Том 4. Стихотворения 1930-1940

Двуединая волна *

Рать фашистская ретива, Разухабистая рать. Нет особенного дива, Коль она на два мотива Начинает сразу врать. В чем тут дело, разбери-де! От фашистов свет узнал, Что Москва теперь в Мадриде Свой имеет филиал: «Весь народный фронт испанский Есть создание Москвы!» «План Москвы раскрыт гигантский!» Вот открытья каковы. Вопль фашистский стал неистов: Ври, что мочи, вперегиб! «Если б не было фашистов, Весь бы мир уже погиб!» «Мы на страже!» «Мы на страже!» «Караул!» «Пожар!» «Горим!» В озверело-диком раже Голосят Берлин и Рим. «Поддержать мы вас готовы! – Подголоски верещат. – Большевистские основы Без того уже трещат!» «Украина – без бананов: Все бананы выбил град!» «На Москву идет Стаханов!» «Отделился Ленинград!» Больше слухов! Больше мути! В ход любую дребедень! Дичь нелепую до жути Преподносят каждый день. Позабывши брех вчерашний, Порют дичь на новый лад: «Возле Сухаревой башни Коминтернский был парад!» «Генералу Агитпропу Боевой вручен приказ: Взять Европу! Сжечь Европу! Надо кончить с ней зараз!» Идиотству нет предела. В чем тут, собственно, секрет? Это все по сути дела Предвоенный буйный бред. Это подлинные знаки, Что готовится война: Впредь до газовой атаки, До начала самой драки – Одуряющие враки, Лжи газетной белена. Как ни подл и ни циничен, Как ни глуп фашистский бред, Он по-своему логичен, Как логичен всякий вред, Гной больного организма, Паралич, идиотизм, – Как логичны для троцкизма Терроризм и бандитизм! Троцкий!.. Вот где грязи – вдвое! Вот фашистский где герой!' Вот чей вой в фашистском вое Лейтмотив дает второй. Клеветнического штаба Омерзительный солист, Вот кто выпрыгнул, как жаба, На болотно-смрадный лист! Вот кто знает все каналы Журналистского жулья, Вот кто прет материалы Для фашистского вранья, Вот кто страхи нам пророчит И, кривя змеиный рот, Наш народный суд порочит И порочит весь народ! Есть народная примета (У народа глаз остер). Про брехливого валета Говорит примета эта: «Шибко ехал, пятки стер!» Троцкий пятки стер и совесть. Смрад! Предельная черта! Нам портрет такой не в новость: Троцкий – с пеною у рта. Он владеет редким даром: Из провала лезть в провал. «Балалайкиным» недаром Ленин сам его назвал, Да «Иудушкой» впридачу Тож назвал его не зря. Вот поставил кто задачу – Срыть основы Октября. Только рыла не хватило. Не хватило? Наплевать. Стал фашистское кадило Гнус продажный раздувать. Уличенный в бандитизме, Он в Норвегии кривит, На «невинном» журнализме Он отъехать норовит, – Искупитель он – дер Миттлер – Не своей совсем вины, Он кой-что строчит, хейль Гитлер, Ради сына и жены, В амстердамском желтом сите Он просеян до зерна. «Вот де Брукера спросите! Вот спросите Ситрина!» Эти ж милые персоны От услуг таких не прочь, Рады врать на все фасоны, Чтоб преступнику помочь. А пока там суд да дело, Троцкий («Я еще живой!») Подвывает оголтело Под фашистский злобный вой. Ждем последнего «этапа», Остается он один: «Троцкий с паспортом гестапо Срочно выехал в Берлин!» Там прямой приют бандиту, Там он, мстить нам дав зарок За друзей своих и свиту, Обретет себе защиту… На большой ли только срок?! Вот откуда непристойной Клеветы, грязна, мутна, Как из ямы из помойной, Льется, плещет жижи гнойной Двуединая волна!

Привет! *

К пятидесятилетию т. Серго Орджоникидзе

Полвека прожито. Геройский пройден путь. В привете нелегко осилить эту тему. Родной Серго, большой поэт когда-нибудь Из биографии твоей создаст поэму. Сердечных чувств своих к тебе мы не таим, Хотя не склонны мы к сердечным излияньям. Отважнейший боец – ты дорог нам своим Орджоникидзовским особым обаяньем. Сегодня в честь твою рекордно сталь куют, И уголь, и руду рекордно подают. Недаром стал твой фронт стахановскою школой. Сегодня в честь твою гремит в стране салют Всей артиллерии промышленно-тяжелой! Мы знаем планы всех фашистских штаб-квартир. Ну, что же? На удар взбесившихся задир Ответим мы таким стремительным ударом, Что скажет вся страна, весь пролетарский мир: «Серго! Промышленно-стальной наш командир, Салютовали мы в твой юбилей недаром!» Советской родины преображая лик, Одев ее в бетон, чугун, стальные балки, Среди великих ты по-своему велик, Несокрушимейший, кристальный большевик Формовки ленинской и сталинской закалки! Серго, прими мое словесное «литье». Частица дел твоих есть и в моем занятье. Рукопожатья всех – и в том числе мое – В горячем сталинском прими рукопожатье!

Хэй! или «доктор голода» *

Берлин, 31 октября. – По официальному приглашению Гитлера в Берлин прибыл американский врач Хэй, известный у себя на родине под кличкой «доктор голода».

«Последние новости» от 1 ноября 1936 г. № 5700. Статья «Организация голода в Германии».

Я по-испански не пишу И на себя за то в обиде, Но я Испанией дышу И – сердцем, мыслью – весь в Мадриде. Негодования полна, Вся, вся Советская страна, Страна народа-исполина, Гремит проклятием врагу, Чей фронт слился в одну дугу, Дугу – от Рима до Берлина. Стихи равняя на бегу, Веду бойцов своих в атаку. Удар мой первый по врагу – В Берлин, в фашистскую клоаку. «Х-э-э-эй!!» Не углубляйся в века, Мы все ж начнем издалека И дату первую укажем С победы гитлеровской, скажем. О чем фашисты-главари В те дни истошно ни кричали! «Мы через года два иль три Жить будем, немцы, без печали. Полезет немцам счастье в рот Само, как пышный бутерброд. На хлебе – маслице коровье. Ешь, сколько влезет, на здоровье!» Ан вышло все наоборот, Ан бутерброд, скажи на милость, Какой и был, из года в год Стал приходить заметно в хилость И – в завершенье прочих бед – Он под конец сошел на нет. Взяла Германию унылость. «Хэйль Гитлер!» – это ж не обед! Нужда не в масле уж, а в хлебе. Вожди фашистские давай Про журавлей горланить в небе, Про украинский каравай: Они возьмут советский край, Поработят в нем все народы, – Тогда уж, немцы, не зевай, Знай – рты пошире разевай, Забыв былые все невзгоды! Вон «журавли»-то каковы В речах фашистского героя. Да вот на деле-то, увы, Все журавли-то у Москвы Аэропланного покроя: Задень их, боже сохрани, В строю воздушно-журавлином Не закурлыкали б они Победоносно над Берлином! Для сногсшибательных затей Пришлось искать иных путей, Иных загаженных каналов. Нашли – испанских генералов: «Народный фронт?!. Стреляй! Дави! Уж мы поможем вам по-свойски!» И вот – Испания в крови, Но бьется в ней народ геройски, Но грудью стал он за Мадрид! В Берлине бешенство царит, В Берлине яростные клики, Антисоветские улики: «Мадрид бы пал уж в сентябре!» Москва мешает их игре! Да, затянулося с игрою. Зима меж тем уж на носу. А бутерброд ушел из строю, Куда-то смыло колбасу. Народ – опричь фашистов тучных – Стал приневоленным чтецом Агиток длинных, нудно-скучных, Бессовестных, псевдонаучных С неутешительным концом: «Не ешь ни мяса, ни жиров. Хейль Гитлер!» То-бишь, будь здоров! Ума фашистского пучины Полны отчаянных идей Насчет мороченья людей. Не для иной какой причины В Берлин был вызван чудодей, Американский доктор, Хэй, Иль «доктор голода» по кличке. Труд у него ученый есть, В котором бой он дал привычке, Дурной привычке, «сытно есть»: «Еда! Какие предрассудки! Еда страшнее всех зараз! Есть можно раз, не больше, в сутки, А лучше – в двое суток раз, – Во избежанье несваренья И растяжения кишок Есть исключительно коренья И подзаборный лопушок». Что я пишу вам правду-матку, Даю вам точную цитатку:

Сущность режима, предписываемого Хэем, весьма проста: надо питаться только один раз в день, и притом не каждый день. Надо есть лишь вечером очень легкий обед и лишь в том случае, если чувствуешь сильный голод. В Лондоне, по пути в Берлин, Хэй заявил журналистам: – Я еду по личному приглашению фюрера. Гитлер хочет, чтобы я изучил внимательно здоровый питательный режим для средних и низших слоев населения применительно к германским условиям. Цель, преследуемая мной, формулируется в следующих словах: «Рациональное питание путем недостаточного питания». Применяйте этот режим к бедным, плохо питаемым детям, и вы увидите, какие они вырастут здоровые и счастливые.

«Последние новости» 1 ноября с. г.

Вот где «режимчик»! Благодать? Кто мог режим такой создать? Головорезы? Юмористы? Доуправлялися фашисты: Сидят, как раки на мели. Вот до чего авантюристы Народ немецкий довели. Народ культурности великой, Народ упорного труда, Бездарною фашистской кликой Куда приведен он? Куда? С антикультурною основой Он – под фашистским сапогом, Под гнетом власти безголовой, Его судьбой играть готовой – Стал человечеству врагом, Стал надвигающейся, новой Всемирной бойни очагом, – Он, в чьих руках и плуг и молот Обогатить могли страну, Он обрекается на голод И на кровавую войну: Он будет брошен в гул походный, Как зверь свирепый и голодный, Коль сам мозолистой рукой Врагов не бросит в ящик сорный! Хэй! «Доктор голода»! Какой Символ насмешливо-позорный! Как он составился хитро! «Хэйль Гитлер!» – Это уж старо. Теперь фашизм в другом привете Себя покажет в полном свете. Фашизма сущность в нем дана: «Хей! – Гитлер!» Голод и война!

А такие типы есть! *

На редактора-тетерю Взглянешь – как его забыть! Вот гляжу и сам не верю, Что такие могут быть. Он, как муха из опары, Лезет, вырезки гребя. Ничего, напялив фары Из очков (четыре пары!), Он не видит вкруг себя. Вкруг него живая сказка, Жизнь кипит, бурлит, гудит, Но очкастая двуглазка Только в вырезки глядит. Что там жизненная сказка, Гул заводов и полей! У него своя закваска: Лишь газет была бы связка, Были б ножницы да клей! Прет он текст неутомимо Из газет, календарей. Жизнь проходит мимо, мимо Запертых его дверей. Попрошайкою безвестной Постучаться в дверь боясь, Умирает с жизнью местной Органическая связь. О работе ли похвальной, О работе ли провальной, Что цветет и что гниет Рядом – в близости квартальной, – Из газеты из центральной Лжередактор узнает. Больше вырезкой одною, Вот и все. И ту – в петит! К местной жизни став спиною, Под газетной пеленою Он воды не замутит. Что! Отчет о местной…«Херю! В наши дебри неча лезть». Вот пишу и сам не верю… А такие типы есть!

1937

Стальная крепость *

процессу «параллельного» антисоветского троцкистского центра

Звенит трамвай. Гудят автомобили. Москва – в рабочем подвиге своем, Он радостен, его мы полюбили, В нем наша жизнь, в нем наших сил подъем, В нем героизм, на свете небывалый, Взметнувший к небу флаг кремлевский алый. Рать дворников – у каждого двора – Сгребает снег, заткнув за пояс полы. Снует народ по улицам с утра, Отцы к делам спешат, а детвора Всех возрастов стремится в школы. Еще зима, мороз. Деревья голы. Но дни длинней. Весенняя пора Не за горой – для нас, для миллионов Живых людей, сынов и дочерей Великой родины своей, Но не для тех предателей, шпионов, Уж не людей, а бешеных зверей, О чьих делах взволнованно и гневно Читаем мы в газетах ежедневно. Народный суд своим лучом Нам осветил такие злодеянья, Такие вскрыл преступные дела, Что смерть сама, как мера воздаянья, На этот раз уж кажется мала! Но кара есть страшней: перед потомством Всплывать среди презреннейших имен Изменников, чей облик заклеймен Чудовищным, подлейшим вероломством' Троцкистским ядом брызжущие псы. Не веря в мощь рабочей диктатуры, Не видя героической красы Ее могуче-творческой культуры, Пыталися, презренные гнусы, При помощи японской и немецкой Определить последние часы Страны советской! Последние часы пришли – для них: Они в лихом угаре просчитались Как в силах собственных своих, Так в силах тех, с кем сообща пытались Поджечь, взорвать наш всесоветский дом. Они теперь стоят перед судом. Наш приговор услышат эти звери. По их делам им судьи воздадут. В последний раз за ними хлопнут двери. Их уведут. Мы ж на постах своих, больших и малых, Крепя стальную мощь родной страны, Для подвигов, на свете небывалых, Все силы отдадим, что нам даны. А силы наши – нет им точной меры! Герои шахт, герои – стратосферы, Герои красных воинских рядов, Готовые с оружьем всех родов, Не дрогнувши ни пред какою кликой, Встать на защиту родины великой. Родимых сел и городов, – Герои все искусства и науки, Герои фабрик и полей. Все, головы чьи заняты и руки Работой не для вражьих прибылей Какого-то фон Дрэкка иль За-дсу-ки, Различных лишь рисунком вензелей, Мы знаем, ставя творческие вехи: Из темных нор, из потайных щелей Ползут враги, чтоб ставить нам помехи, – Их вылазки тем злей и тем подлей, Чем явственней у нас растут успехи! Успехи ж наши таковы, Что только для фашистской головы – По тупости ее, по узколобью – Не ясно то, что умным не в секрет: Сколь ни велик был вражий тайный вред В Донбассе ли, в Сибири ли за Обью, Но этот вред в гигантский разворот Всего того, что создал наш народ, Вошел вредительскою дробью, Чувствительным, но исправимым злом, А не решающим числом. Рубцы вреда какие б ни остались, Враги жестоко просчитались: Изменники их подвели Значением троцкистского подспорья, Продажею украинской земли, И Приамурья, и Приморья. Сорвали мы предателям их торг, Готовность их к условиям кабальным: Перед судом предательский восторг Звучит распевом погребальным. Пощады нет. Она исключена Для этого клубка змеино-злого, – В сближенье с ним не только это слово. Кощунственна уж мысль о нем одна! Пред всей страной, пред родиною милой, Сыновнею любовью прозвучав, Как родина, пронизан гневной силой, Как родина, спокойно-величав, О сказочной красе ее расцвета, Разя гадюк, проникших к нам во двор, Вот петь о чем он призван, стих поэта, В ответ на вражий заговор. Пусть он звучит, как песня боевая, И пусть прислушается к ней Тот враг, что, нас фашистски отпевая, Забыл, что нас вывозит не «кривая», А мощь народная, живая, Та мощь, которой нет сильней! В какой башке – немецкой иль японской – Созрела мысль – нас сокрушить войной, Нас, пятилеткою двойной Ковавших бронь не башни вавилонской, А грозной крепости стальной?! Страна, где радостной культурой, Куда ни глянь, все расцвело кругом, Она ль не справится с врагом, Как справилась с враждебной агентурой, С бандитами, что шайкою понурой Теперь стоят перед судом? Исход борьбы – он нам заране ведом. Разведчики предсмертным бредом Кончают подлую борьбу. Их господа пойдут за ними следом. Они пожнут такую же судьбу!

Твое бессмертие в бессмертье наших дел! *

Памяти т. Серго Орджоникидзе

Вокруг сраженного внезапной смертью друга Соратники-бойцы тесней сомкнули строй. Смертельным приступом сердечного недуга Из строя выведен герой. Спадает прядь волос на мрамор лба холодный. Ты ль это, наш Серго, кипуче-огневой?! Нет, нет, не умер, ты, наш рыцарь благородный: Ты нашей гордостью останешься живой. Он будет с нами – образ твой, Когда грозовые всполохи Определят врагам их роковой удел. Твое бессмертие в бессмертье наших дел, В величье ленинской и сталинской эпохи!

Новикову-Прибою *

Он навсегда войдет в потомство, Наш славный Новиков-Прибой. Как поучительно знакомство С его причудливой судьбой! Самодержавья воздух спертый Еще нам легкие травил, Когда себя «Матрос Затертый» [15] В литературе объявил. Но духоте невыносимой Мы дали бой, Октябрьский бой. И вот – на мир на весь «Цусимой» Взгремел наш Новиков-Прибой. Наш Силыч – силой крепкой налит. Рабоче-творческий аврал С высокой мачты он сигналит, Литературный адмирал. Он смотрит с зорким напряженьем, Чтоб враг не мог нас обойти. – Вперед, к великим достиженьям На нашем творческом пути!

15

Первоначальный псевдоним Новикова-Прибоя в 1906 году.

«Правда» *

Героическая поэма

В столице царской, знаменитой. Вдыхая утреннюю мглу, С сумой, газетами набитой, Стоял газетчик на углу. Он изучал прохожих взглядом, Привыкши быстро узнавать, Кому с какой начинкой-ядом Газету свежую совать. О «Новом времени», газете, Все знали: орган в «сферах» – свой, Сам царь читал его в клозете, День начиная деловой. «Нововременские герои» Для «сфер» готовили «меню». Щедрин, однако, в веки кои Не зря перекрестил в «Помои» Нововременскую стряпню. В ней, кроме всякой дряни прочей, Была излюбленная ось: Она была антирабочей И провокаторской насквозь. Блестя на вид иным нарядом, В суме – с «Помоями» рядком – «Речь» изъяснялась тонким ладом, Иным, культурным языком. Она сочилась тоже ядом, Но яд приправлен был медком, Медком кадетской изготовки. Она юлила с первых строк: «Мы понимаем… забастовки, Когда они… кадетам впрок, Чтоб напугать рабочим „зверством“ Всех тех, кому „пора понять“, Что лишь кадетским министерством, Его искусным лицемерством Рабочих можем мы унять. Мы капиталу грунт распашем, Мы для него расчистим путь! Да не угодно ли взглянуть, Как в „Современном слове“ нашем Мы „красной тряпкой“ ловко машем, Дабы рабочих обмануть!» Газет указанных семейка В переднем чванилась ряду, За ними – шустрая «Копейка» Рвалась в рабочую среду, Рядилась пряником сусальным, Соединяла с тоном сальным «Демократический бутон» И приложеньем премиальным, То новогодним, то пасхальным, Манила в желтый свой притон. С ее блудливою «программой» И вороватою рукой Мерзавку эту эпиграммой Нам отбивать пришлось такой: Билет Варшавской лотереи, Жилет, Лакейских две ливреи, Чулки, Бумажные ботинки, Брелки, Секретные картинки, «Эффект!» – Мазь для особых целей, Комплект Резиновых изделий, Одна Продажная идейка. Цена За весь товар – копейка! «Да ведь рабочие пусты же! Да с революцией – провал!» «Луч» ликвидаторский бесстыже Всей этой швали подпевал: «Мы ликвидируем подполье! Легальность! Лозунг наш таков. Лишь крепче надо взять в дреколье Вот этих вот – большевиков! Они культурным нашим классам Прямые вестники грозы. Они нашли дорогу к массам, Бунтуют темные низы!» Тяв! Тяв! И шмыг скорей под лавку. Поставим ли себе в упрек: Мы ликвидаторскую шавку Стегали вдоль и поперек! В столице царской, знаменитой, Вдыхая утреннюю мглу, С сумой, газетами набитой, Стоял газетчик на углу. Вот покупатель. Кости крепкой. Взял «Речь». (Глаза врагам отвесть.) Сверкает взор под жухлой кепкой. «Как с „Правдой“? Вышла?» – «Вышла. Есть. Да пристав тут порол горячку: За „Правду“ дал мне по горбу». «Но ты успел припрятать?..» «Пачку!» «Куда?» «Часть – в мусорную тачку, Часть – в водосточную трубу». «Я заберу всю пачку!» «Ладно». «Сочтемся вечером с тобой!» Так вышла «Правда». Не парадно. Не на парад ведь шла, а в бой, В бой беспощадный, в бой кровавый С ордой народных палачей, С царем, с помещичьей оравой, Со сворой хищных богачей, С «нововременскою» отравой И ложью подлой и лукавой «Речей», «Копеек» и «Лучей». Пред большевистскою бойницей Трепались вражьи языки, Мотались длинной вереницей Жандармы, темные шпики, – Иуда Троцкий за границей Грозился взять ее в штыки. Но «Правда» била гневом, смехом Царя и всех его псарей, Кадетов, крытых лисьим мехом, И ликвидаторских угрей. Путь расчищая к новым вехам, Гремел враскат рабочим эхом Гром большевистских батарей!

* * *

В огнях всемирного всполоха Шла поступью громовых лет Несокрушимая эпоха Несокрушимейших побед. Путь «Правды» стал светлей и шире, Ее слова гремят в эфире, Свивая славу наших дней, И места нет такого в мире, Где б не прислушивались к ней. Гордясь любовно именами Своих испытанных вождей, Сквозь гул борьбы, сквозь дым и пламя, Сквозь клевету, которой с нами Боролся Троцкий, черный змей, Фашист природный и злодей, Мы пронесли ее как знамя, Как рупор ленинских идей! Ее страницы – диадемы Из строк, в алмазной чьей игре Бессмертные сверкают темы Для героической поэмы О героической поре!