Том 3. Воздушный десант
Шрифт:
— С чего ты в поварах оказался? — спросил я.
— По призванию.
— Нашел призвание!
— Самое нормальное. Лучше сытно, чем голодно. Лучше жарко, чем холодно. Я это давно, еще мальчишкой в колхозе, понял и после семилетки двинул прямехонько на курсы поваров. Две навигации работал на пароходе поваром.
В десант сбросили его строевым солдатом, но штатные повара растерялись, и Дохляков перепросился к котлу.
Обед буржуйский: мясные щи, жареная картошка с кониной и солидная пайка хлеба из пшеничной муки простого размола. Но так кормят только больных и раненых. Все здоровые десантники едят хряпу — сырую картошку, капусту, тыкву, свеклу, дубовые желуди. Да, к этой пище больше всего
— Ну и раздобрел же ты, парень, — дед Арсен тычет Дохлякова кулаком в брюхо, — бессовестно раздобрел! Объедаешь нашего брата голодных.
— Не говори, дед, глупостей. Я совсем не ем. Ей-богу! — Дохляков небрежно, вдали от своего лица, делает крест рукой. — Клянусь, не ем. Я только пробую.
— Вот и напробовался, стал как беременная баба. — Арсен хохочет. — Баба, которая носит двойню-тройню.
— А без пробы нельзя: такая уж у поваров работа, такая судьба. Но лучше быть толстым, чем тонким. — Дохляков самодовольно ухмыляется.
— Надо менять фамилию, — советует Арсен. — Такой брюхач, брюхан, брюхоньер — и Дохляков. И не хочешь, да захохочешь.
Вот отвоююсь и перефамилюсь. Присобачу что-нибудь такое театральное.
— Что? Какое? — пристает к Дохлякову Федька.
— Найду-у…
— Может, нашел уж?
— А чего тут искать, само просится.
— Выкладывай, что просится. Не тяни резину! — Федька готов схватить Дохлякова за грудки.
— Плохо, что ль, — Десантский?
— Как, как? Десантский? — Федька подносит к лицу Дохлякова кукиш и хрипит: — А этого не хочешь?!
— Тебе-то что? Жалко?
— Жалко. И не дам. — Федька рубит левой ладонью воздух. — Не дам!
— А я возьму. — И Дохляков убегает, бравурно насвистывая.
Федька рассказывает про него, что был сносный, вполне терпимый деревенский паренек, в меру трусливый, в меру жадный, а попал в десант, поголодал и сделался отвратительным, — наедается каждый день по-верблюжьи, на неделю, все боится: а вдруг завтра ничего не будет?
На другой день я отказался от больничного питания. Ну его к черту, стыдно лопать: у меня здоровые деревенские зубы и желудок, и хряпа привычна с детства, а в бригаде много отощавших сильней моего. И зажил на общих основаниях. По этому случаю Антон Крошка написал своей Марфутке про нашу жизнь: живем вчетвером в землянке, едим из одного котелка, курим из одного кисета, пьем из одного болота, вообще живем единодушно и единобрюшно.
А с водой здесь и в самом деле хорошо — большое непересыхающее болото.
Нарушаю и постельный режим. Пошел доложился капитану Сорокину, что прибыл, скоро вернусь в строй. Он поинтересовался только моим здоровьем, а как бродил я, не стал расспрашивать. Теперь у него сотни подчиненных, выслушивать все приключения не хватит жизни.
Наша землянка из всех солдатских, пожалуй, самая хорошая: изобретательный, хозяйственный Антон постоянно улучшает ее. Она и просторней, и светлей, и суше других, есть в ней глинобитная печка, керосиновая лампа из консервной банки. Антон обещает, что и спать будем скоро по-барски, на пружинных постелях.
И дух в нашей землянке легкий. В иных не скажешь ничего вольного, критического: передадут начальству да еще с добавкой. А мы промеж себя завели полную свободу слова. Идет этот смелый, вольный дух от того же Антона Крошки, а нравится и Федьке, и Арсену,
и мне.У нас любят бывать и наши товарищи солдаты и офицеры, вплоть до комбата Сорокина. У комбата с Антоном Крошкой старая, сталинградская дружба. В десанте завелась новая, с Арсеном Коваленковым. Обстоятельно припомнив отступление в начале войны, они убедились, что видят друг друга впервые, что неприятное Сорокин слышал от другого старика, что не один Арсен, а еще кто-то, может быть, многие не одобряли отступление Красной Армии. Сорокин по-сыновнему сказал Арсену спасибо, как правильному, мудрому отцу, а старик порадовался, что хлопцы, бежавшие за Днепр, сдержали свое обещание — вернулись.
Разведка донесла, что враг подтягивает силы ближе к нашему лесу. Дед Арсен начинает пощелкивать затвором своей берданы, измеряет, сколько на ложе нетронутого места, и говорит:
— Можно еще уложить гитлеров с двадцать. А ежели погуще пустить, то и с тридцать уляжется.
— В бой собираешься? — спрашивает Федька.
— Пора, лежал довольно. Не то дождусь — приказом поднимут.
— И с кем же пойдешь? С пулеметчиками? С автоматчиками? Берданщик ты у нас один.
— Встану куда-нибудь.
— Так не годится. В одиночку можно и куда-нибудь, а когда в боевом порядке, надо точно знать свое место, соседа справа, соседа слева.
— Вот и встану промеж тебя и Антона.
— А если мы с противотанковым ружьем пойдем? Там третий — лишний. Ты заранее узнай свое место.
— У кого? Кто тут местами распоряжается?
— Если хочешь быть с нами, просись у командира батальона Сорокина.
Идем всей землянкой. Дед позвал нас похлопотать за него перед комбатом. Мы рады, мы ждем интересного разговора. Сорокин обедает, но для деда вход к нему всегда открыт.
— Обедал, дедушка? Еще хочешь? Садись, гостем будешь… По делу пришел? Ну, говори! А вы?
— Мы все по одному делу, — говорит Федька.
— Они вот сказывают, что у вас каждый сверчок со своего шестка дерется. А где же я буду? — спрашивает дед. — Пока мой шесток — землянка.
Сорокин. В землянке и будешь. Там спокойней всего.
Арсен. А что же бить там? Глину? Вшей?
Сорокин. Лежать, сидеть будешь. Можешь спать.
У деда начинает дрыгать борода, глаза упираются в Сорокина, как прицел снайперской винтовки.
— Все драться пойдут, а мне — спи. Когда жарко было, на тебе, Арсен Коваленков, все места, всю Украину. А отлегло немножко, очухались: нет тебе, Арсен, никакого места. Порядочки! Есть, што ли, места-то? А нет — я и сам найду.
Для Сорокина наконец становится понятно, чего хочет дед. Он отхлебывает глоток борща, закуривает, смотрит на нас, но мы настроены слишком легкомысленно, чтобы помочь ему в его затруднении.
— Не рано тебе? — спрашивает Сорокин.
— Седьмой десяток живу. Скоро поздно будет, — ворчит Арсен.
А Сорокин ему:
— Я не про то. Сила есть, здоровье есть? Хватит?
— На гитлеров завсегда найдем.
Сорокин закурил, затягивается, медленно выпускает дым, колеблется. Но ведь хорошо известно, что удержать деда можно, только если связать его, и то, пожалуй, перегрызет все и сделает по-своему.
— Ладно, пойдешь с ними, — нехотя говорит Сорокин. — Но полное подчинение командиру!
— Вот-вот. Люблю серьезный разговор, — радуясь, одобряет Арсен.
А нашему комбату не надо учиться вести серьезный разговор, он давно умеет, и тут же отдает приказ: Арсена Коваленкова зачислить рядовым бойцом, вооружить по уставу, бердану за устарелостью снять с вооружения, но разрешить Коваленкову оставить ее при себе как дорогое воспоминание; Антону, Федьке и мне приказывает немедленно обучить Арсена владению автоматом, гранатой, пулеметом, вообще всеми видами оружия, какими располагает наша бригада.