Том 1. Романы. Рассказы. Критика
Шрифт:
«Они влились в медленно кружившийся поток».
Впрочем, тетя эта – женщина совершенно необыкновенная и от нее всего можно ожидать. Изображена она автором с большой изысканностью:
«…вся немного напоказ, вся искрящаяся задором, хмелем, летящая сейчас по льду с вздохновенной легкостью…».
«Вздохновенной» – это, надо полагать в типографии от полноты чувств набрали.
Неплохая закуска в свое время была у художника Коровина. Вот из чего она состояла, – как он сам пишет об этом в своем очерке «Мельник», напечатанном
«Подали маринованную щуку, утку, вальдшнепов, брусничку, моченые яблоки, рыжики в сметане, грузды, жареного леща, окорок ветчины и водку, настоенную гано-бобелем, деревенские лепешки на масле, варенье».
И все это – на двух человек.
Куда французам!
У того же художника Коровина был знакомый старый крестьянин. Человек был неплохой, но испорченный и развращенный до мозга костей ложно русским стилем. Вот как, например, он обратился к художнику:
– Кискинький Лесенг – выдь-ка! В моховом-то болоте, как волки, чу, воют.
До чего довела старика-крестьянина плохая литература!
Это – город, где происходят международные конгрессы и для географическогого определения которого мы не располагаем точными сведениями. По каким причинам местонахождение этого города скрывается от читателей – неизвестно.
Об этом самом таинственном городе упоминается в небольшой, но очень кокетливо составленной заметке по поводу нового романа маститого писателя Брешко-Брешковского «Жидкое золото» – заметке, помещенной в последнем номере журнала «Иллюстрированная Россия».
«Действие переносится, как в кинематографической ленте, из Венеции на международный конгресс, оттуда в Будапешт, Париж, Америку, потом снова в глухой городок Югославии…».
Пожалуй, есть основания полагать, что международные конгрессы происходят в каком-то глухом городке Югославии. Вполне доверяя сведениям авторитетного критика, не можем, однако, отделаться от некоторого досадного сомнения.
В том же номере, того же журнала в пояснительной надписи под тремя фотографическими снимками рассерженных животных – павлина, тигра и петуха – сказано:
«Страшен гнев животного, – он преображает даже жирного петуха, превращая его в какого-то апокалиптического зверя».
Действительно, жутко. Не дай Бог: петух преображается в какого-то апокалиптического зверя.
Жаль только, что не объясняется, – в какого именно и что значит «апокалитический». По-видимому, это какое-то животное вроде верховой лошади: петух сидит на ней, а потом преображается.
Вообще в смысле зоологии в «Илл<юстрированной> России» не все обстоит благополучно. Подводит же редакцию главным образом слишком красочный стиль описаний:
«Обезьяна из берлинского зоологического сада, на лице которой с изумительной силой выражена материнская гордость и сознание достоинства».
Или:
«Примитивное материнство – йоркширская премированная свинья со своим потомством».
Примитивное материнство – это мало понятно, особенно
для не профессиональных читателей «Иллюстрированной России».Вот если бы речь шла о примитивном литературном языке – тут бы все было ясно.
Заметки читателя – II*
В наши трудные дни происходит множество важных литературных событий; мы же, поглощенные суетными делами, многого не знаем.
Так, например, лишь счастливая случайность позволила нам установить с несомненностью появление нового классика в русской литературе, имя которого, однако, далеко не достигло еще знаменитости, им бесспорно заслуженной. Фамилия этого классика – Зозуля. Вот беспристрастное свидетельство знаменитого советского критика Кольцова о вышеизложенном авторе:
«На рубеже настоящего собрания своих произведений Ефим Зозуля предстает как вполне определившийся и созревший, но далеко еще не развернувший всех своих возможностей автор».
Итак, Ефим Зозуля предстает. Не всякому писателю удается этот шаг – особенно принимая во внимание трудность местонахождения Зозули на рубеже собрания своих произведений.
Правда, следует заметить, что если Зозуля хороший писатель, то и Кольцов – критик далеко не последний.
Начало карьеры Ефима Зозули протекало в Одессе. Кольцов пишет по этому поводу:
«Здесь сходил с ума, волочился за губернаторшей и писал „Онегина“ Пушкин.
Здесь написал свой первый рассказ М. Горький.
Здесь проводили дни литературной юности Куприн и Леонид Андреев».
Но все эти писатели могут рассматриваться лишь как предтечи; ибо после них появился Зозуля. Этот скромный гений, однако, за губернаторшей не волочился, да оно и понятно: не снизошел.
Потомству остается воздать должное добродетели Зозули и поздравить задним числом губернаторшу. Город же Одесса остается бессмертным в анналах истории.
Установив связь между Пушкиным и Зозулей, мы склонны все же признать со всей объективностью, что Зозуля, далеко не находясь под влиянием Пушкина – мог бы еще научить последнего искусству выразительного творчества, равно как и способности сразу определять умственные качества птиц и животных, с которыми автору приходилось сталкиваться на трудном жизненном пути. Например:
«Запел первый петух – пронзительно, по-идиотски резко и самодовольно».
На полях книги чьей-то неделикатной рукой была сделана приписка по поводу петуха: «Какая сволочь».
Действительно, нехороший петух.
Это, несомненно, библейские евреи, которых Зозуля тоже описал – с тою же непогрешимой точностью, с какой в одной короткой фразе дал отрицательную характеристику петуха.
«Через несколько минут мертвый, лежал он в песке, а старики добивали замученное тело ремнями и палками.
Добивать мертвого – какая жестокость! Старики не пожалели даже замученного тела покойного».