Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

— Неужели не читал?! Ее же каждый пацан знает!

Это он, милый мальчик, мною хвастается.

. . . . .

А на первомайском параде, — вернее, когда в жаркий день мучительно долго ждали начала этого парада, стояли на плацу в ожидании какого-то высокого московского начальства, — неподалеку от нас выстроили женский батальон. Этот батальон называют «Монастырским», потому что генерал-майор, начальник училища, понимая, какой соблазн и какая опасность возникают от присутствия в военном училище женского подразделения, ввел в этом батальоне порядки, каких не бывало никогда ни в одной самой строгой обители у самой суровой игуменьи.

И вот из этого строя «монашенок» в гимнастерках и пилотках раздается приглушенный голос:

— Ребята!

— Ау!

— Скажите, это правда, что в вашей роте Пантелеев «Республика Шкид»?

Кривить душой не буду — хоть и покраснел, а было приятно. Между прочим, в нашей роте далеко не все курсанты читали мои книжки или хотя бы слышали мое имя.

. . . . .

Пишу ночью. В Ленинском уголке. Мой помощник Лотман давно ушел, спит. А я решил — хоть что-нибудь записать.

. . . . .

Командир взвода Епихин славный парень, а вот помощник его — огромное гориллоподобное существо с голосом, который больше похож на звериный рык, чем на человеческий голос. Даже спать в двух койках от него страшновато.

Самое чудовищное — его пение. А петь он любит, числится в ротных запевалах.

Написал для газеты эпиграмму на него:

Наш помкомвзвода Василенко Поет как Клавдия Шульженко, Но только та, когда поет, Пониже несколько берет.

Ему понравилось.

— Это вы здорово! — сказал он мне. Понял так, что не только, как Шульженко, но и лучше.

. . . . .

Еще один «любимец роты» — капитан Г., грузин, преподаватель физкультуры. Если что не понравилось — наказывает взвод, подавая одну за другой, без передышки, такие команды:

— Ложись! Встать! Ложись! Встать! Ложись! Встать!..

И так минут десять — пятнадцать.

Сам — отличный спортсмен, гимнаст, он и от других требует невозможного. Например, прыжки через высоченную «кобылу».

Я написал:

Одна высокая «кобыла» Курсанта пламенно любила, Но тот курсант коварный был «Кобыл» пониже он любил

Лотман нашел в этих стишках «что-то вольтеровское». Спасибо, что не гомеровское.

. . . . .

Помкомвзвода, старший сержант Василенко — одессит. Команду он подает так:

— Слушай сюда!

— Ладно. Молчите. Слушай сюда!

. . . . .

Ротный старшина Ведерников. Усатый, чуть-чуть похож на Чапаева, но без малейшего намека на то обаяние, которое придал этому человеку Бабочкин. Типичный фельдфебель. Я не всегда пою в строю. Задумаешься — и вот уже гремит гневный, раскатистый голос:

— Пантелеев! Дневалить вне очереди!..

. . . . .

Он же:

— Девятов, тебя сколько раз звать? Ты где был? Ты бы еще на крышу залез: сидит, как кум королю, сват министру…

. . . . .

Занятия с ОВ, с противогазами. Приучают надевать противогаз в отравленной среде. Входишь в такой узенький коридорчик, почему-то под землей, закрываешь за собой дверь, открываешь другую и попадаешь в помещение, наполненное слезоточивым газом. Надо в этой обстановке суметь расстегнуть сумку, достать и надеть на голову себе противогаз. И только после этого выйти (или выбежать, как делает подавляющее большинство) через противоположную дверь на свежий воздух.

После такого окуривания почти у всех слезятся глаза. Но и тут шутят:

— Результаты плачевные!

. . . . .

Мучение с саперными лопатками. Постоянно они пропадают. Следить за ними приходится, как за бумажником или часами. Старшина Ведерников внушает новичкам:

— Воинский закон таков: потерял — укради, из-под земли достань, а чтобы завтра на месте была.

То же с другим инструментом, и с тренчиками, и с погонами и тому подобным.

. . . . .

— Трус потом моется, храбрый боем греется.

. . . . .

Подозвал меня старшина Ведерников:

— А усы бы вам сбрить надо.

— Это почему?

— Усы только националы имеют право носить.

— А вы?

— Я — старшина, товарищ курсант!

. . . . .

Рассказывал фронтовик Федоров. У них на участке нередко бывало так. Летит немецкий самолет, с него прыгает парашютист. Наши подбегают, а он — мертвый, весь изрешечен немецкими пулями. Немцы его расстреляли в воздухе, из автоматов. Чаще всего жертва — еврей или румын. Верить не хочется, но с чего бы Федорову выдумывать, сочинять?

. . . . .

Первое замечание, заработанное мною в училище. При выходе (вернее сказать, при выбеге) из столовой, после команды «построиться» я дожевывал что-то жесткое из компота.

— Не покушали еще? — со зловеще любезным видом обратился ко мне помкомвзвода. — Выйдите из строя, дожуйте, а потом…

Я вышел из строя, спокойно дожевал костлявое яблочко и остался стоять лицом к строю на левом фланге. Только после команды «смирно» получил разрешение стать в строй. Потом мне сказали, что я дешево отделался. За жевание в строю, как уверяют старожилы, можно и на гауптвахту угодить.

. . . . .

Старший лейтенант Плотников:

— Вы, понимаешь, бросьте у меня эту гражданку!..

Имеются в виду гражданские привычки.

. . . . .

Нашей роты старшина Не пьет ни водки, ни вина, Но в этом будто бы вина Не старшины, а Главвина

. . . . .

В столовой училища:

— Дело наше правое, обед будет за нами, кухня будет разбита.

. . . . .

В ушах все время звучит, даже когда засыпаешь:

— Подтянись! Подтянись!

— Ат-ставить!

— Смир-рна!

— Левое плечо вперед… Арш!

— Первый взвод строиться!

— Четвертый взвод на поверку выходи!

. . . . .

Ведерников:

— Я из вас выбью дух гражданства!

. . . . .

Через день курсантам за обедом полагается компот. Пришел в роту огорченный курсант из «старичков»:

— Сегодня компота не будет.

— Почему?

— Вы что — не слышите? Оркестр в столовой играет.