Том 2. Поэмы

*

A tale of the times of old!.. The deeds of days of other years!.. [34]

Каллы [35]

’T is the clime of the East; ’t is the land of the Sun –

Can he smile on such deeds as his children have done?

Oh! Wild as the accents of lovers’ farewell

Are the hearts which they bear, and the tales which they tell.

The Bride of Abydos. Byron. [36]

34

Сказание седых времен!.. Деянья прежних лет и дней!..

(Англ.).

35

По-черкесски: убийца. (Примечание Лермонтова).

36

Вот край Востока; вот страна Солнца – Может ли оно встречать улыбкой деяния, какие совершали его дети? О! Неистовы, как возгласы любовников при расставании, Сердца, ими носимые, повести, ими рассказываемые. Абидосская невеста. Байрон.

(Англ.).

Черкесская повесть

I

«Теперь настал урочный час, И тайну я тебе открою. Мои советы – божий глас; Клянись им следовать душою. Узнай: ты чудом сохранен От рук убийц окровавленных, Чтоб неба оправдать закон И отомстить за побежденных; И не тебе принадлежат Твои часы, твои мгновенья; Ты на земле орудье мщенья, Палач, – а жертва Акбулат! Отец твой, мать твоя и брат, От рук злодея погибая, Молили небо об одном: Чтоб хоть одна рука родная За них разведалась с врагом! Старайся быть суров и мрачен, Забудь о жалости пустой; На грозный подвиг ты назначен Законом, клятвой и судьбой. За все минувшие злодейства Из обреченного семейства Ты никого не пощади; Ударил час их истребленья! Возьми ж мои благословенья, Кинжал булатный – и поди!» Так говорил мулла жестокий, И кабардинец черноокий Безмолвно, чистя свой кинжал, Уроку мщения внимал. Он молод сердцем и годами, Но, чуждый страха, он готов Обычай дедов и отцов Исполнить свято над врагами; Он поклялся – своей рукой Их погубить во тьме ночной.

II

Уж день погас. Угрюмо бродит Аджи вкруг сакли… и давно В горах всё тихо и темно; Луна, как желтое пятно, Из тучки в тучку переходит, И ветер свищет и гудёт. Как призрак, юноша идет Теперь к заветному порогу; Кинжал из кожаных ножен Уж вынимает понемногу… И вдруг дыханье слышит он! Аджи недолго рассуждает; Врагу заснувшему он в грудь Кинжал без промаха вонзает И в ней спешит перевернуть. Кому убийцей быть судьбина Велит – тот будь им до конца; Один погиб, но с кровью сына Смешать он должен кровь отца. Пред ним старик: власы седые! Черты открытого лица Спокойны, и усы большие Уста закрыли бахромой! И для молитвы сжаты руки! Зачем ты взор потупил свой, Аджи? Ты мщенья слышишь звуки! Ты слышишь!.. То отец родной! И с ложа вниз, окровавленный, Свалился медленно старик, И стал ужасен бледный лик, Лобзаньем смерти искаженный; Взглянул убийца молодой… И жертвы ищет он другой! Обшарил стены он, чуть дышит, Но не встре<чает> ничего – И только сердца своего Биенье трепетное слышит. Ужели все погибли? Нет! Ведь дочь была у Акбулата! И ждет ее в семнадцать лет Судьба отца и участь брата… И вот луны дрожащий свет Проникнул в саклю, озаряя Два трупа на полу сыром И ложе, где роскошным сном Спала девица молодая.

III

Мила, как сонный херувим, Перед убийцею своим Она, раскинувшись небрежно, Лежала; только сон мятежный, Волнуя девственную грудь, Мешал свободно ей вздохнуть. Однажды, полные томленья, Открылись черные глаза, И, тайный признак упоенья, Блистала ярко в них слеза; Но испугавшись мрака ночи, Мгновенно вновь закрылись очи… Увы! Их радость и любовь И слезы не откроют вновь! И он смотрел. И в думах тонет Его душа. Проходит час. Чей это стон? Кто так простонет, – И не последний в жизни раз? Кто, услыхав такие звуки, До гроба может их забыть? О, как не трудно различить От крика смерти – голос муки!

IV

Сидит мулла среди ковров, Добытых в Персии счастливой, В дыму табачных облаков Кальян свой курит он лениво; [37] Вдруг слышен быстрый шум шагов. В крови, с зловещими очами, Аджи вбегает молодой; В одной руке кинжал, в другой… Зачем он с женскими власами Пришел? И что тебе, мулла, Подарок с женского чела? «О, как верны мои удары! – Ужасным голосом сказал Аджи, – смотри! Узнал ли, старый?» «Ну что же?» – «Вот что!» – и кинжал В груди бесчувственной торчал…

37

Кальян (персидск. гальян) – курительный прибор, который часто делали из металла и украшали золотом, серебром, слоновой костью и т. п.

V

На вышине горы священной, Вечерним солнцем озаренной, Как одинокий часовой, Белеет памятник простой: Какой-то столбик округленный! Чалмы подобие на нем; [38] Шиповник стелется кругом; Оттуда синие пустыни И гребни самых дальних гор, – Свободы вечные твердыни, – Пришельца открывает взор. Забывши мир, и им забытый, Рукою дружеской зарытый, Под этим камнем спит мулла, И вместе с ним его дела. Другого любит без боязни Его любимая жена, И не боится тайной казни От злобной ревности она!..

38

Такие памятники ставились на скалах и возвышенностях над могилами убитых, которые должны были быть отомщены. Изображение чалмы указывало на то, что погребенный – хаджи, т. е. мусульманин, совершивший паломничество в Мекку.

VI

И в это время слух промчался (Гласит преданье), что в горах Безвестный странник показался, Опасный в мире и боях; Как дикий зверь, людей чуждался, И женщин он ласкать не мог! <………………> Хранил он вечное молчанье, Но не затем, чтоб подстрекнуть Толпы болтливое вниманье; И он лишь знает, почему Каллыужасное прозванье В горах осталося ему.

<Азраил>

(Речка, кругом широкие долины, курган, на берегу издохший конь лежит близ кургана, и вороны летают над ним. Всё дико).

Азраил (сидит на кургане)

Дождуся здесь; мне не жестка Земля кургана. Ветер дует, Серебряный ковыль волнует И быстро гонит облака. Кругом всё дико и бесплодно. Издохший конь передо мной Лежит, и коршуны свободно Добычу делят меж собой. Уж хладные белеют кости, И скоро пир кровавый свой Незваные оставят гости. Так точно и в душе моей: Всё пусто, лишь одно мученье Грызет ее с давнишних дней И гонит прочь отдохновенье; Но никогда не устает Его отчаянная злоба, И в темной, темной келье гроба Оно вовеки не уснет. Всё умирает, всё проходит. Гляжу, за веком век уводит Толпы народов и миров И с ними вместе исчезает. Но дух мой гибели не знает; Живу один средь мертвецов, Законом общим позабытый, С своими чувствами в борьбе, С душой, страданьями облитой, Не зная равного себе. Полуземной, полунебесный, Гонимый участью чудесной, Я всё мгновенное люблю, Утрата мучит грудь мою. И я бессмертен, и за что же! Чем, чем возможно заслужить Такую пытку? Боже, боже! Хотя бы мог я не любить! Она придет сюда, я обниму Красавицу и грудь к груди прижму, У сердца сердце будет горячей; Уста к устам чем ближе, тем сильней Немая речь любви. Я расскажу Ей всё и мир и вечность покажу; Она слезу уронит надо мной, Смягчит творца молитвой молодой, Поймет меня, поймет мои мечты И скажет: как велик, как жалок ты. Сей речи звук мне будет жизни звук И этот час последний долгих мук. Клянусь воспоминание об нем Глубоко в сердце схоронить моем. Хотя бы на меня восстал весь ад. Тот угол, где я спрячу этот клад, Не осквернит ни ропот, ни упрек, Ни месть, ни зависть; пусть свирепый рок Сбирает тучи, пусть моя звезда В тумане вечном тонет навсегда, Я не боюсь; есть сердце у меня Надменное и полное огня, Есть в нем любви ее святой залог, Последнего ж не отнимает бог. Но слышен звук шагов, она, она. Но для чего печальна и бледна? Венок пестреет над ее челом, Играет солнце медленным лучом На белых персях, на ее кудрях – Идет. Ужель меня тревожит страх?

(Дева входит, цветы в руках и на голове, в белом платье, крест на груди у нее).

Дева

Ветер гудёт, Месяц плывет, Девушка плачет, Милый в чужбину скачет. Ни дева, ни ветер Не замолкнут; Месяц погаснет, Милый изменит.

Прочь печальная песня. Я опоздала, Азраил. Так ли тебя зовут, мой друг? (Садится рядом).

Азраил.Что до названия? Зови меня твоим любезным, пускай твоя любовь заменит мне имя, я никогда не желал бы иметь другого. Зови, как хочешь, смерть – уничтожением, гибелью, покоем, тлением, сном – она всё равно поглотит свои жертвы.

Дева.Полно с такими черными мыслями.

Азраил.Так, моя любовь чиста, как голубь, но она хранится в мрачном месте, которое темнеет с вечностью.

Дева.Кто ты?

Азраил.Изгнанник, существо сильное и побежденное. Зачем ты хочешь знать?

Дева.Что с тобою? Ты побледнел приметно; дрожь пробежала по твоим членам, твои веки опустились к земле. Милый, ты становишься страшен.

Азраил.Не бойся, всё опять прошло.

Дева.О, я тебя люблю, люблю больше блаженства. Ты помнишь, когда мы встретились, я покраснела; ты прижал меня к себе, мне было так хорошо, так тепло у груди твоей. С тех пор моя душа с твоей одно. Ты несчастлив, вверь мне свою печаль, кто ты? Откуда? Ангел? Демон?

Азраил.Ни то, ни другое.

Дева.Расскажи мне твою повесть; если ты потребуешь слез, у меня они есть; если потребуешь ласки, то я удушу тебя моими; если потребуешь помощи, о возьми всё, что я имею, возьми мое сердце и приложи его к язве, терзающей твою душу; моя любовь сожжет этого червя, который гнездится в ней. Расскажи мне твою повесть!