Только никому не говори

– Никогда.

– Но она зачем-то переоделась ночью… и босая…

– Да, «вьетнамки» так и стояли у дивана.

– Она ходила в Отраде босиком?

– Нет.

– А что-нибудь вообще тогда пропало с дачи?

– Красная шёлковая шаль, огромная, ещё бабушкина. Она её очень любила, вот Наташу Ростову в ней играла, — Анюта помолчала. — Но тут какая-то странность. Мне кажется, эту шаль я видела на стуле в светёлке в четверг утром, как Маруся исчезла. А вот потом, когда милиция вещи осматривала, шали уже не было. Но, может быть, я ошибаюсь.

– Интересно… Скажите, кто-нибудь из-за забора, из рощи, мог видеть, как она, например, раздевалась?

– Забор сплошной и сад весь заросший. Пол окна закрывает куст жасмина. Чтобы её в светёлке увидеть, надо подойти к окну вплотную. Кстати, и диван из окна не виден, он в углу за письменным столом.

– Вы сами спите крепко?

– Когда как.

– Во сколько вы заснули той ночью?

– В двенадцатом, проснулась около семи, встала воды напиться и свет увидела на кухне. Удивилась, заглянула в светёлку: Маруси нет.

Значит, речь идёт примерно о семи часах. И вы ничего не слышали?

– Ничего.

– Анна Павловна, у меня создалось впечатление, что вы, ещё толком ничего не зная, восприняли происшедшее как-то сразу трагически…

– Родители уехали при условии, что сестра будет слушаться меня во всем и без разрешения ничего не предпримет. Она была слишком живая и беспечная, понимаете? Но раз обещала маме… И потом: Марусина светёлка, пустая, прибранная, окно распахнуто… Вообще, если её не будили, она могла спать до полудня. И ещё эти слова, что она боится…

– Вы ничего не трогали в светёлке?

– Нет, только взяла её записную книжку из сумочки на этажерке.

– Отпечатки пальцев отсутствовали именно на окне? Но в комнате они были?

– Да, конечно.

– Чьи именно?

– Во-первых, Марусины…

– А как определили их принадлежность?

– По её вещам — расчёска, зубная щётка, зеркальце… Провели идентификацию и установили тождество отпечатков, так же определили и мамины: она входила в светёлку перед отъездом в Крым.

– А ещё чьи-нибудь отпечатки в комнате нашли?

– Мои, например. Папины, Дмитрия Алексеевича, моего бывшего мужа…

– Что же делали Дмитрий Алексеевич и ваш бывший муж в комнате Маруси?

– Они привезли в то воскресенье наши вещи на все лето: чемоданы, сумки… Ну, разносили их по комнатам.

– То есть вы «наследили» все. А Петя?

– Он единственный из нас никаких отпечатков в доме не оставил. Очевидно, он туда не входил.

– Вообще не бывал в доме?

– Он впервые приехал в Отраду. Мы все на машине Дмитрия Алексеевича, а он позже на электричке, прямо к обеду. После обеда мы пошли на речку, там они с Марусей поссорились. И до отъезда он просидел в машине. Выходит, действительно в доме не бывал.

– И где Марусина комната, не знал?

– Окно она ему своё показала, когда мы в саду обедали. Похвасталась: живу отдельно, как взрослая. Это я помню.

– До приезда родителей вы сами осматривали дом?

– Да.

– И погреб?

– Да, я спускалась.

– Опишите мне его.

– Там полно разного хлама… мешки, рукавицы садовые, банки, ведра, кадушка пустая, гнилая картошка ссыпана в углу. Папа осенью купил, ценой соблазнился, а в Москву так и не забрали. Родители в июне на выходные ездили на огород и в доме прибрать, но до погреба руки не дошли. На нас с Марусей оставили. Во вторник мы было занялись уборкой, но ей это быстро надоело. Она меня уговорила отложить. Однако в четверг там все оставалось, как перед этим. Я ничего подозрительного не нашла. И папа не нашёл.

– Вы не успели поговорить с Павлом Матвеевичем до его болезни?

– Не успела. Мама умерла. Сутки до самых похорон мы сидели у гроба.

– Павел Матвеевич был тогда здоров?

– Вроде бы да. Он как-то застыл.

– Вы не помните, как Борис Николаевич ушёл с поминок?

– Смутно. Я осознала это потом.

– Скажите, такой поступок… ну, бессердечный… характерен для него?

Анюта, помолчав, сказала отрывисто:

– Все раскрылось позже.

– Что раскрылось?

– Именно в эти дни… ещё до похорон, ну, вот он приехал в четверг, когда Маруся исчезла, — он стал другой, чужой. Наверное, именно тогда он полюбил какую-то женщину.

– Почему вы так считаете?

– Через три месяца после всех наших смертей он объявил мне, что любит другую, и предложил подать заявление на развод.

– А вы?

– Я? — Анюта усмехнулась.

– Он женился?

– Одинок до сих пор.

– Откуда вы знаете?

– Мне все безразлично. Вообще все. Но общие знакомые считают своим долгом осведомлять. Он, как всегда, весь в работе.

– Он не навещает Павла Матвеевича?

Он ни разу не видел папу с поминок и никогда им не интересовался.

– А как он относился к вашей сестре?

– Убивать её было ему вроде незачем.

– Тем не менее вы сказали, что с того четверга, как исчезла Маруся, Борис изменился. На работе его не смогли найти. И именно после разговора с ним ваш отец сошёл с ума. Как вы все это объясните?

– Никак. Я не поручусь ни за кого. Бывают такие ситуации… как их теперь называют — экстремальные?.. когда человек вдруг способен изменить своей природе.

– Вы знаете это по собственному опыту?

– Да.

– Что ж, буду ждать и надеяться, что когда-нибудь вы мне доверитесь настолько, что расскажете о своей ситуации.

– Я вам все рассказала. Вы, должно быть, хотите допросить и этих двух — Бориса с Петей?

– Мечтаю.

– Я сегодня собираюсь в Москву. Хотите, передам Пете?

– Сделайте одолжение. Вы продолжаете считать моё увлечение идиотством?

– Нет. Но все равно, Иван Арсеньевич, вам ничего не удастся.

Даже имя вдруг вспомнила! Дверь захлопнулась. Я перевёл дух, я отдыхал под оживлённый говор своих идеальных помощников: они не мешали, не лезли, не сбивали с толку, а наблюдали. Очевидно, на этой сцене, полный тайны-тьмы, перед ними — да и передо мной! — разыгрывался единственный в своём роде спектакль, где было все: и жизнь, и смерть, и слезы, и любовь.

– Ну, Ваня… вы позволите мне так вас называть? Я человек простой и старик… — Я кивнул. — Ну, Ваня, ты настоящий писатель. Сумел женщину расшевелить. Теперь она у нас забегает.

– Никак не могу понять, — задумчиво отозвался я, — никак не могу вспомнить… когда именно Анюта заинтересовалась нашим разговором. Просто почувствовал вдруг в ней перемену. Но что её затронуло? Какой мой вопрос?

– Может, насчёт мужа?

– Нет, раньше. Гораздо раньше.

– Сестру вспомнила — смягчилась.