Том 38. Полное собрание сочинений.

Александръ Ивановичъ взялъ въ передней шляпу панама (она стоила двадцать рублей), трость съ слоновой кости рзнымъ набалдашникомъ (пятьдесятъ рублей) и пошелъ изъ дома. Выйдя черезъ обставленную цветами террасу, мимо партера, въ которомъ въ середин была конусообразная клумба, убранная правильными полосами блыхъ, красныхъ, синихъ цвтовъ, и по бокамъ которой изъ цвтовъ же были сдланы вензеля, иниціалы имени, отчества и фамиліи хозяйки, мимо этихъ цвтовъ Александръ Ивановичъ вошелъ въ вковыя аллеи липъ. Аллеи эти чистили крестьянскія двушки съ лопатами и метлами. Садовникъ же что-то вымрялъ, а молодой малый везъ что-то на телг. Пройдя ихъ, Александръ Ивановичъ вошелъ въ паркъ старыхъ деревъ, на разстояніи не мене пятидесяти десятинъ изрзанный прочищенными дорожками. Покуривая папироску, Александръ Ивановичъ прошелъ по своимъ любимымъ дорожкамъ мимо бесдки и вышелъ въ поле. Въ парк было хорошо, а въ пол еще лучше. Направо такъ красиво красно-блыми пятнами виднлись собирающія картофель женщины, налво лугъ и жневье и пасущееся стадо, а впереди, немного вправо, темно-темно-зеленые дубы Порточекъ. Александръ Ивановичъ дышалъ полной грудью и радовался на свою жизнь вообще и особенно теперь, здсь у сестры, гд онъ такъ пріятно отдыхалъ отъ своихъ трудовъ въ банк.

«Счастливые люди, живутъ въ деревн», думалъ онъ. «Правда, Николай Петровичъ и здсь въ деревн не можетъ быть покоенъ съ своими агрономическими затями и земствомъ, да вольно же ему». И Александръ Ивановичъ, покачивая головой, закуривая новую папироску и бодро шагая сильными ногами въ твердой, толстой, англійской работы обуви, думалъ о томъ, какъ онъ по зимамъ трудится въ своемъ банк. «Отъ десяти и до двухъ, а то и до пяти, иногда и каждый день. Вдь это легко сказать, а потомъ засданія, а потомъ частныя просьбы. А потомъ Дума. То ли дло здсь. Я такъ доволенъ. Положимъ, она скучаетъ, ну да это не надолго». И онъ улыбнулся. Погулявъ въ Порточкахъ, онъ пошелъ назадъ прямикомъ, полемъ по тому самому пару, который пахали. По пару ходила скотина крестьянская, коровы, телята, овцы, свиньи. Прямой путь къ парку шелъ прямо черезъ стадо. Овцы испугались его, одна за другой кинулись бжать, свиньи тоже, худыя, небольшія дв коровы уставились на него. Пастушонокъ мальчикъ крикнулъ на овецъ и хлопнулъ кнутомъ. «Какая отсталость, однако, у насъ въ. сравненіи съ Европой», подумалъ онъ, вспоминая свои частыя поздки за границу. «Во всей Европ не найдешь ни одной такой коровы». И Александру Ивановичу захотлось спросить, куда ведетъ та дорога, которая подъ угломъ сходилась съ той, по которой онъ шелъ, и чье это стадо. Онъ подозвалъ мальчика.

— Чье это стадо?

Мальчикъ съ удивленіемъ, близкимъ къ ужасу, смотрлъ на шляпу, расчесанную бороду, а главное на золотыя очки, и не могъ сразу отвтить. Когда Александръ Ивановичъ повторилъ вопросъ, мальчикъ опомнился и сказалъ:

— Наше.

— Да, чье наше, — покачивая головой и улыбаясь, сказалъ Александръ Ивановичъ.

Мальчикъ былъ въ лаптяхъ и онучахъ, въ прорванной на плеч, грязной суровой рубашонк и въ картуз съ оторваннымъ козырькомъ.

— Чье наше?

— А Пироговское.

— A теб сколько лтъ?

— Не знаю.

— Грамот знаешь?

— Нтъ, не знаю.

— Что жъ разв нтъ училища?

— Я ходилъ.

— Что жъ не выучился?

— Нтъ.

— А дорога эта куда?

Мальчикъ сказалъ, и Александръ Ивановичъ пошелъ къ дому, размышляя о томъ, какъ онъ подразнитъ Николая Петровича о томъ, какъ все-таки плохо, несмотря на вс его хлопоты, стоитъ дло народнаго образованія.

Подходя къ дому, Александръ Ивановичъ взглянулъ на часы и къ досад своей увидалъ, что былъ уже двнадцатый часъ, а онъ вспомнилъ, что Николай Петровичъ детъ въ городъ, а онъ. съ нимъ хотлъ отправить письмо въ Москву, а письмо еще не написано. Письмо же было очень нужное, о томъ чтобы пріятель и сотоварищъ его оставилъ бы за нимъ картину, Мадону, продававшуюся съ аукціона. Подходя къ дому, онъ увидалъ, что четверня крупныхъ, сытыхъ, выхоленныхъ, породистыхъ лошадей, запряженныхъ въ блестящей на солнц чернымъ лакомъ коляск, съ кучеромъ въ синемъ кафтан съ серебрянымъ поясомъ, стояли уже у подъзда, изрдка побрякивая бубенцами.

Передъ входной дверью стоялъ крестьянинъ, босой, въ прорванномъ кафтан и безъ шапки. Онъ поклонился. Александръ Ивановичъ спросилъ, что ему нужно.

— Къ Николаю Петровичу.

— Объ чемъ?

— По нужд своей, лошаденка пала. —

Александръ Ивановичъ сталъ разспрашивать. Мужикъ сталъ разсказывать о своемъ положеніи, сказалъ, что пятеро дтей и лошаденка одна и была, и заплакалъ.

— Что же ты?

— Да милости просить.

И сталъ на колни, и прямо стоялъ и не поднялся, несмотря на уговоры Александра Ивановича.

— Какъ тебя звать?

— Митрій Судариковъ, — отвчалъ мужикъ, не вставая съ колнъ.

Александръ Ивановичъ досталъ три рубля и далъ мужику. Мужикъ сталъ кланяться въ ноги. Александръ Ивановичъ вошелъ въ домъ. Въ передней стоялъ хозяинъ, Николай Петровичъ.

— А письмо, — спросилъ онъ, встрчая его въ передней. — Я сейчасъ ду.

— Виноватъ, виноватъ. Если можно. Я сейчасъ напишу. Совсмъ изъ головы вонъ. Ужъ такъ хорошо у васъ. Все забудешь. Такъ хорошо.

— Можно-то можно, но только, пожалуйста, поскоре. Лошади и такъ ждутъ съ четверть часа. А мухи злыя.

— Можно подождать, Арсентій? — обратился Александръ Ивановичъ къ кучеру.

— Отчего же не подождать? — сказалъ кучеръ, а самъ думалъ: «И чего велятъ закладать, когда не дутъ. Спшилъ съ ребятами не знаю какъ, а теперь корми мухъ».

— Сейчасъ, сейчасъ.

Александръ Ивановичъ пошелъ было къ себ, но вернулся и спросилъ у Николая Петровича про крестьянина, просившаго помочь.

— Ты видлъ его?

— Онъ пьяница, но, правда, что жалкій. — Пожалуйста, поскоре.

Александръ Ивановичъ пошелъ къ себ, досталъ бюваръ со всми письменными принадлежностями и написалъ письмо, вырзалъ чекъ изъ книжки, надписалъ на сто восемьдесятъ рублей и, вложивъ въ конвертъ, вынесъ Николаю Петровичу.

— Ну до свиданья.

До завтрака Александръ Ивановичъ занялся газетами. Онъ читалъ одн Русскія Вдомости, Рчь, иногда Русское Слово, но Новое Время, выписываемое хозяиномъ, не бралъ въ руки.

Переходя спокойно и привычно отъ политическихъ извстій, о поступкахъ царей, президентовъ, министровъ, ршеній парламентовъ къ театрамъ и научнымъ новостямъ, и самоубійствамъ, и холер, и стишкамъ, Александръ Ивановичъ услыхалъ звонокъ къ завтраку. Трудами боле чмъ десяти занятыхъ исключительно только этимъ людей, считая всхъ отъ прачекъ, огородниковъ, истопниковъ, поваровъ, помощниковъ, лакеевъ, экономокъ, судомоекъ, столъ былъ накрытъ на восемь серебряныхъ приборовъ съ графинами, бутылками водъ, квасу, винъ, минеральныхъ водъ, съ блестящимъ хрусталемъ, скатертью, салфетками, и два лакея не переставая бгали туда сюда, пронося, подавая, убирая закуски, кушанья, холодныя и горячія. Хозяйка не переставая говорила, разсказывая про все то, что она длала, думала, говорила, и все то, что она длала, думала и говорила, все это, какъ она явно думала, было прекрасно и всегда доставляло величайшее удовольствіе всмъ кром самыхъ глупыхъ людей. Александръ Ивановичъ чувствовалъ и зналъ, что все, что она говоритъ, глупо, но не могъ показать этого и поддерживалъ разговоръ. Феодоритъ мрачно молчалъ, учитель говорилъ изрдка съ вдовой. Иногда наступало молчаніе, и тогда Феодоритъ выступалъ на первый планъ, и становилось мучительно скучно. Тогда хозяйка требовала какого-нибудь новаго, не поданнаго кушанья, и лакеи летали туда и назадъ, въ кухню и къ экономк. Ни сть, ни говорить никому не хотлось. Но вс, хотя и черезъ силу, ли и говорили. Такъ шло все время завтрака.

[3.]

Крестьянина, который приходилъ просить на падшую лошадь, звали Митрій Судариковъ. Наканун того дня, когда онъ приходилъ къ барину, онъ весь день прохлопоталъ съ дохлымъ мериномъ. Первое дло ходилъ къ Санину драчу въ Андреевку. Драча Семена не было дома. Пока дождался, уговорился въ цн за шкуру, дло было уже къ обду. Потомъ выпросилъ у сосда лошадь свезти мерина на погостъ. Не велятъ закапывать, гд сдохъ. Андреянъ не далъ лошади, самъ картошку возилъ. Насилу у Степана выпросилъ. Степанъ пожаллъ. Подсобилъ и взвалить на телгу мерина. Отодралъ Митрій подковы съ переднихъ ногъ, отдалъ баб. Одна половинка только была, другая хорошая. Пока вырылъ могилу, заступъ тупой былъ, и Санинъ пришелъ. Ободралъ мерина, свалилъ въ яму, засыпали. Уморился Митрій. Съ горя зашелъ къ Матрен, выпилъ съ Санинымъ полбутылки, поругался съ женой и легъ спать въ сняхъ. Спалъ онъ не раздваясь, въ порткахъ, покрывшись рванымъ кафтаномъ. Жена была въ изб съ двками. Ихъ было четыре, меньшая у груди пяти недль.

Проснулся Митрій по привычк до зари. И такъ и ахнулъ, вспомнивъ про вчерашнее, какъ бился меринъ, скакивалъ, падалъ, и какъ нтъ лошади, осталось только четыре рубля восемь гривенъ за шкуру. Онъ поднялся, оправилъ портки, вышелъ сначала на дворъ, а потомъ вошелъ въ избу. Изба вся кривая, грязная, черная, ужъ топилась. Баба одной рукой подкладывала солому въ печь, другой держала двку у выставленной изъ грязной рубахи отвислой груди.

Митрій перекрестился три раза на уголъ и проговорилъ не имющія никакого смысла слова, которыя онъ называлъ Троицей, Богородицей, Врую и Отче.

— Что жъ воды нтъ?

— Пошла двка. Я чай, принесла. Что жъ пойдешь въ Угрюмую къ барину?

— Да, надо итти.

Онъ закашлялся отъ дыма и, захвативъ съ лавки тряпку, вышелъ въ сни. Двка только что принесла воду. Митрій досталъ воды изъ ведра, забралъ въ ротъ и полилъ руки, еще забралъ въ ротъ и лицо обмылъ, обтерся тряпкой и пальцами разодралъ и пригладилъ волосы на голов и курчавую бороду и вышелъ въ дверь. По улиц шла къ нему двчонка лтъ десяти, въ одной грязной рубашонк.

— Здорово, дядя Митрій. Велли приходить молотить.