Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

Жданов чуть свет разбудил меня:

— Идемте к Самохину.

Надо сказать, что этот Самохин не только директор «Москвы», но по совместительству руководит еще и всем трестом московских гостиниц. Департамент его помещается на самом верхнем этаже гостиницы «Москва». Поднявшись туда на лифте, мы попали в приемную, которой может позавидовать приемная секретариата СП СССР.

— Федор Алексеевич занят. У него совещание, — сказала нам секретарша.

— Может быть, вы все-таки доложите ему, что его хотят видеть писатели Пантелеев и Жданов, — сверкая ослепительной улыбкой, сказал Коля. Секретарша ушла за толстую дерматиновую дверь и через минуту вернулась.

— Федор Алексеевич просит вас зайти завтра.

— В таком случае будьте любезны передать ему, когда он освободится, вот этот пакетик.

И Коля взял у меня один из свертков и с той же белоснежной улыбкой торжественно положил его на стол.

Когда мы спустились с тринадцатого этажа на первый, в вестибюль, я машинально пощупал оставшийся у меня сверток и сказал:

— Николай Гаврилович, мне кажется, вы передали ей не тот сверток.

— Как не тот?!!

Мы слегка развернули оставшийся у меня сверток. Там мирно покоились книги «Часы» и «Пакет».

— Фоня-квас! — закричал Жданов, выхватил у меня сверток и кинулся к лифту. На наше счастье секретарша была занята, говорила по телефону и не успела еще исполнить нашу просьбу — не вручила директору треста гостиниц черепки гостиничной тарелки.

. . . . .

Часто останавливается у нас, ночует на диване военкорреспондент С. Грубый циник. Это от него я впервые услышал омерзительную поговорку:

— Блат выше Совнаркома.

Он же зарплату называет зряплатой.

Его же изречение:

— Посидеть некогда лежамши.

Жизненный идеал этого С-ва:

— Солдат спит — служба идет.

Как обрадовался С., когда в нашей армии ввели погоны. Часа два он примерял их, пришнуровывал, красовался перед зеркалом.

. . . . .

На лестнице в Литфонде встретил Михалкова. Одет, как молодой царский генерал. Синяя бекеша, погоны, мерлушковая папаха, портупея.

Первые слова его:

— А м-мы вас п-п-похоронили.

Рассказал совершенно фантастическую историю о Введенском.

Они дружили — Михалков и Введенский.

. . . . .

Часто вижу в коридоре или в вестибюле гостиницы генерал-майора графа Игнатьева. Заметно стареет, но выправка по-прежнему гвардейская, форма безукоризненная. Чем-то похож на Викниксора.

. . . . .

Человек на фронте, где-нибудь под Харьковом или у Невской Дубровки, с удивлением, как нечто фантастическое, сновиденческое, проглядывает случайно попавший к нему клочок «Вечерней Москвы» от 26 декабря 1942 года:

Филиал Большого театра объявляет конкурс по следующим специальностям:

тенора 1 и 2

баритоны

басы

октависты…

Филиал ГАБТа — днем ДЕМОН, вечером ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО.

Госцирк — Борис Эдер с группой дрессированных львов.

Московский технический институт рыбной промышленности им. А. И. Микояна объявляет о публичной защите диссертации ассистентом Березиной Н. А. на тему: «Питание личинок стрекоз, как конкурентов и прямых вредителей мальков карпа и линя».

Положение в Тунисе…

Творческий опыт классиков.

Уникальная скатерть из цветного бисера…

1943

Достоевский о так называемых судебных ошибках:

«Лучше уж ошибка в милосердии, чем в казни».

(«Дневник писателя»)

. . . . .

Герой Одессы и Севастополя генерал И. Е. Петров, с которым я был знаком в Архангельском, после контузии страдает заметным тиком: подмигивает и дергает головой. Журналист N, автор книги о Севастополе, пишет об этом излишне, даже, пожалуй, до оскорбительности почтительно.

…«Оттуда, сдержанно улыбаясь, смотрит человек в пенсне. У него ритмично подергивается голова. Он поднимает руку к седеющему виску» и так далее.

Если бы этому журналисту нужно было воспеть безногого маршала, он, вероятно, написал бы так:

«Человек этот изящно и гармонично прихрамывает».

. . . . .

В Москве поют:

Ты эвакуирована далеко, Бедная моя Сулико…

А в деревне Черной, в литфондовском лагере, ленинградские женщины пели:

Эвакуированным чужды Все обольщенья прежних дней.

. . . . .

С каким удовольствием, с каким, я бы сказал, творческим аппетитом несколько раз повторяет маленький (четырех-пяти лет) мальчик в городском сквере — осточертевшую нам, взрослым, по ежевечернему нудному повторению формулу радиооповещения:

— Штаб эмпэвэо города Мас-квы пред-ла-га-ет: всем, кто еще не замаскировал своих окон, не-мед-лен-но эт-то сделать!

. . . . .

«Это величайшее искусство — уметь себя ограничивать и изолировать».

Эккерман ^* . «Разговоры с Гете»

. . . . .

Самые интересные страницы «Разговоров» Эккермана — те, где он говорит не о своем патроне, не об искусстве, истории или философии. Наиболее яркие, свежие, темпераментные и просто увлекательные страницы — те, где друг и секретарь великого поэта рассказывает о способах изготовления луков и о ловле птиц. Честное слово! Здесь он выразил себя наиболее полно и открыто.

. . . . .

Дамочку определенного профиля называют:

— Шпиковая дама.

. . . . .

Вот уже полтора месяца я в военно-инженерном училище, а не нашел времени записать ни одного слова. Нет, где-то на клочках, на полях и обложках учебных тетрадей кое-что записывал.

Кроме обязательных классных и строевых занятий на меня взвалили редакционно-издательские дела батальона: назначили редактором газеты. Ложусь в 2–3 часа ночи, а чуть свет уже подъем, побудка. Туалет, заправка постели, зарядка. Утренняя поверка. Строем, с обязательными песнями, идем в столовую. Американская консервированная колбаса, каша, хлеб, чай. Гимнастика. Классные занятия. Фортификация. Тактика. Топография. Аэродромное дело (наш батальон — аэродромный). Строевые занятия. Часа два-три на полигоне. Стреляем. Бегаем. Берем препятствия, форсируем рвы, ползаем по-пластунски.

Небольшая передышка только после обеда.

. . . . .

Народ, в общем, хороший. Довольно много фронтовиков — сержантов, старшин и даже солдат, отличившихся в боевой обстановке.

. . . . .

Хорош двадцатичетырехлетний командир взвода, рязанец, похож на Есенина. Я старше его почти на десять лет. Он читал меня, гордится, что я в его взводе.

В Подлипках я шел куда-то узкой дорожкой. Навстречу три или четыре офицера, в том числе и Епихин. Я свернул с дороги, вытянулся, откозырял. Они мне ответили. Прошли. Слышу возмущенный голос Епихина: