Том 1. Стихотворения 1906-1920

Баловство

В темной гостиной одиннадцать бьет. Что-то сегодня приснится? Мама-шалунья уснуть не дает! Эта мама совсем баловница! Сдернет, смеясь, одеяло с плеча, (Плакать смешно и стараться!) Дразнит, пугает, смешит, щекоча Полусонных сестрицу и братца. Косу опять распустила плащом, Прыгает, точно не дама… Детям она не уступит ни в чем, Эта странная девочка-мама! Скрыла сестренка в подушке лицо, Глубже ушла в одеяльце, Мальчик без счета целует кольцо Золотое у мамы на пальце…

Лучший союз

Ты с детства полюбила тень, Он рыцарь грезы с колыбели. Вам голубые птицы пели О встрече каждый вешний день. Вам мудрый сон сказал украдкой: — «С ним — лишь на небе!» — «Здесь — не с ней!» Уж с колыбельных нежных дней Вы лучшей связаны загадкой. Меж вами пропасть глубока, Но нарушаются запреты В тот час, когда не спят портреты, И плачет каждая строка. Он рвется весь к тебе, а ты К нему протягиваешь руки, Но ваши встречи — только муки, И речью служат вам цветы. Ни страстных вздохов, ни смятений Пустым, доверенных, словам! Вас обручила тень, и вам Священны в жизни — только тени.

Сара в Версальском монастыре

Голубей над крышей вьется пара, Засыпает монастырский сад. Замечталась маленькая Сара На закат. Льнет к окну, лучи рукою ловит, Как былинка нежная слаба, И не знает крошка, что готовит Ей судьба. Вся застыла в грезе молчаливой, От раздумья щечки розовей, Вьются кудри золотистой гривой До бровей. На губах улыбка бродит редко, Чуть звенит цепочкою браслет, — Все дитя как будто статуэтка Давних лет. Этих глаз синее не бывает! Резкий звук развеял пенье чар: То звонок воспитанниц сзывает В дортуар. Подымает девочку с окошка, Как перо, монахиня-сестра. Добрый голос шепчет: «Сара-крошка, Спать пора!» Село солнце в медленном пожаре, Серп луны прокрался из-за туч, И всю ночь легенды шепчет Саре Лунный луч.

Маленький паж

Этот крошка с душой безутешной Был рожден, чтобы рыцарем пасть За улыбку возлюбленной дамы. Но она находила потешной, Как наивные драмы, Эту детскую страсть. Он мечтал о погибели славной, О могуществе гордых царей Той страны, где восходит светило. Но она находила забавной Эту мысль и твердила: — «Вырастай поскорей!» Он бродил одинокий и хмурый Меж поникших, серебряных трав, Все мечтал о турнирах, о шлеме… Был смешон мальчуган белокурый Избалованный всеми За насмешливый нрав. Через мостик склонясь над водою, Он шепнул (то последний был бред!) — «Вот она мне кивает оттуда!» Тихо плыл, озаренный звездою, По поверхности пруда Темно-синий берет. Этот мальчик пришел, как из грезы, В мир холодный и горестный наш. Часто ночью красавица внемлет, Как трепещут листвою березы Над могилой, где дремлет Ее маленький паж.

Die stille Strasse [6]

Die stille Strasse: юная листва Светло шумит, склоняясь над забором, Дома — во сне… Блестящим детским взором Глядим наверх, где меркнет синева. С тупым лицом немецкие слова Мы вслед за Fräulein повторяем хором, И воздух тих, загрезивший, в котором Вечерний колокол поет едва. Звучат шаги отчетливо и мерно, Die stille Strasse распрощалась с днем И мирно спит под шум деревьев. Верно. Мы на пути не раз еще вздохнем О ней, затерянной в Москве бескрайной, И чье названье нам осталось тайной.

6

Тихая улица (нем.)

Встреча («Вечерний дым над городом возник…»)

Вечерний дым над городом возник, Куда-то вдаль покорно шли вагоны, Вдруг промелькнул, прозрачней анемоны, В одном из окон полудетский лик На веках тень. Подобием короны Лежали кудри… Я сдержала крик: Мне стало ясно в этот краткий миг, Что пробуждают мертвых наши стоны. С той девушкой у темного окна — Виденьем рая в сутолке вокзальной — Не раз встречалась я в долинах сна. Но почему была она печальной? Чего искал прозрачный силуэт? Быть может ей — и в небе счастья нет?..

Новолунье

Новый месяц встал над лугом, Над росистою межой. Милый, дальний и чужой, Приходи, ты будешь другом. Днем — скрываю, днем — молчу. Месяц в небе, — нету мочи! В эти месячные ночи Рвусь к любимому плечу. Не спрошу себя: «Кто ж он?» Все расскажут — твои губы! Только днем объятья грубы, Только днем порыв смешон. Днем, томима гордым бесом, Лгу с улыбкой на устах. Ночью ж… Милый, дальний… Ах! Лунный серп уже над лесом!

Таруса, октябрь 1909

Эпитафия («Тому, кто здесь лежит под травкой вешней…»)

Тому, кто здесь лежит под травкой вешней, Прости, Господь, злой помысел и грех! Он был больной, измученный, нездешний, Он ангелов любил и детский смех. Не смял звезды сирени белоснежной, Хоть и желал Владыку побороть… Во всех грехах он был — ребенок нежный, И потому — прости ему, Господь!

В Люксембургском саду

Склоняются низко цветущие ветки, Фонтана в бассейне лепечут струи, В тенистых аллеях все детки, все детки… О детки в траве, почему не мои? Как будто на каждой головке коронка От взоров, детей стерегущих, любя. И матери каждой, что гладит ребенка, Мне хочется крикнуть: «Весь мир у тебя!» Как бабочки девочек платьица пестры, Здесь ссора, там хохот, там сборы домой… И шепчутся мамы, как нежные сестры: — «Подумайте, сын мой»… — «Да что вы! А мой»… Я женщин люблю, что в бою не робели, Умевших и шпагу держать, и копье, — Но знаю, что только в плену колыбели Обычное — женское — счастье мое!

В сумерках

(На картину «Au Crépouscule» Paul Chabas [7] в Люксембургском музее)

Клане Макаренко

Сумерки. Медленно в воду вошла Девочка цвета луны. Тихо. Не мучат уснувшей волны Мерные всплески весла. Вся — как наяда. Глаза зелены, Стеблем меж вод расцвела. Сумеркам — верность, им, нежным, хвала: Дети от солнца больны. Дети — безумцы. Они влюблены В воду, в рояль, в зеркала… Мама с балкона домой позвала Девочку цвета луны.

7

«В сумерках» Поля Шабаса (фр.)

Эльфочка в зале

Ане Калин

Запела рояль неразгаданно-нежно Под гибкими ручками маленькой Ани. За окнами мчались неясные сани, На улицах было пустынно и снежно. Воздушная эльфочка в детском наряде Внимала тому, что лишь эльфочкам слышно. Овеяли тонкое личико пышно Пушистых кудрей беспокойные пряди. В ней были движенья таинственно-хрупки. — Как будто старинный портрет перед вами! — От дум, что вовеки не скажешь словами, Печально дрожали капризные губки. И пела рояль, вдохновеньем согрета, О сладостных чарах безбрежной печали, И души меж звуков друг друга встречали, И кто-то светло улыбался с портрета. Внушали напевы: «Нет радости в страсти! Усталое сердце, усни же, усни ты!» И в сумерках зимних нам верилось власти Единственной, странной царевны Аниты.