую на меня давить.

– Ладно… Итак, билеты. Могла их потерять сама Маруся? Не думаю. За те три дня мы с ней никуда не ходили, только на Свирку. Кому нужно подбирать какую-то грязную тетрадь? Через рощу и луг мы обычно шли своим маршрутом, не тропинками, а по траве. Уже в четверг я все эти места осматривал.

– Но в среду утром вы пошли на пляж через посёлок. Маруся могла обронить…

– Исключено. В среду после пляжа на нашем месте она переписывала билеты, я помню. Кроме того, свою тетрадку она вкладывала в эту, Петину, и если бы потеряла, то обе. Однако её тетрадь на месте.

Я подумал с минуту и сказал:

– Анна Павловна, меня удивляет не столько пропажа билетов… мало ли куда они могли деться за три года…

– Никуда не могли. Все Марусины вещи были заперты и все целы.

– Повторяю: удивляет не пропажа, а то значение, что вы ей придаёте. Билеты никому не были нужны — только Пете, так?

– Так.

– Значит, перед нами дилемма: или билеты потерялись — или их забрал Петя. Но ваши показания исключают и то и другое. И билеты не терялись, и Маруся с Петей не виделись. Ведь так? Ведь вы в среду не разлучались с сестрой?

– Нет.

– В таком случае исчезновение билетов необъяснимо. Какое-то время мы молча и недоверчиво глядели друг на друга.

– Анна Павловна, когда Дмитрий Алексеевич собирается к нам в больницу? Он мне нужен.

– Откуда я могу знать?

– Насколько я понял, это ваш самый близкий друг.

– Самый близкий папин друг. А мне никто не нужен, — сказала Анюта и ушла.

Едва дверь за ней захлопнулась, как мои помощники, прикованные к своим койкам, уставились на меня в нетерпеливом ожидании.

– Так вот, друзья, следствие вошло в стадию, которая требует соблюдения полной тайны. Никому ни слова, даже самому дорогому родственничку, самому верному дружку — или наши пути расходятся.

– О чем разговор! — заверил Игорёк, а Василий Васильевич посмотрел на меня укоризненно и прямо приступил к делу:

– Ну, Ваня, виделся с математиком?

– Он расстался с женой, потому что она любовница Дмитрия Алексеевича, — я вкратце пересказал наш разговор с Борисом. — Тут особенно интересны два обстоятельства. Во- первых, реакция Павла Матвеевича. Или у него действительно начинался бред, или его слова имеют какой-то глубокий непонятный смысл. Полевые лилии. Он до сих пор об этом говорит.

– Иван Арсеньевич, они ж на базаре их купили на могилу. Ну, художник рассказывал?

– Если Павел Матвеевич вспомнил вдруг те лилии, значит, он уже тогда помешался. «Только никому не говори» — почему? Почему о них нельзя говорить?

– Нет, ребята, — сказал Василий Васильевич задумчиво, — тут что-то другое, тут какой-то странный бред, главное — устойчивый, на годы. И ведь не садовые лилии он вспоминает, а полевые. У нас такие вроде и не водятся. В Библии про лилии полевые говорится. Вроде того, что вот они не трудятся, не прядут, а никакие царские одежды с ними по красоте не сравнятся. То есть смысл тот…

– А, я читал! Макулатурная книжка! — воскликнул Игорёк. — Француз один написал про лилии… ну, старые времена. Здорово закручено.

Вероятно, ты имеешь в виду роман Дрюона «Негоже лилиям прясть», — вмешался я. — Там лилии — символ французской короны, старинный королевский герб. Думаю, ни Евангелие, ни Дрюон нам не помогут.

Мы посмотрели на Павла Матвеевича, он спал. Неужели проклятое известие о дочери и друге и было тем последним ударом, что добил его? В полутёмной прихожей (именно полутёмной — так виделось мне: тусклая лампочка, завешанное простыней зеркало, духота и безысходность) стоят двое…

– А второе обстоятельство, Ваня? Ты говоришь, два обстоятельства особенно интересны…

– Да сам Борис. Точнее, одна его фраза о художнике и жене: «эта любовь им бы недёшево обошлась». Какую роль он сыграл в тех событиях, мне неясно.

— Все они хороши, — сурово отозвался Василий Васильевич. — И художник с учительницей, и мальчишка с этими билетами, и зятёк. Добили нашего старика.

14 июля, понедельник

Не знаю, случайно или неслучайно (возможно, сработали мои слова, сказанные Анюте), но Дмитрий Алексеевич приехал в больницу на следующий же день, после обеда. Поздоровался, подсел к Павлу Матвеевичу, зашуршал пакетами. Я тотчас вышел покурить на лавочке против дверей нашего флигеля. Художник появился вскоре и с готовностью поддержал моё предложение полюбоваться живописным видом из дворянской беседки над темными водами.