Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

. . . . .

Я работал в поле, в дождливый день. На пару с другим курсантом рубил дерн.

Прибегает какой-то парень.

— Пантелеев, там вам телеграмма!

Конечно, я разволновался. От кого и по какому поводу могла быть телеграмма? Из Ленинграда?

Телеграмма оказалась не мне, а по поводу меня:

«Интенданта третьего ранга Пантелеева отозвать в Москву в распоряжение отдела кадров Наркомата обороны».

По батальону поползли фантастические слухи. В тот же день я встретил Петухова, бывшего милиционера.

— Правда? — спросил он, почему-то вытягиваясь в струнку.

— Что правда?

— Что вас вызывают в Москву и производят в генерал-майоры?

— Кажется, в маршалы, — сказал я.

Легенда эта кружилась вокруг меня и кружила головы моих товарищей все дни, пока я собирался к отъезду.

Скажу честно — я не очень хотел ехать. Было предчувствие, что в батальон я не вернусь…

Прибыв в Москву, в отдел кадров, узнал, что отзываюсь из армии в Военный отдел ЦК ВЛКСМ. «Повоевал» недолго.

За ЦК ВЛКСМ я и числюсь. Именно по наряду ЦК я и устроился в этой старой гостинице, носящей имя острова, на котором она стоит: Балчугом называется местность между Москвой-рекой и Яузой.

. . . . .

Получил первое серьезное задание: написать очерк для «Комсомольской правды» о Герое Советского Союза Александре Матросове. Работал с интересом. Матросов — бывший беспризорный, у него трудная судьба.

Работаю я здесь, в «Балчуге», в общем номере. Номер большой, светлый, днем здесь никого нет.

. . . . .

В бюро пропусков ЦК ВЛСКМ. Сидят в ожидании вызова девушки, приехавшие главным образом с «периферии». Входит еще одна.

— Девушки, скажите, высокенькая такая девочка в беж платье не была, с косичками?

— С косичками? Нет, не была.

. . . . .

Трамвай проходит мимо городского сада. На скамейках сидят женщины — с детьми и без детей. Мальчик в трамвае смотрит в окно.

— Бабушка, а почему одни только тетеньки сидят?

— Тетеньки почему одни? А дяденьки, милый, все на фронте.

. . . . .

В столовой разговорился с девушкой, ленинградкой, только что кончившей школу и приехавшей в Москву поступать в вуз. Училась в деревенской школе на Урале.

— Мы, эвакуированные, или выковыренные, как нас называли, садились всегда за отдельные парты.

. . . . .

Хочет поступать в Институт внешней торговли. Спрашиваю, что же ее привлекает в этой внешней торговле?

— Ну, в смысле возможностей и перспектив.

— Какие же возможности? Материальные?

— Ну, конечно. Разве можно о каких-нибудь других думать в наше время?!

«Наше время!» Нет, милая моя, это ваше время, и вы отвечаете за него. Не сказал ей, ибо не поймет ни черта.

. . . . .

Добродушная девушка в учреждении:

— Ну, что ж, зайдите во вторничек, мы это сделаем.

. . . . .

На рынке. Женщина, покупая американское масло:

— Думаете — заграничное, так уж и хорошее? У них тоже масло из сои делают. Англичанки и американки потому и худые такие, что одну сою едят.

. . . . .

В парикмахерскую приходит нищий старик на деревянной ноге. Швейцариха гонит его. Старик, сдерживая ярость:

— Прогнать-то, гражданочка, легче, чем подать.

— Иди, иди.

— Я говорю — прогнать легче, чем подать. В дверях, грозит пальцем. — Смотри, чтоб и с тобой такая картина не случилась!..

1944

Уже два месяца работаю литературным редактором журнала «Дружные ребята». Снимаю проходную комнату на Плющихе, живу за ситцевой занавеской. Мимо меня по многу раз в день проходят старики хозяева, бегает, смеется и кричит шумная девочка Тамарочка. И все-таки работаю.

. . . . .

Хожу в шинели. С голубыми летчицкими погонами. На погонах четыре звездочки. Поблескивали. Теперь уже не блестят.

В военном билете у меня сказано: интендант третьего ранга… Правда, сказано еще и другое: запаса.

Но очень уж не хотелось ходить без погон и без звездочек.

Третьего дня иду своим четким офицерским шагом к Петровке мимо Малого театра. Там какой-то ремонт, здание театра отгорожено от мостовой дощатым забором. Еще издали вижу, как из ворот навстречу мне выходит пожилой полковник, манит меня пальчиком. На рукаве у полковника красная повязка.

Подхожу, козыряю.

— Ваши документы, товарищ капитан.

Достаю военный билет. Он, поплевав на палец, листает его.

— Так. А ну зайдем сюда.

Захожу в эти широкие ворота, за дощатый забор.

— Присаживайтесь, — говорит полковник и любезно указывает на припорошенные опилками козлы. А сам достает из кармана добротный перочинный ножик, открывает его и начинает спарывать мои ненаглядные голубые погончики. Я бормочу что-то невнятное. Он усмехается.

— Да-авно этим не занимался, — говорит он.

— А занимались все-таки?

— У беляков — да, снимал, приходилось. И с своей гимнастерки сдирал — в восемнадцатом.

Срезал, положил один погон на другой, подровнял, протянул мне:

— Возьмите на память.

. . . . .

Ваганьковское кладбище. Надпись на кресте:

Тамара Михайловна

СТЕПАНОВА

род. 1 октября 1884 года

сконч. 9 октября 1904 г.

Как хороши, как свежи были розы!

. . . . .

Больную Тамарочку бабушка кормит супом. У Тамарочки свинка. Слышу ее капризный плаксивый голос:

— Горько!

Бабушка (с сильным акцентом). Горка? Что ты хочешь сказать? Гора? Или по вкусу?

— Какая гора?!! Конечно, по вкусу!

. . . . .

Зима 1944 г. Поезд «Ленинград-Москва» стоит на маленьком полустанке под Будогощью. Снег. Тишина. Почти вплотную к железной дороге лес. Пахнет сосной и солнцем, совсем по-весеннему.

На перроне молодой флотский командир: