И вот исчез, в черную ночь исчез,— Как некогда Иосиф, плащ свой бросив.Гляжу на плащ — черного блеска плащ,Земля <горит>, а сердце — смерти просит.Жестокосердый в сем году июль,Лесною гарью душит воздух ржавый.В ушах — туман, и в двух шагах — туман,И солнце над Москвой — как глаз кровавый.Гарь торфяных болот. — Рот пересох.Не хочет дождь на грешные просторы!— Гляжу на плащ — светлого плеску — плащ!Ты за плащом своим придешь не скоро.
<Начало августа 1920>
«Июнь. Июль. Часть соловьиной дрожи…»
Июнь. Июль. Часть соловьиной дрожи.— И было что-то птичье в нас с тобой —Когда — ночь соловьиную тревожа —Мы обмирали — каждый над собой!А
Август — царь. Ему не до рулады,Ему — до канонады Октября.Да, Август — царь. — Тебе царей не надо, —А мне таких не надо — без царя!
<Август 1920>
«…коль делать нечего…»
. . . . .коль делать нечего!Неýжели — сталь к виску?В три вечера я, в три вечераВсю вытосковала — тоску.Ждала тебя на подоконничке— Ревнивее, чем враг — врага. —Легонечко, любовь, легонечко!У низости — легка нога!Смотри, чтобы другой дорожкоюНе выкрался любовный тать.Бессонная моя душа, сторожкая,За молодость отвыкла спать!Но все же, голубок неласковый,Я в книжицу впишу Разлук:— Не вытосковала тоски — вытаскивалаВсей крепостью неженских рук!Проснулась поутру, как нищая:— Все — чисто . . . . . . . . . . . .Не вытосковала тебя, — не вытащила —А вытолкала тебя в толчки!
8 августа 1920
«Как пьют глубокими глотками…»
(отрывок)
Как пьют глубокими глотками— Непереносен перерыв! —Так — в памяти — глаза закрыв,Без памяти — любуюсь Вами!Как в горло — за глотком глотокСтекает влага золотая,Так — в памяти — за слогом слогНаречья галльского глотаю.
Август 1920
«В подвалах — красные окошки…»
В подвалах — красные окошки.Визжат несчастные гармошки, —Как будто не было флажков,Мешков, штыков, большевиков.Так русский дух с подвалом сросся, —Как будто не было и вовсеНа Красной площади — гробов,Ни обезглавленных гербов.. . . . . .ладонь с ладонью —Так наша жизнь слилась с гармонью.Как будто ИнтернационалУ нас и дня не гостевал.
Август 1920
«Все сызнова: опять рукою робкой…»
Все сызнова: опять рукою робкойНадавливать звонок.(Мой дом зато — с атласною коробкойСравнить никто не смог!)Все сызнова: опять под стопки панскиШвырять с размаху грудь.(Да, от сапог казанских, рук цыганскихНе вредно отдохнуть!)Все сызнова: про брови, про ресницы,И что к лицу ей — шелк.(Оно, дружок, не вредно после ситцу, —Но, ах, все тот же толк!)Все сызнова: . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .(После волос коротких — слов высокихВдруг: щебет — и шиньон!)Все сызнова: вновь как у царских статуй —Почетный караул.(Я не томлю — обычай, перенятыйУ нищих Мариул!)Все сызнова: коленопреклоненья,Оттолкновенья — сталь.(Я думаю о Вашей зверской лени, —И мне Вас зверски жаль!)Все сызнова: . . . . . . . . . .И уж в дверях: вернись!(Обмен на славу: котелок солдатский —На севрский сервиз)Все сызнова: что мы в себе не властны,Что нужен дуб — плющу.(Сенной мешок мой — на альков атласныйСменен — рукоплещу!)Все сызнова: сплошных застежек сбруя,Звон шпилек . . . . . . . . . .(Вот чем другим, — а этим не грешу я:Ни шпилек, ни . . . . .!)И сызнова: обняв одной, окурокУж держите другой.(Глаз не открывши — и дымит, как турокКто стерпит, дорогой?)И сызнова: между простынь горячихРяд сдавленных зевков.(Один зевает, а другая — плачет.Весь твой Эдем, альков!)И сызнова: уже забыв о птичке,Спать, как дитя во ржи…(Но только умоляю: по привычке— Марина — не скажи!)
1920
«Проста моя осанка…»
Проста моя осанка,Нищ мой домашний кров.Ведь я островитянкаС далеких островов!Живу — никто не нужен!Взошел —
ночей не сплю.Согреть чужому ужин —Жилье свое спалю.Взглянул — так и знакомый,Взошел — так и живи.Просты наши законы:Написаны в крови.Луну заманим с небаВ ладонь — коли мила!Ну а ушел — как не был,И я — как не была.Гляжу на след ножовый:Успеет ли зажитьДо первого чужого,Который скажет: пить.
Август 1920
«Бог, внемли рабе послушной…»
Бог, внемли рабе послушной!Цельный век мне было душноОт той кровушки-крови.Цельный век не знаю: городЧто ли брать какой, аль ворот.Разорвать своей рукой.Все гулять уводят в садик,А никто ножа не всадит,Не помилует меня.От крови моей богатой,Той, что в уши бьет набатом,Молотом в висках кует,Очи застит красной тучей,От крови сильно-могучейПленного богатыря.Не хочу сосновой шишкойВ срок — упасть, и от мальчишкиВ пруд — до срока — не хочу.Сулемы хлебнув — на зов твойНе решусь, — да и веревка— Язык высуня — претит.Коль совет тебе мой дорог, —Так, чтоб разом мне и воротРазорвать — и город взять —— Ни об чем просить не стану! —Подари честною ранойЗа страну мою за Русь!
30 августа 1920
«Есть подвиги. — По селам стих…»
Есть подвиги. — По селам стихНе ходит о их смертном часе.Им тесно в житии святых,Им душно на иконостасе.Покрепче нежели семьюПечатями скрепила кровь я.— Так, нахлобучив кулаком скуфьюНе плакала — Царевна Софья!
<1920>
Петру
Вся жизнь твоя — в едином крике:— На дедов — за сынов!Нет, Государь Распровеликий,Распорядитель снов,Не на своих сынов работал, —Бесам на торжество! —Царь-Плотник, не стирая потаС обличья своего.Не ты б — всё по сугробам санкиТащил бы мужичок.Не гнил бы там на полустанкеПоследний твой внучок. [48]Не ладил бы, лба не подъемля,Ребячьих кораблёв —Вся Русь твоя святая в землюНе шла бы без гробов.Ты под котел кипящий этот —Сам подложил углей!Родоначальник — ты — Советов,Ревнитель Ассамблей!Родоначальник — ты — развалин,Тобой — скиты горят!Твоею же рукой проваленТвой баснословный град…Соль высолил, измылил мыльце —Ты, Государь-кустарь!Державного однофамильцаКровь на тебе, бунтарь!Но нет! Конец твоим затеям!У брата есть — сестра…— На Интернацьонал — за терем!За Софью — на Петра!
48
В Москве тогда думали, что Царь расстрелян на каком-то уральском полустанке (прим. автора)
Август 1920
«Есть в стане моем — офицерская прямость…»
Есть в стане моем — офицерская прямость,Есть в ребрах моих — офицерская честь.На всякую муку иду не упрямясь:Терпенье солдатское есть!Как будто когда-то прикладом и стальюМне выправили этот шаг.Недаром, недаром черкесская тальяИ тесный ремéнный кушак.А зóрю заслышу — Отец ты мой рóдный! —Хоть райские — штурмом — врата!Как будто нарочно для сумки походной —Раскинутых плеч широта.Всё может — какой инвалид ошалелыйНад люлькой мне песенку спел…И что-то от этого дня — уцелело:Я слово беру — на прицел!И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-сэромСкрежещет — корми-не корми! —Как будто сама я была офицеромВ Октябрьские смертные дни. [49]
49
NB! Эти стихи в Москве назывались «про красного офицера», и я полтора года с неизменным громким успехом читала их на каждом выступлении по неизменному вызову курсантов.