Том 6. Дураки на периферии
Шрифт:
Александр. До трех считаю! Раз!.. Два!.. Дважды!.. Три!
Александр хватает Дельвига, подымает его и размахивает его туловищем, собираясь выбросить его в окно.
Дельвиг. Ты умертвишь меня! Александр. А ты скажи!
Дельвиг. Не убивай меня! Я тебе ее покажу… Она — Карамзина…
Александр оставляет Дельвига.
Александр. Я думал, правда, явилось что-нибудь никому не известное.
Чаадаев.
Александр. Она, должно, старуха?
Дельвиг. Так вот, господа… Аракчеев умер!
Общее движение и восклицания.
Дельвиг. Нет, он не умер, а он…
Шум и смех. Кюхельбекер близок к обмороку; Чаадаев его поддерживает и дает ему вина.
Дельвиг. Он умрет еще, надейтесь, господа!
Кюхельбекер. Ты, Антон… У меня сердце могло разорваться от радости, я был способен умереть.
Дельвиг. А теперь, Вильгельм, а теперь?
Кюхельбекер (грустно). Теперь у меня опять целое сердце.
Пущин. Друзья, чтобы наш Вильгельм не умер от радости, следует беречь Аракчеева!
Дельвиг. Обождите! Аракчеев не умер, а он…
Александр. А он?
Пущин. А он?
Кюхельбекер. А он жив!
Дельвиг. Не вполне! Его изувечила собственная кухарка!
Александр. Прелестная кухарка!
Дельвиг. А государь об этом узнал и поглядел на Аракчеева косо — вот так! (Показывает косой взгляд). Аракчеев слег и объявил себя при смерти, и у него еще началась изжога!
Пущин. Да здравствует изжога!
Кюхельбекер. Изжога в желудке тирана!
Александр. И кухаркина тяжкая длань!
Чаадаев. Выпьем, друзья, за могучих кухарок, в руках которых больше разума, нежели в головах иных философов!
Смех, общее оживление.
Александр. Это правда, это правда! (Указывает на Чаадаева, упираясь в него пальцем).
Чаадаев грустно улыбается.
Дельвиг. А еще говорят…
Пущин. Кто говорит? Один Дельвиг Антон!
Дельвиг. Э-э… говорят еще, в Неву кит приплыл, его ищет полиция, чтобы арестовать и выяснить его личность…
Кюхельбекер. Полиция кита не увидит!
Пущин. Никогда! Во веки веков!
Александр. Она съест его!
Дельвиг. На нем уже, говорят, катаются верхом ребятишки, и солдаты кормят
его сухими щами!Приходят Василий Львович Пушкин и с ним гвардейский офицер Захарий Петров. Приветствия и восклицания. Оживление увеличивается.
Александр (к Василию Львовичу). Дядя, правда, кит в Неве?
Василий Львович. Конечно, натурально! К нам всякая пакость плывет, бежит и едет. Порядочное к нам не прибывает, а киты, акулы, змеи, ехидны — сколько угодно, сколько угодно!
Александр. А ты видел кита?
Василий Львович. Зачем мне глядеть на всякое чудовище, на всякую гадость! Я избегаю сего зрелища! (К Чаадаеву). Петр Яковлевич, Петр Яковлевич, а стол у тебя того — убог, батюшка, убог… Где же яства?
Чаадаев. Здесь юность, она же есть лучшее яство для души…
Василий Львович. Для души! Ах так, — верно и справедливо… А ведь у каждой души, ниже ее, живот есть! Вот, батюшка, — я поэт, а рассудком здрав!
Александр (к Петрову). Захарий! Иди сюда, Захарий… Ешь сыр со мной. Где ты был, Захарий, я соскучился…
Захарий. Служил, Саша, — царю служил…
Александр. И что получилось?
Захарий. Да ни черта!.. А ты кому служил — Музам? Ну как они?
Александр. Они, Захарий, старушки!
Дельвиг. А еще, господа, говорят, что это…
Пущин. Подожди, Антон!
Дельвиг. Мне некогда… Говорят, звезда на землю летит — и нам всем гроб!
Кюхельбекер. Если не встрянет человеческий разум, нас поглотят роковые силы, — так полагали и Жан-Жак Руссо, и сам Бернарден де-сен-Пьер!
Василий Львович. Бернарден де-сен-Пьер? Ого! Серьезно!..
Пущин. Прекрасно! Звезда — молодец: сколь негодяев погубит!
Кюхельбекер. Однако ж и тебя, Жан, и меня!
Пущин. Да, тебя мне жаль, это напрасно…
Александр. А самого себя, Жан, а самого себя?
Пущин. Самого себя не жаль, Саша… Придется, пожалуй, жить с честью, и тогда все равно погибнешь. Ты знаешь!
Александр. А так не надо! Пусть гибнут одни негодные… Не грусти, Жан!
Василий Львович. Я поспешаю, я поспешаю!
Чаадаев. Куда, куда, Василий Львович?
Василий Львович. На месте, на месте… Я сочинил поэму о деяниях Петра… Я хочу вас ознакомить, господа, с новым своим сочинением, ведь здесь присутствуют поэты, мои земляки с Парнаса…
Кюхельбекер. И я прочитаю! И у меня есть поэма в кармане — и также о Петре.