Том 2. Стихотворения 1909-1917

15 июля 1915

Буркова

Голубой

В старинном замке

В старинном замке Джен Вальмор

Чуть ночь — звучат баллады.

К. Бальмонт

Баллада ночи

Ах, где-то лотос нежно спит, Ах, где-то с небом слиты горы. И ярко небосвод горит, — Предвечной мудрости узоры! Там негой объяты просторы, Там страстью дышит темнота, А люди клонят, словно воры, К устам возлюбленным уста! Быть может, в эту ночь, — Харит Вновь ожили былые хоры, Вновь Арес уронил свой щит, Вновь Тасс у ног Элеоноры, И мудрый Соломон, который Изрек: «все в мире суета», Вновь клонит, позабыв укоры, К устам возлюбленным уста. Дитя! уснуть нам было б стыд, Пойдем к окну, откроем сторы: Стекло, железо и гранит, Тишь улиц, спящие соборы… Пусть вспыхнут в небе метеоры! Пусть к счастью вскроются врата! Пусть склонятся, безумно-скоры, К устам возлюбленным уста! Бегут, бегут поспешно Оры… В моей душе — одна мечта: Склонить к любимым взорам взоры, К устам возлюбленным уста!

1913

Баллада о любви и смерти

Когда торжественный Закат Царит на дальнем небосклоне И духи пламени хранят Воссевшего на алом троне, — Вещает он, воздев ладони, Смотря, как с неба льется кровь, Что сказано в земном законе: Любовь и Смерть, Смерть и Любовь! И призраков проходит ряд, В простых одеждах и в короне: Ромео, много лет назад Пронзивший грудь клинком в Вероне; Надменный триумвир Антоний, В час скорби меч подъявший вновь; Пирам и Паоло… В их стоне — Любовь и Смерть, Смерть и Любовь! И я баюкать сердце рад Той музыкой святых гармоний. Нет, от любви не охранят Твердыни и от смерти — брони. На утре жизни и на склоне Ее к томленью дух готов. Что день, — безжалостней, мудреней Любовь и Смерть, Смерть и Любовь! Ты слышишь, друг, в вечернем звоне: «Своей судьбе не прекословь!» Нам свищет соловей на клене: «Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!»

1913

Баллада воспоминаний

На склоне лет, когда в огне Уже горит закат кровавый, Вновь предо мной, как в тихом сне, Проходят детские забавы. Но чужды давние отравы Душе, вкусившей темноты. Лишь вы, как прежде, величавы, Любви заветные мечты! Я помню: в ранней тишине Я славил жгучий полдень Явы, Сон пышных лилий на волне, Стволы, к которым льнут удавы, Глазам неведомые травы, Нам неизвестные цветы… Всё смыли, как потоком лавы, Любви заветные мечты! Я помню: веря злой весне, Ловил я зыбкий призрак славы; Казалось так желанно мне — Грань преступать, ломать уставы. Но понял я: все цепи — ржавы, Во всем — обманы суеты: И вы одни в сем мире правы, Любви заветные мечты! Сын Венеры, Амор лукавый, Храни меня отныне ты, Встают, как из-за леса главы, Любви заветные мечты.

1913

За картами

Опять истомой дышит март, А запад вкрадчиво-малинов… Сижу одна, узоры карт В гаданьи вдумчивом раскинув. Молчат дома, во мгле застынув, Затихли гулы беготни, И мнятся дальних звезд огни Глазами падших властелинов. Придешь ли вновь, мой юный бард, Ко мне — с букетиком жасминов, Стремительный, как горный нард, Пленительные брови сдвинув? К устам прижмешь ли кровь рубинов? Шепнешь ли сладко: «Мы — одни!» Глядя, как в те, иные дни, Глазами падших властелинов? В века Гекат, в века Астарт Я призвала б чету дельфинов! Произнесла б, возжегши нард, Священный заговор Юстинов! Быть может, рыбье сердце вынув, Шептала б: «Друга примани!..» И духи глянули б в тени Глазами падших властелинов! Ах! знал когда-то Бонапарт Путь в скромный угол Жозефинов! Горите ж, огоньки мансард, Глазами падших властелинов!

1913

Секстина

Все кончено! я понял безнадежность

Меня издавна мучившей мечты…

«Все напевы»

Я безнадежность воспевал когда-то, Мечту любви я пел в последний раз. Опять душа мучительством объята, В душе опять свет радости погас. Что славить мне в предчувствии заката, В вечеровой, предвозвещенный час? Ложится тень в предвозвещенный час; Кровь льется по наклонам, где когда-то Лазурь сияла. В зареве заката Мятежная душа, как столько раз, Горит огнем, который не погас Под пеплом лет, и трепетом объята. Пусть тенью синей вся земля объята, Пусть близок мглы непобедимый час, Но в сердце свет священный не погас: Он так же ярко светит, как когда-то, Когда я, робкий мальчик, в первый раз, Склонил уста к устам, в лучах заката. Священны чары рдяного заката, Священна даль, что пламенем объята. Я вам молился много, много раз, Но лишь опять приходит жданный час, Молюсь я на коленях, как когда-то, Чтоб нынче луч в миг счастия погас! Безвестная Царица! Не погас В душе огонь священный. В час заката Душа старинным пламенем объята, Твержу молитву, что сложил когда-то: «Приди ко мне, хоть и в предсмертный час, Дай видеть лик твой, хоть единый раз!» Любви я сердце отдавал не раз, Но знал, что Ты — в грядущем, и не гас В душе огонь надежды ни на час. Теперь, в пыланьи моего заката, Когда окрестность сумраком объята, Всё жду Твоей улыбки, как когда-то!

1914

В маске

Я лицо укрыл бы в маске…

Ф. Сологуб

Образы времен

Когда святых наук начала Я постигал во храме Фта, Меня, я помню, искушала Твоя земная красота. Но, согрешив, я с ложа прянул И богу бездн огни возжег. Твой облик в дым кадильный канул, И я тебя вернуть не мог. Не ты ли перси, как алмазы, Бросала щедро мне на грудь? Но финикиец одноглазый На Рим повел надменный путь. В смятеньи я твой дом оставил, Молчал на все мольбы в ответ… И дал врагу Эмилий Павел В добычу также мой браслет! Я, в золотой Антиохии, Забыв, меж рыцарей других, К святой земле пути святые, Был счастлив вздохом уст твоих! Но протрубил призыв военный, Я поднял меч, я поднял щит, И был мне чужд твой взор надменный, Когда нас в бой стремил Годфрид! И в дни, когда в провал кровавый Свободы призрак толпы вел, Ты мне сказала: «Все не правы, Иди за мной, как прежде шел!» Но зов борьбы, как рев пучины, Покрыл призывные слова… И, помню, с плахи гильотины Моя скатилась голова. Не кончен древний поединок, Он длится в образах времен. Я — воин, я — поэт, я — инок, Еще тобой не побежден. В глухом лесу, в огнях театра, В случайных встречах, жду тебя: Явись, предстань, как Клеопатра, Чтоб вновь Антоний пал, любя!

Ноябрь 1907. 1912. 1914

Мумия

Я — мумия, мертвая мумия. Покровами плотными сдавленный, Столетья я сплю бестревожно, Не мучим ни злом, ни усладой, Под маской на тайне лица. И, в сладком томленьи раздумия, В покой мой, другими оставленный, Порой, словно тень, осторожно Приходит, с прозрачной лампадой, Любимая внучка жреца. В сверкании лала и золота, Одета святыми уборами, Она наклоняется гибко, Целует недвижную маску И шепчет заклятья любви: «Ты, спящий в гробнице расколотой! Проснись под упорными взорами, Привстань под усталой улыбкой, Ответь на безгрешную ласку, Для счастья, для мук оживи!» Стуча ожерельями, кольцами, Склоняется, вся обессилена, И просит, и молит чего-то, И плачет, и плачет, и плачет Над свитком покровов моих… Но как, окружен богомольцами, Безмолвен бог, с обликом филина, Я скован всесильной дремотой. Умершим что скажет, что значит Призыв непрозревших живых!

1913

Иксион и Зевс

Иксион

О Зевс! где гром твой? до земли он Не досягнул! где молньи все? Пусть распинаем я, Иксион, На беспощадном колесе! Пусть Тартара пространства серы, Пусть муки вечны впереди, — Я груди волоокой Геры, Дрожа, прижал к своей груди!

Зевс

Смертный безумец! не Геру ласкал ты! Зевса забыл ты безмерную власть. Призрак обманный в объятьях держал ты; Я обманул ненасытную страсть! Гера со мною, чиста, неизменна, Здесь, на Олимпе, меж вечных богинь. Смертный, посмевший мечтать дерзновенно, Вечно страдай, все надежды покинь!

Иксион

О Зевс! я радостную Геру Привел к себе, в ночную тишь. Чем эту пламенную веру В моей душе ты заглушишь? Так! сделай казнь страшней, огромней, Я счастлив роковой судьбой! А ты, богов властитель, помни, Что я смеялся над тобой!

1913

Филлида

Я помню: мой корабль разбитый Стал у Фракийских берегов. О, кто ж явился мне защитой В чужой стране, среди врагов? Ты, Родопейская Филлида, Царевна, косы чьи — как смоль! Ты облегчила все обиды, Всю сердца сумрачного боль! И я, в опочивальне темной, Испил все радости любви, Припав, в безвольности нескромной, На груди полные твои! И что ж! На родине крещеньем Мне встали козни, войны, понт, — И годы медлил возвращеньем К тебе неверный Демофонт! Я верил: ты меня дождешься, Моя далекая жена! И снова в грудь мою вопьешься Зубами, в неге полусна. И вот опять на берег дальний Я прибыл: но тебя здесь нет, И только тихий куст миндальный Твердит про счастье прошлых лот. О! я вопьюсь в него зубами, Приникну к золотой коре, И, знаю, свежими листами Он обновится на заре! Его я выпью кровь и соки, Так, как любовник пьет любовь! Как друг от друга мы далеки, Как близки мы, Филлида, вновь!

1913

В разрушенном Мемфисе

Как царственно в разрушенном Мемфисе, Когда луна, тысячелетий глаз, Глядит печально из померкшей выси На город, на развалины, на нас. Ленивый Нил плывет, как воды Стикса; Громады стен проломленных хранят Следы кирки неистового гикса; Строг уцелевших обелисков ряд. Я — скромный гость из молодой Эллады, И, в тихий час таинственных планет, Обломки громкого былого рады Шепнуть пришельцу горестный привет: «Ты, странник из земли, любимой небом, Сын племени, идущего к лучам, — Пусть ты клянешься Тотом или Фебом, Внимай, внимай, о чужестранец, нам! Мы были горды, высились высоко, И сердцем мира были мы в веках, — Но час настал, и вот, под бурей Рока, Погнулись мы и полегли во прах. В твоей стране такие же колонны, Как стебли, капителью расцветут, Падет пред ними путник удивленный, Их чудом света люди назовут. Но и твои поникнут в прах твердыни, Чтоб после путники иной страны, Останки храмов видя средь пустыни, Дивились им, величьем смущены. Быть может, в землях их восстанут тоже Дворцы царей и капища богов, — Но будут некогда и те похожи На мой скелет, простертый меж песков. Поочередно скиптр вселенской славы Град граду уступает. Не гордись, Пришелец. В мире все на время правы, Но вечно прав лишь тот, кто держит высь!» Торжествен голос царственных развалин, Но, словно Стикс, струится черный Нил. И диск луны, прекрасен и печален, Свой вечный путь вершит над сном могил.

1913

Сны («В замке пышном и старинном…»)

В замке пышном и старинном, где пустынный круг покоев Освящен и облелеян грустной тайной тишины, Дни следя, как свиток длинный, жажду жизни успокоив, Я всегда мечтой овеян, я храню любовно сны. Сны приходят в пестрой смене, ряд видений нежит душу, Но одна мечта меж ними мне дороже всех других. Ради милых умилений давней клятвы не нарушу, Утаю святое имя, не включу в певучий стих! Словно девушка стыдлива, шаловлива, как ребенок, И как женщина желанна, предо мной встает она: Губы сжаты так тоскливо, стан изогнутый так тонок, И глаза глядят так странно — из. глубин неясных сна! В замке пышном и старинном, мы, в пустынной старой зале, Руки медленно сплетаем, там, где дремлют зеркала, Соблазнительно-невинно, в дрожи счастья и печали, Клятвы страсти повторяем, и от них бледнеет мгла. Теплых уст прикосновенья, приближенья рук палящих, И биенье близко, рядом, сердца в трепетной груди… Но потом, как дуновенье, словно листьев шелестящих, С ветром, шепоты над садом, — тихий голос: «Уходи!» Зову тайному покорна, из упорных рук без слова Ускользая, на прощанье из стекла бросает взгляд… Но уже над бездной черной рой видений вьется снова: Форм бесстыдных очертанья, очи, губы, хаос, ад… В замке пышном и старинном, где пустынно дремлют тени, Как в безмолвии могилы, я живу в беззвучной мгле, Сны слежу, как свиток длинный, чтоб среди иных видений Увидать, как облик милый улыбнется мне в стекле!