Том 2. Стихотворения 1921-1941. Переводы

Шерэ

Душу взявшие злодеи, Что вам в падали моей? Подарите, душегубы, Несколько счастливых дней! А потом бросайте в пекло, В ада черную смолу! Лишь о нескольких счастливых Днях с любимою молю! «Получай, влюбленный визирь, Ровно пять счастливых лет, После пятого — расплата!» Дэвы каркнули в ответ.

11

После длительных скитаний — Вся исхожена страна — Входит Шерэ в край родимый, Видит: движется война. Войско грозное рекою Катится за рядом ряд. Бьются яркие знамена, Трубы звонкие трубят. Пыль от конницы несется, Долетает до небес, С небом вздумали сразиться Копья частые, как лес. Льдом отбрасывают латы Солнца яркого лучи. Руки в грубых рукавицах Держат плети и мечи. Переполнены колчаны. Стрелы сами рвутся в бой. Небо бранное виденье Заливает синевой. На коне чернее ночи Впереди полков — Гурген. Сосчитай листву у леса: Полчища ведомых в плен! Вслед за пленными — верблюды Зыблются, отягчены. Нагруженные добычей Горы шествуют — слоны! За обозом — вереница Красноглазых палачей. Изукрашены зубами Рукояти их мечей. Не разбил Леван Гургена, Не склонил его знамен. Сам, разбитый и кровавый, С поля битвы унесен. Смотрит Шерэ издалека На Гургеновы войска, Слезы льет на полы чохи, — Горяча его тоска! Ранит визирево ухо Конский топот, трубный звон, Ранит плачущее око Полыхание знамен. Тот, кто душу продал бесам, В правой битве не боец, И пошел душепродавец Разрушать союз сердец.

12

Чары восторжествовали. Просочился тайный яд. Новобрачную Этери Черви поедом едят. Облака белее — щеки, Губы — извести серей. Все, что прелестью пленяло, Стало пищею червей. Заживо пришлось изведать Сладостной — могильный плен! Оторвешь червя, и целый Клубень — снятому взамен! И злосчастного Годердзи Подточил бесовский яд! Слезы катятся по скулам — Что с утеса водопад. Но хоть пищи не вкушает, Солнцу Божьему не рад, Веткой сохнет, свечкой тает — Все ж Этери ищет взгляд. Не отверг орел подруги, Не порадовал врагов, Держит в башне, под охраной Верноподданных рабов. Знать дает ему Этери: «Отпусти меня домой! Счастья нету и не будет С зачумленною женой. Чем пластом лежать — хоть воду Я б возила на осле! Отпусти меня, Годердзи! Не вернуся и во сне. Я одна тебе, любимый, Жизни отравила сласть! Свет очей моих, Годердзи! Прогони свою напасть! Лучше б вовсе не родиться Мне, чем быть тебе бедой! О, зачем в лесу пастушку Встретил всадник молодой! Не меня одну сгубили Черные жильцы могил! О, зачем взамен оленя В грудь меня не поразил? И останется меж нами В струях слезного дождя Слово первое — последним: „Недостойна я тебя!“»

13

По Гургеновым владеньям Весть лихая разнеслась! Сыну царскому Годердзи Наступил последний час. Согревает, освежает Мать, руками оплетя. Но не этого объятья Жаждет бедное дитя «Мать любимая! Не тщися С верной смертью воевать. Отчего я умираю, Знаешь, плачущая мать. С солнцем нынешним спущуся В царство вечной темноты. Ничего уж не увижу Из-под каменной плиты. Но пока еще отверсты Очи солнцу и луне, Приведи сюда, родная, Жизни стоившую мне. Чтобы ей, моей любимой, Мой последний взгляд и вздох! Хоть и дорого мне стоит Эта встреча, видит Бог! Если скажешь мне, что к Богу Отошли ее часы, Принесите мне хоть волос, Волос из ее косы! Волосок один! Частицу Тела, бывшего живым, Чтобы было чем согреться Мне под камнем гробовым. Хоть бы косточку сухую! Полумесяц ноготка! Хоть бы ниточку цветную Из носильного платка!» Побрела к царю царица, Слезы катятся с лица, Стала, в землю преклонившись, Мать упрашивать отца. Посылает царь за Шерэ, Вот он, весь как бы в золе, С видом мертвого, неделю Пролежавшего в земле. Говорит Гурген: «Любимый Визирь мой, орел вершин, Помощь срочная нужна мне, Ибо при смерти мой сын, В вере выросший Христовой, Богом посланный царить, — Мне ль единственному сыну Милому — могилу рыть? Оттого Годердзи к гробу Клонится, что черви жрут Милую. Верни здоровье Ей, и оба оживут! Снадобью противоядье Раздобыв, верни стране Сына царского, больному — Жизнь, успокоенье — мне». В землю тулится несчастный, Бьется сердце о ребро. Тот, кто каджу продал душу, Может ли творить добро? Медлит Шерэ, не находит Слов, в раздумье погружен. За него царю ответил Тяжкий, похоронный звон. Колоколу — двери вторят, Толпы вторят у ворот, Вместе с колоколом стонет И рыдает весь народ.

Царь

Шерэ, что это за звуки? Мрачное идет за ум…

Шерэ

Плач, быть может… Смех, быть может… Может, пиршественный шум… Отбыл Шерэ за вестями, Но уж весть идет сама: С головой, покрытой пеплом, В потрясенности ума, Окровавленностью лика Изъявляя скорбь и страх, Визирь внутренних покоев Пред царем стоит в слезах. «Да иссохнет царский недруг, Иссуши его Господь, Как от участи Годердзи Сохнут кость моя и плоть. К страшной вести приготовься, Царь! В расцвете естества Мертв твой первенец Годердзи, И Этери с ним мертва. Воевал я, царь, немало, Очи — сытые мои, Но ужаснее кончины Не видал за все бои. Привели к нему Этери, Посадили на кровать, Умирающий к болящей Руки вытянул — обнять… Обнял, и душа из тела Вылетела, точно дым, А несчастная кинжалом Закололася над ним». Побелел Гурген, как саван: «О, злосчастная чета! Всем ветрам теперь раскрыты Царства древнего врата! Сын, зачем оставил землю Прежде сроку своего? Бог, зачем у старца вырвал Посох старости его?»

14

Солнце миру улыбнулось Из-под золота волос, Но земля его улыбку Встретила ручьями слез. Толпы в траурных одеждах Топчутся по площадям. Отереть тоски потоки Руки тянутся к глазам. Реют черные знамена. Скорбь до неба донести — Задымили по столице Поминальные костры. Перед скорбными войсками — Спасалар, вожатый сеч, Встал, глаза потупив долу, Руки положил на меч. Смолкли трубы. Барабанов Смолк победоносный гром. На уста нейдет поэту Стих о доблестном былом, Чтобы не было под небом Звуков неги и любви, Соловьев снесли в подвалы, И замолкли соловьи. Пусто каждое жилище: Провожают стар и млад, Провожают прост и знатен, Обездолен и богат. Вслед за пастырями в ризах Визири шагают в ряд. Не явился только Шерэ, Совести познавший ад. По волнам людского моря, Точно морем голубым, Высоко плывут два гроба: Медный — с нею, белый — с ним. За ворота городские. Вышли. В поле, над горой, Место выбрали пустое, Как наказывал больной, И зарыли, друг от друга Не вблизи и не вдали, — Так, чтоб темными ночами Взяться за руки могли. И пошла кружить по царству Изумительная весть: Что цветам на их могилах Круглый год угодно цвесть. Презирая расстоянье, Призывает как рукой, Роза с царственной могилы Скромную фиалку — той. Но еще одну примету Чудную скажу тебе: От могильного подножья Вдоль по золотой трубе Ключ бессмертия струится, Всё питая и поя. Наклонись к нему — и канет Всякая печаль твоя. К небожителям причислен, Кто нагнется над водой, Кто бы ни был он — хоть зверем Иль букашкою немой.

15

— Что же с визирем-злодеем? Все ли царь к нему хорош? — День и ночь он, ночь и день он На дороге точит нож. — Что затеял? Что задумал? Нож зачем ему востер? — Тени собственной боится Лиходей с тех самых пор. Больше визирем не хочет Быть, до власти не охоч. Плачем плачет, ножик точит Ночь и день он, день и ночь. Тело — в лыке, с видом диким Ножик прячет в рукаве. Бьют несчастного крестьяне Палками по голове. По оврагам, по ущельям, Тощ, как собственная тень, Волком рыщет, смерти ищет День и ночь он, ночь и день. Разучившись по-людскому, Голосит в лесную дичь, То как пес он, то как лис он, То как бес он, то как сыч. То с пастушеской свирелью Лесом бродит, как во сне, То побед былых оружье Следом возит на осле. Всех жилье его пугает, Годное для воронья, И лицо — еще темнее Темного его жилья. Понадеялся спастися, Мертвой душу откупить: Стал с монахами поститься, Воду пить, поклоны бить. Но ни бденье, ни раденье Не смогли ему помочь. — Для чего же ножик точит Ночь и день он, день и ночь? — Очи выколоть он хочет, Ночи хочет! Об кремень Оттого и ножик точит День и ночь он, ночь и день.

Важа Пшавела Раненый барс

Таял снег в горах суровых, В долы оползни ползли. Снежным оползням навстречу Звери-туры в горы шли. Шел за турами вожак их С тихим криком: берегись! Вволю нализавшись соли, Стадо возвращалось ввысь. Вот и крепости достигли. Здесь, за каменным щитом, Круторогому не страшен Тот с ружьем и волк с клыком. Но стрелку и горя мало — Новою надеждой полн: На утесе, глянь, оленье Стадо взобралось на холм. И сокрылось. Сном сокрылось! Как бы не сокрыла даль И последнего оленя С самкою! Рази, пищаль! Выстрелил! Но мимо пуля! Не достала, быстрая! Только шибче поскакали Быстрые от выстрела! Звери вскачь, охотник следом, Крупный пот кропит песок. Трижды обходил в обход их И обскакивал в обскок, Но как стаду вслед ни прядал, Сотрясая холм и дол, Ближе чем на трижды выстрел К мчащимся не подошел. Эх, кабы не на просторе, А в ущелье их застиг! Был бы праздник в горной келье И на вертеле — шашлык! Пир бы длился, дым бы стлался… Созерцая гордый рог, Здорово бы посмеялся В бороду свою стрелок! С горы на гору, и снова Под гору, и снова ввысь. Целый день гонялся тщетно — Руки, ноги отнялись. Голоден. Качает усталь. Кости поскрипом скрипят. Когтевидные цриапи Ногу до крови когтят. Пуще зверя изнемогши, Точно сам он был олень, Злу дивится, дню дивится, Ну и зол, дивится, день! А уж дню-то мало сроку. Глянь на солнце: ввысь глядит, Вниз идет. Уж скоро в долах С волком волк заговорит. Холм с холмом, тьма с тьмой смесится: С горной мглой — долины мгла. Скроет тура и оленя, Скроет шкуру и рога. «Матерь мощная! Царица Векового рубежа, Горной живности хозяйка, Всей охоты госпожа, Все охотники — сновидцы! Род наш, испокон села, Жив охотой был, охота ж Вещим сном жива была: Барс ли, страшен, орл ли, хищен, Тур ли, спешен, хорь ли, мал, — Что приснилось в сонной грезе — То стрелок в руках держал. Матерь вещая! Оленя Мне явившая в крови, Оживи того оленя, Въяве, вживе мне яви! Чтобы вырос мне воочью Исполин с ветвистым лбом! Чтобы снившееся ночью Стало сбывшееся днем». Помоляся, стал Мтварели Хлеб жевать — зубам гранит! Вдоль по берегу ущелья Вверх глядит, вперед глядит. Островерхие там видит Скалы статной вышины. Можжевельником покрыты, Папортом опущены. С можжевеловой вершины Мчит ручей хриплоголос, Пеной моет — все ж не может Дочиста отмыть утес. Встал охотник, встал, как вкопан: Вот оттуда-то, с высот, Раздирающий, сердечный Стон идет — то зверь зовет. Погляди! На самой круче, В яркой росписи пчелы, На площадке барс могучий Вытянулся вдоль скалы. Лапу вытянул по гребню, С лапы кровь течет в ручей, И, с водой слиясь, несется, В вечный сумрак пропастей. Стонет он, как муж могучий Под подошвою врага! Стонет, как гора, что тучу Сбрасывала — не смогла! Стонет так, что скалы вторят, Жилы стынут… — Гей, не жди, Бей, охотник! — «Нет! (охотник) Бить не буду — не враги! Он, как я, живет охотой, Побратиму не злодей. Пострадавшего собрата Бить не буду — хоть убей!» Но и зверь узнал Мтварели. На трех лапах, кое-как, Где вприхромку, где вприпрыжку, Вот и снизился, земляк: Смотрит в око человеку Оком желтым, как смола, И уж лапа на колено Пострадавшая легла. Осмотрел охотник рану, Вытащил из-под когтей Камень заостренным клювом Беркута, царя ночей. Снес обвал его сыпучий На кремнистый перевал. С той поры осколок злостный Барса ждал да поджидал. Пестрый несся, — злостный въелся. Берегися, быстрогон! Где пята земли не чует, — Там и камень положён! Выскоблил охотник рану, (Лекарь резал, барс держал), Пестротканным полосатым Лоскутом перевязал. Выздоравливай, приятель! Не хворай теперь вовек! Прянул барс, как сокол летом, Горы-долы пересек. Проводил стрелок глазами… Подивились бы отцы! Скоро лани станут львами, Коли барс смирней овцы. Тут — что было в жилах крови — Вся прихлынула к лицу: Легкий — робкий — быстрый — близкий Зверя топот сквозь листву. Глянул: широковетвистый, Лоб подъемля, как венец… Грянул выстрел — и в ущелье Скатывается самец. Еще эхо не успело Прозвонить олений час — Где олень скакал, спасаясь, Мощный барс стоит, кичась. Прорычал разок и скрылся, Обвалив песчаный пласт. Там, где барс стоял, красуясь, Дикий тур бежит, лобаст. Грянул выстрел — и с утеса В бездну грохается тур. Там, где тур свалился, — барс встал, Пестрохвост и пестрошкур. Перевязанною лапой Тычет в грудь себя: «Признал? Я-де тура и оленя Под ружье твое пригнал!» Не успел охотник молвить: «Бог тебя благослови!» — Нету барса. Только глыбы Позади да впереди. Тьма ложится, мрак крадется, Путь далек, а враг незрим. Не луне — вдове — бороться С черным мороком ночным. Где-то плачется лисица, — Худо ей, — недобр ей час! Други милые, примите Времени седого сказ.

Из еврейской поэзии

Ицхок Лейбуш Перец Библейский мотив

Крадется к городу впотьмах Коварный враг. Но страж на башенных зубцах Заслышал шаг. Берет трубу, Трубит во всю мочь. Проснулась ночь. Все граждане — прочь С постели! Не встал лишь мертвец в гробу. И меч Говорит Всю ночь. Бой в каждом дому, У каждых ворот. — За мать, за жену! — За край, за народ! За право и вольность — кровавый бой, Бог весть — умрем или победим, Но долг свой выполнил часовой, И край склоняется перед ним. Не спавшему — честь! Подавшему весть, Что воры в дому, — Честь стражу тому! Но вечный укор, Но вечный позор, Проклятье тому — Кто час свой проспал И край свой застал В огне и в дыму!

Ицхок Лейбуш Перец Сердце

С сердцем чистым и горячим Этот мальчик взрос. У людей на это сердце Непрерывный спрос. За живой кусочек сердца, Теплый, развесной, Платят женщины — улыбкой, Девушки — слезой, Люд читательский — полушкой, Богатей — грошом. И растет поэту слава — Сердце хорошо! Так и шло, пока не вышло Сердце, — ни крохи! И пришлось поэту спешно Прекратить стихи.

Ицхок Лейбуш Перец Санки

— О чем, ну, о чем, мой цветочек? Не жаль тебе розовых щечек? Не жаль — голубого глазка? — Тоска! — Прогоним! Пусть тетушку точит! А мы — позабавимся! Хочешь, На санках тебя прокачу? — Хочу! — Теплее закутайся, птичка! На ручки надень рукавички И носика не заморозь! — Небось! — Назад не гляди — сделай милость! Уже не одна закружилась Головка от быстрой езды! — Следи! — Конь голубя бьет в полете! А ну как на повороте Нас вывалит из саней? — Скорей! — Уже городские башни Пропали. Тебе не страшно, Что сгинул родимый дом? — Вдвоем? Конь шалый, ямщик неловкий. Легко потерять головку От эдакой быстроты! — Есть — ты! — Конь — сокол ширококрылый! Все веки запорошило — Где Запад и где Восток? — Восторг! — Откуда в степи пригорок? А ну, как с горы да в прорубь — Что скажешь в последний миг? — Шутник! — А вдруг на Москву — дорога? В тот город, где счастья — много, Где каждый растет большим? — Спешим! — Все стихло. Мороз не колет… Умаялся колоколец. Нас двое не спит в ночи… — Молчи!

Герш Вебер Данте

Ты говоришь о Данта роке злобном И о Мицкевича любившей мгле. Как можешь говорить ты о подобном Мне — горестнейшему на всей земле! Ужели правды не подозреваешь И так беды моей не видишь ты, Что розы там с улыбкой собираешь, Где кровь моя обрызгала шипы.

Герш Вебер Тропы бытия

На трудных тропах бытия Мой спутник — молодость моя. Бегут как дети по бокам Ум с глупостью, в середке — сам. А впереди — крылатый взмах: Любовь на золотых крылах. А этот шелест за спиной — То поступь Вечности за мной.