Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

– «Все в этом мире совершается походя», – кажется, так сказал великий русский писатель Достоевский, которого очень почитают у нас в Европе, – начал я, но тут неожиданно зазвонил мобильник, и наш разговор прервался. Оказалось, что звонок был случайный, перепутали какую-то цифру и набрали мой номер. К счастью, я не успел проснуться как следует и, повернувшись на правый бок, постарался встретить Луи в дебрях моего сознания. И встретил.

– Ты очень много работаешь, а в чем смысл? – неожиданно спросил меня Луи.

– Смысл работы или смысл жизни?

– И то, и другое. Эти понятия ведь переплетены между собой, а особенно в твоей жизни, – едва слышно сказал Луи. Он всегда говорил очень тихо, как будто голос его долетал издалека.

– Дай подумать, – нерешительно ответил я. – Ты знаешь, Луи, я работаю с деньгами, но не потому, что настолько люблю деньги, а оттого, что так сложилась моя жизнь, и жизнь моего отца, и деда – это у меня потомственное. Можно сказать, что я сам не выбирал свою дорогу, а она была уготована мне предками. Ты спросишь, как я отношусь к деньгам? Очень спокойно, может быть, потому, что они всегда были у меня, есть и будут, во всяком случае, на мой век их хватит. Вот сейчас говорю с тобой о деньгах и вдруг подумал: а я ведь даже не знаю, сколько их зарабатываю. Никогда не подсчитывал. Те, кто в каждодневном разнонаправленном движении денежных дел, меня поймут, а другим, что толку объяснять. Ты знаешь, Луи, я никому не говорю об этом, но мне давно кажется, что деньги приобрели в последние годы слишком большое значение, а ведь они, всего-навсего, лишь инструмент. Деньги не должны стоять на первом месте, а сплошь и рядом стоят. Не может рубанок быть важнее плотника, а по нашей жизни получается, что может. Так от подмены понятий и авторства целых народов, я имею в виду пример с цифрами, мы перешли к подмене ценностей.

– А что ты скажешь о вечной жизни для человека? – неожиданно перебил меня Луи.

– О, это была бы катастрофа, может быть, даже большая, чем всемирный потоп!

– Почему?

– Да потому, что решать будут деньги, коварство, сила. Так что долголетие получат не самые умные, не самые талантливые, не самые добрые и достойные, не самые красивые и даже не самые богатые – в последний момент выскочки и прощелыги их обманут.

Какая-то большая серая птица пролетела в голубоватом тумане моего сна, и мы с Луи отвлеклись от темы.

– Луи, – восстанавливая разговор, – спросил я, – а как ты думаешь, коровы, овцы, козы, собаки, кошки, лесные звери, птицы, рыбы имеют душу?

– А что мне тут думать, – отвечал Луи, – я и так знаю, что имеют. «Это и ежу понятно» – как говорят опять же твои русские.

Тут-то и заверещал мой мобильник, которому я велел разбудить меня в семь утра по московскому времени. Он пищал так противно, что я проснулся немедленно, даже не попрощавшись с Луи.

Я встал так рано потому, что улетал домой и в девять утра, а по-нашему в шесть, мне нужно было быть в аэропорту на регистрации пассажиров.

Я прилетел домой еще до полудня. В нашем небольшом городе, где проживает около четырехсот тысяч человек, очень большой аэропорт. Это как-то сразу дает понять путешественнику, что город хотя и маленький, но очень непростой и не зря он известен всему миру. Взяв на парковке свой автомобиль, я с легким сердцем отправился к моему дорогому Луи. Я живу высоко на лесистой горе, и от моего дома отлично видно зеркало нашего знаменитого озера, что посреди города.

По дороге из аэропорта я как бы пунктиром думал о том, что сказали бы мои сотрудники, услышав наши ночные беседы с Луи? Подумали бы о психиатре? Я перебрал в памяти лица моих сослуживцев, кстати сказать, весьма приличных людей. Скорее всего, у каждого из них тоже есть тайные радости, которые они никогда не выплескивают на поверхность служебных и бытовых отношений. Конечно, есть, не может быть иначе… но и они, и я одинаково строго помалкиваем об этом. Как говорят русские: «молчание золото, а слово – серебро». Да, русские так говорят, но сами не придерживаются этой мудрости, а наши придерживаются неукоснительно.

Я въехал в небольшой, желтый от электричества тоннель, а когда мой автомобиль снова вынырнул на натуральный свет Божий, я прищурился и увидел перед собой лицо старика в каракулевой шапке, с которым мы коротко поговорили в трамвае, вспомнил его «всплыли легкие фракции» и засмеялся с таким удовольствием, что даже бросил руль на две-три секунды. Нет, все-таки я не очень хорошо владею русским – только сейчас я понял, что он имел в виду под «легкими фракциями», что всплыло! «Нет, народ, в котором столько самоиронии, еще далеко не сломлен», – отсмеявшись, подумал я о русских. Всякий раз, когда возвращаюсь из Москвы, у меня возникает такое чувство, будто я потерял что-то очень важное, потерял, а то и бросил на произвол судьбы. Тут я вспомнил, как однажды моя русская жена потеряла сережку, совсем недорогую, с фианитом – искусственным бриллиантом. Она искала ее, ползая на коленках по всей нашей тесной квартирке, и то и дело смахивала с лица горючие слезы.

– Во-первых, перестань плакать, потому что из-за слез ты можешь и не разглядеть свою сережку, – посоветовал я, – а во-вторых, я куплю тебе настоящие бриллиантовые сережки…

– Плакать перестану, за совет спасибо, – задрав голову, чтобы посмотреть мне в глаза, сказала стоявшая на четвереньках жена. – А на твои сережки плевать я хотела. Мои сережки не имеют цены!

– Все, дорогая, имеет цену, – глядя на нее с высоты своего немалого роста, внушительно сказал я жене. – Все имеет цену, запомни это раз и навсегда.

И только теперь, когда разменял шестой десяток, я понимаю, что моя молодая жена была права: не все имеет цену. Например, Луи – разве я предам его за любые деньги? Ни за что на свете!

Я не женился во второй раз и, наверное, поэтому не обзавожусь собственным домом, а снимаю внаем это шале высоко на лесистой горе, но, по нашим понятиям, в центре города в весьма респектабельном районе.

Мой дом встретил меня чистотой и уютом, значит, вчера приходила Галина Ивановна. Я преклоняюсь перед этой женщиной. Теперь у нас в Швейцарии живет немало новых русских. Так называют сейчас богатых людей из бывшего СССР. Это люди разных национальностей, но для нас они все русские, впрочем, как и для всего остального мира. Помимо богатых, иногда попадаются у нас и совсем не богатые русские, такие, как Галина Ивановна.

Сначала я знал о Галине Ивановне только то, что сказали мне ее рекомендатели: «убирает идеально, и человек абсолютной честности, ей следует доверять». Теперь я знаю о ней и многое другое. Я всегда разговариваю с Галиной Ивановной только по-русски – это в моих интересах, благодаря ей я держу мой русский в активе, это для меня очень полезно. Вот уже четвертый год Галина Ивановна убирает в моем доме и во дворике. И теперь, когда я приезжаю в Россию, мне часто говорят: «Вы сильно продвинулись в русском, какой молодец!» – а я помалкиваю насчет Галины Ивановны. Интересная подробность: и она, и я люди одной профессии – юристы. И оба специализировались по гражданскому праву: она – по российскому, я – по швейцарскому. Конечно, более нелепой профессии для эмигрантки из России и придумать невозможно. У себя дома, в крупном городе на юге своей родины, Галина Ивановна была доцентом университета, кандидатом наук, по-нашему – доктором. И вот теперь доктор Галина Ивановна – путцен фрау (дословный перевод с немецкого: «чистить женщина»). А попросту говоря, уборщица. Но, хочу заметь, что чувство собственного достоинства настолько развито у этой хрупкой светловолосой голубоглазой женщины, что новая работа нисколько не смущает ее. А стесняется она совсем удивительного, того, к чему сотни других женщин стремятся так активно, что даже идут на имплантацию. При всей видимой хрупкости Галины Ивановны у нее большие груди. На мой взгляд, они далеко не сверхъестественные, и это ее никак не портит. Но Галина Ивановна вбила себе в голову, что они слишком большие, и стесняется. Когда я был подростком, мне почему-то казалось, что у меня ужасно низкий лоб, и, чтобы скрыть его, я носил челку почти до бровей. Сейчас я вижу, что лоб у меня выше высокого. И вынес из этого курьеза единственное суждение: «все мы живем в мире собственных заблуждений».

Почему я преклоняюсь перед Галиной Ивановной?

Чуть не забыл ответить на этот важный вопрос. Увы, мы все частенько забываем самое существенное.

А уважаю Галину Ивановну я за то, что она человек героический. Раньше такие качества, как решительность, отвага, мужество, считались мужскими. А сейчас многое поменялось, и, на мой взгляд, мир может надеяться на женщин в большей степени, чем на мужчин.

В самом начале текущего XXI века у Галины Ивановны тяжело заболела ее маленькая дочь, кажется, какой-то редкой формой астмы. Врачи сказали однозначно: «Здесь мы девочку не спасем. Надо ехать в Европу, лучше всего в Швейцарию». За десять дней она распродала все имущество, включая квартиру, собрала в дорогу мужа, дочь, и по туристической путевке они отправились в Швейцарию. Когда-то в школе она учила немецкий, в университете – английский. И вот с этим весьма скудным языковым багажом Галина Ивановна все-таки смогла добиться понимания в чужой стране, смогла зацепиться и определить дочь на лечение. У мужа Галины Ивановны оказалась удачная профессия – бывший инженер-гидролог стал чистить и поддерживать в рабочем состоянии бассейны на виллах у новых русских, что само по себе весьма непростая задача, требующая определенных знаний и навыков.

За несколько лет наши швейцарские врачи полностью вылечили дочь Галины Ивановны и теперь советуют ей перебираться к морю. Я горжусь моей Швейцарией! Это только среди так называемых либералов России патриотизм почему-то считается ущербным чувством. Почему? Я догадываюсь, но как иностранец не считаю возможным давать по этому поводу свои оценки.

Я знаю, что сейчас дочь Галины Ивановны почти взрослая, очень красивая девочка и они собираются перебираться к морю, в Испанию. Где-то там девочка поступит в университет, чтобы, как и ее мама, стать юристом. Жаль, что они уедут. Конечно, найдется другая путцен фрау, но я всегда буду помнить Галину Ивановну. Так уж устроена жизнь, что все уплывает, и чем становишься старше, тем оно уплывает все быстрей и быстрей и так неумолимо сливается с линией горизонта, что, глядя на эту линию, невольно задумываешься: «Вот она, черта. А что за чертою? Тлен и небытие или все-таки что-то другое?»