Том 20. Дом шалунов
Шрифт:
И Бобка не выдержал и заревел так, как никогда еще не ревел.
Гога вскочил на ноги. Лицо его было бледно от душившего его гнева. Темные глаза сверкали.
– Что мне за дело, любишь ты меня или ненавидишь! Что касается меня, то я рад, что мы с Никсом избавились наконец от этого маленького мужика, – произнес он сердито.
Внезапная тишина воцарилась в комнате. Мальчики, пораженные неслыханным бессердечием их товарища, как будто не могли долгое время найти, что ему ответить.
Вова Баринов опомнился первым.
– Вон его! Совсем из пансиона вон! Мы не хотим его
Вова весь дрожал от охватившего его волнения. Губы у него тряслись, руки тоже.
– Вон, вон их, обоих! Непременно! Завтра же вон! – подхватили все остальные мальчики, усиленно размахивая руками.
– А сейчас чтоб их не было с нами! Пусть убираются подобру-поздорову, или я отколочу их на славу! – заключил, пылая негодованием, Витик Зон.
Гога вздрогнул и переглянулся с Никсом. Маленький франтоватый графчик затрясся, как в лихорадке, от одной угрозы. Оба поспешно встали и выскользнули из комнаты.
– Трусы! – прокричал им вслед чей-то взволнованный голос.
– Жалкие шпионы! – отозвался другой.
– Гадкие предатели!
– Выгнать их обоих!
– Завтра же чтобы не было их здесь!
Крики мальчиков все разрастались и разрастались.
– Идем сейчас просить Макаку исключить их из пансиона!
– Нет, лучше отколотить их хорошенько!
– Ну, вот еще! Не стоит о них и руки пачкать!
– Вон их! Вон! Сейчас же!
Крики росли с каждой минутой. Стон стоял от них во всем здании пансиона. Вдруг чей-то голос громко и оглушительно крикнул:
– Молчать!
Крикнул только один мальчик, и двадцать пансионеров сразу послушно смолкли.
Этот мальчик был Алек Хорвадзе. Маленький грузин был взволнован как никогда. Его черные глаза метали молнии. Лицо так и пылало румянцем. Красивый, тоненький, ловкий и проворный, как кошка, он в следующую же минуту был на столе.
– Рыцари! – закричал он оттуда громким голосом. – Слушайте меня, не перебивая. Я придумал, как спасти нашего друга. Если вы дадите мне слово исполнить все, что я от вас потребую, то – вот вам моя рука – Котя будет ужинать сегодня ровно в десять часов в этой столовой вместе со всеми нами. Но только дайте слово, рыцари, повиноваться мне беспрекословно и до конца.
– Даем! Даем! – хором ответили ему мальчики.
– В таком случае те, кого я назову, выходите вперед, – скомандовал Алек.
– Так точно, ваше величество, – пропищал Бобка.
– Кто еще посмеет назвать меня царем или величеством, тому я дам хорошую трепку! – сверкнул на него своими черными глазами Хорвадзе и тотчас же добавил уже совсем спокойно: – А теперь выходите вперед по очереди. Павлик Стоянов!
– Я.
– Вова Баринов.
– Здесь!
– Витик Зон.
– Я тут!
– Арся Иванов.
– Налицо!
– Бобка Ящуйко.
– Здесь. Только не дерись, пожалуйста…
– Дима Вортов.
– Весь тут!
– Греня Кошуров.
– Я!
– Антоша Горскин.
– Есть такой!
– Гутя Ломов.
– Ау!
– Со мной пойдут десять человек, считая
и меня, самые высокие и сильные, – наскоро окинув глазами выбежавших вперед мальчиков, произнес деловито Алек и затем продолжил: – Те, которые останутся, постарайтесь шуметь как следует за себя и за нас, чтобы никому и в голову не пришло, что десятерых здесь не хватает… Поняли?– Поняли! – ответили оставшиеся мальчики покорными голосами.
– А вы, рыцари, вперед! И как можно тише! Я бы рекомендовал даже снять сапоги, – обратился Алек к послушно следовавшим за ним десяти мальчикам.
Все десять рыцарей пригнулись к полу, точно нырнули, и в следующую минуту шли уже в одних носках. Сапоги понесли с собой.
– Мы идем за Котей, Алек? – нерешительно осведомился Павлик по дороге.
– Нет, мы идем на чердак! – угрюмо ответил их предводитель.
– На чердак? – произнесли недоумевающе все девять мальчиков разом. – Но что же там такое на чердаке?
– Многое, – коротко ответил Алек тем же тоном, – там лежат корзины со всякой рухлядью, ящики с хламом и сундук с нашими святочными костюмами [26] . Больше ничего!
– Больше ничего! – ответили мальчики и разом замолкли, потому что уже были на чердаке, где Алек быстрой рукой зажег вынутый из кармана свечной огарок.
Глава LIII
Маленький пленник и его мучитель
Михей и Котя шли густым темным лесом. Кудлашка уныло плелась за ними. Черная ночь покрыла чащу своим таинственным покровом. Но у Михея был фонарь в руках, которым он освещал дорогу. Отошли недалеко, всего каких-нибудь полверсты от Дубков, потому что от волнения и горя маленький пленник Михея едва передвигал ноги.
26
Во время Святок (святые дни, от праздника Рождества Христова до праздника Крещения) было принято устраивать гулянья с плясками и переодеванием (ряжением).
– Не могу дальше идти, – прошептали его трепещущие губы… – Дай мне передохнуть маленько!
– Еще чего! Ишь ведь барин какой! – грубым голосом закричал Михей. – Не велишь ли еще заночевать в лесу? Нет, братец ты мой, дудки это! Небось, здесь сейчас нечисть всякая водится. И лесовик, не к ночи будь сказано, и русалки, и все такое… Заведут в чащу и замучат. И поминай, как звали крещеную душу. Говорят тебе, прибавь ходу, а не то!..
И прежде чем Котя мог опомниться, Михей со всей силы ударил его палкой, на которую опирался в пути.
Котя застонал от боли и обиды. Кудлашка, видя, что обижают ее хозяина, самым оглушительным образом залаяла и оскалила на Михея зубы. Михей ударил и ее. Собака завыла.
– Не смей обижать Кудлашку! Не смей! Бей меня, сколько хочешь! А ее не дозволю трогать! – вне себя закричал Котя и, взволнованный, дрожащий, со сверкающими глазенками, встал между Михеем и своим четвероногим другом.
– Ах, ты так!.. – зашипел мужик, с силой швырнул Котю на землю и занес над ним свою палку. – До смерти заколочу!