Том 8. Ведь и наш Бог не убог, или Кое-что о казачьем Спасе. Из сказов дедуси Хмыла. Часть V. О спорном и нелепом

Ох, ох, ох! Сколь же стучать в дверь твою закрытую? Оторви взгляд от «стены плача»! Потеряй себя, чтобы обрести… ВСЁ И ВСЯ! Разве не о том печаль твоя? Сделай этот прыжок веры!!! Прямо сейчас! Вместе с моими словами сделай прыжок в Никуда…

Попробуй на «три». Один, два, три… И-и-и-и…

…Мир наш по меньшей мере о семи слоях. О семи Симеонах. И каждое явление с вещью состоят. То, что мы видим, что слышим, что осязаем, что обоняем, вручье есть. В руки оно нам даётся. Вот что такое рука? То, что собирает. Само слово это от «ронки» происходит. А «ронка» и означает на старом наречии, нами давно уж забытом, «собирание». Наши чувствования – хоть зрение, хоть слушание, хоть осязание – мир собят. Чувствованиями мы в руки его берём, собираем. Оттого и вручьем наружность его называли. Вручье – это рубаха красная, для мира которая. Это одновременно и его кафтан праздничный. Оглянись вокруг, прислушайся. И видишь ты, и слышишь, и осязаешь кафтан сей! В руки тебе он даётся через все вещи и явления мира!

А что с изнанки вручья? Что с его обратной стороны? Нутро! Да-да! Нутро! Или серёдка. Это тот самый образ, о котором мы с тобой беседу беседуем. Вручье – лицо нутра. В давние времена его плащаницей звали. Давай-ка мы возьмём… да хотя бы вот эту шишку. Сама она вручье, а её изнанка, её образ – плащаница. Из чего состоит вручье? Из персти. А плащаница тогда из чего? Имеет ли образ плоть? Да, имеет! И это всё та же персть. Но тогда какая между тем, что снаружи, и тем, что внутри, разница? Должна она ведь быть?

То, что снаружи – это Явь, что явлено нам, или день. А то, что внутри – Навь, ночь. Какая разница между днём и ночью? Никогда не щупал ты день с ночью? Не пробовал их на зуб? День – твёрже, ночь – мягче. Но это одно и то же, хоть и разное! Так и шишка: снаружи она день – твёрдая и светлая, а внутри она ночь – мягкая и тёмная. Облик плащаницы шишки, её образ – та же самая шишка, что и снаружи. Но ты не верь мне! Проверь! Пощупай вначале, чем день от ночи отличается. Для того выйди на перекрое дня – в полдень да в полночь – на место открытое, чтобы объять была – простор, – и щупай. Да не торопись! Собери опыт в достаточности. Тебе будет казаться, что ты ухватил нечто, но не то оно! Откинь свои «откровения» да щупай день с ночью дальше и дальше. А потом уж можно и к образу попробовать прикоснуться.

Вот ты взял шишку в руки. Тем самым прикоснулся к вручью, к красной рубахе её. А теперь попробуй обернуться и прикоснуться к плащанице шишки. Что значит обернуться? К нутренней людине своей повернуться, взором с ней совпасть. И зрит мир, и слышит его, и осязает сердце наше. Оно и есть то самое «я», которое мы, не потеряв, ищем. Азом его знающие звали. Начало и конец всего сущего! Если это «я» взором с телесными очами совпадает, слухом – с ушами телесными, внешняя людина бодрствует. Тогда ты ею себя и ощущаешь. А когда сердце к нутренней людине поворачивается, то она просыпается. Тогда это бывает, когда спим мы.

Присни, соскользни в сон, чтобы к плащанице прикоснуться, взять образ шишки в руку. Каков он? А я тебе подскажу. Дышащий! Вот и соединись с ним дыханием своим. Он вдыхает – и ты вдохни с ним дружно. Он выдыхает – и ты выдохни. А потом сердцем с ним соприкоснись. Тук-тук. Смотри. И удивит тебя стачка их, сердца и дыхания плащаницы, через твоё дыхание, удивит и подсказку немалую подскажет! Удивит, потому что нет тут между ними разделения. В мире Яви, где ты себя с паспортом своим олицетворяешь, дыхание с жилобоем вроде как по отдельности друг от друга, а в Нави они едины. А подскажут они тебе вкупе – бильцо! Это и есть жилобой образа, его сердцебиение, с дыханием его же соединённый. Так битие, что и есть бытие образа, встари называли. Живёт он, образ, в трепете всегда. Как сердечко трепещет. Вот ты и увидь бильцо образа шишки! Как живёт оно, как бьётся! Как только узришь ты бильцо, сердце твоё, что тебе самому же равнозначно, дыхание твоё с образом тут же и сольются. И ты с ним совпадёшь – в образ войдёшь. В образ войдёшь – с Навью совпадёшь! Образ шишки, или камня, или ветра, или сосны той, всей Нави равен, хоть и образ он лишь! Это одна из жгучих загадок нашего мироздания. И лад между тобой и шишкой тогда наступит. Вот тут-то… Но не о том речь сейчас идёт, что с этим делать. Смотри пока что. И того достаточно будет.

Живой, как оказалось-то, образ! Как сердечко мерцает. Это потому, что в нём сердце и есть. Серёдка образа! Его утро! Дивом её называли. Оно – предтеча образа, предобраз его. Коли бильцо ты увидел, то, что мерцает, то от чего оно реет? И к чему? К диву – к серёдке своей! Диво шишки вроде бы тоже шишка есть, но и не шишка уже. И даже не образ её, а призрак в виде некого сгустка предплоти. Если вручье плоть есть, а плащаница – обратная сторона плоти, тёмная плоть, или Навь, то диво – то, что предшествует плоти в нашем обыденном понимании. То, что до Нави. Вроде как парит диво, марево оно этакое. Огонь и вода вместе – суть его. Но можно в нём, в мареве этом, угадать образ будущей шишки. Бьётся жилкой диво, словно сердечко. То прибывает, то умаляется, – реет. Можно ли до него добраться-достучаться? Если образ можно пощупать, то возможно ли так же предобраз ощутить, можно ли войти, как в калитку, в него?

Конечно, можно! Ведь не рукой мы всё ощущаем! И не очами видим, не ушами слышим. И ладонь, и глаза наши, и уши – верни сердечные, веточки его. Сердцем мы и вручье берём, сердцем и образ трогаем, сердцем и диво посягаем. Возьмёшь ты образ – не рукой, сердцем своим – и удивишься: он-то вместе с ним, с сердцем твоим, горит, им живёт. Его, образа сердце – диво, – твоим же сердцем да дыханием и оказывается. Почему так? Потому что сердце твоё и его сердце – одно сердце есть. И оно же есть тот самый Аз, или Яз, в котором Начало и Конец сходятся. И в котором всё и вся начало и конец имеют: и шишка эта, и она, и он, и, конечно же, ты. Сердцем тем все вещи и явления мира живы! Оно корень всего! Нет «моего «я», есть только «Я»!!! Если от вручья к корню этому начнёшь восходить или обратно нисходить, тук как хочешь, то ты же этой шишкой в какой-то миг и оказываешься, а она тобой! И то удивит тебя безмерно! На этом поприще достаточно удивлений! А через удивление сие мир-то тебе и отзовётся! Улыбнётся! Так что коли хочешь, чтобы мир тебе улыбался да отзывался, да не перечил, перестань грех умножать, делить то есть. Правое с левым, ночь с днём, мужчину с женщиной – на «я» и не «я»!

Как, спросишь, восходить? Ох уж и невнимательный ты! Только что сказано тебе было, и тут же ты опять вопросом этим задаёшься. Взял ли ты предмет в руку, взял ли его очами, ушами, неважно, – ищи его бильцо. То, что бьётся в нём, мерцает! Для чего обернись просто, присни. В дрёме ты увидишь образ предмета. Не стоячий он. Реет, бильцом бьётся. А в бильце образа того серёдка тебе уже и откроется. И окажется она дивом! Вот тебе и весь сказ. А дыхание твоё тут тебе помощником будет! Оно серёдку ту тебе укажет, серёдку образа! К диву выведет. От неё вдох, к ней и выдох. Дыхание же у образа – плащаницы – и есть жилобой! Жилобой и есть дыхание! Вот тебе и другая подсказка. Дыхание и сердцебиение едины – бильцо, как говорили люди знающие! Оно, коли увидишь его, тебя навострить должно! И у самой шишки жилобой с дыханием есть, и у её образа – плащаницы, и предобраза – дива – жилобой с дыханием, или бильцо, тоже есть. Вот ты, приснувши, вошёл в образ шишки, ищи его сердечко. Ищи в дрожи образа – в бильце корень его! Самую серёдку! А найдёшь его – спой ему, корешку сему, песню чародейскую, чтобы с ним единым стать! Вот тебе и третья подсказка. Песней сердце твоё с дыханием соединяются. Всегда так! И получаешь ты ключик к диву образа. Сможешь и эту рубаху с Сокровенного снять! Ведь и вручье, и плащаница (образ), и диво – рубахи мироздания. В них Сокровенное облачено. Так вот и восходят к Азам! От вручья – к плащанице через дыхание, от плащаницы – к диву через слово (песню). От дива уж далее…

Что, песню ту не знаешь? Незамысловата она! А-У-И! Не простые это звуки. Сказки гласят нам, что то первогромы. И звучали они тогда, и поныне звучат в Изначалье. Там, где творенье и разрушенье ещё в силу не вступили, где они в покое и где нет ни тогда, ни ныне. А – раздолье есть, зов. У – спад, или отзыв к раздолью. А И – соуз их! Почему он позади стоит? Ну, такие же у тебя негодования всколыхнулись? Мол, как же так! Союз между должен быть! А тут опосля! Не так как-то! Но дело в том, что «между» не соединяет, а разделяет! В конце же И – яко замок. Он-то и соединяет соузом первогромы! Начни петь диву шишки, предобразу её, эту чародейскую песню, и он – предобраз – отзовётся тебе, откроются врата к Сущему.

Зачем всё это надо? Ты же меня когда-то об образах спрашивал, не я тебе навязался. А сам, ради чего вопрос-то задавал, и не поймёшь? Немало я на таких нагляделся. Приходят с вопросом. Рьяно так, напористо! Мол, давай, и всё тут! Ну, начинаешь ты ему подсказку давать – стрелу пускать, а он смотрит на тебя с немым вопросом, оценивает: а для чего это, для чего то? Потому-то и мимо них «наука» эта нехитрая проходит. Так как они сами в себе запутались. Падла в них, глубоко спрятанная, живёт! Не то они ищут, о чём спрашивают! Не то они сами есть, что в мир о себе кажут! Не то! Оттого и вопросом глядят на тебя да укором, когда ты им вопрос их же раскрыть пытаешься. Вроде как: «О чём это ты? Я тебя не о том спрашиваю!» Хотя ты им именно на вопрос поставленный ответ даёшь.

Слово «падла» хоть и не наше, но близко оно к сути того, что скрыто в человеке. Заимствовано оно нами у иудеев древних. Говорят, у них оно означало «выкупать из рабства». В сути, раба. У нас же оно просто означает того, кто подле себя, кто веником живёт, кто на части разорван. На устах одно, внутри другое. Лицемер этакий! Также говорят, что латинское «орбус» («лишённый чего-либо») и древнеиндийское «арбас» («слабый») тоже со словом «раб» единого корня. Достаточно ли тебе того? Разумному-то достаточно будет! Достаточно, чтобы увидеть, что за враг такой хитрый в падле скрыт. Но не всегда мы разумны. И не всегда сказанного достаточно бывает, даже если во сто крат больше скажешь, чтобы падлу эту узреть! Ловко она скрывается!