Том второй

«Люди добрыи! Помогитя!» – опять затянула своё старуха. «Зэк», кряхтя и кашляя, поднялся с кровати, медленно подошёл к двери, по-воровски незаметно нырнул в коридор. Через малое время возникла суетная возня в соседней палате, а затем всё стихло.

«Придушил он её, что ли? – подумал электрик из девятой палаты. – Или просто так совпало?» Отвыкшие от тишины больные не могли поверить, что нескончаемые стоны прекратились. За окнами стало светлее, рассвет уверенно приближался. Может быть, в Божьем мире всё встало на свои места? Или просто так совпало? Скрипнула дверь девятой палаты. Бывший «з/к» вошёл и лёг на койку, сосредоточенно и надсадно сопя.

В ожидании суда

Возвращение в родной город оказалось безрадостным. Полгода назад Саня уезжал отсюда на кураже, поскольку его ждала Москва, где подвернулась вакансия в популярном издании с лёгким налётом аналитики, но при этом падком и на скандалы. А вернуться пришлось добровольно-принудительным порядком: одно неоконченное дело потребовало присутствия подающего надежды журналиста на малой родине. Дело каверзное. Судебное дело.

События развивались так. Уже зная о предстоящих переменах в судьбе, Саня одну из последних своих статей в областном еженедельнике, где тогда работал, сделал остро критической по отношению к местной администрации. Вообще-то, в провинциальных СМИ это не принято. Когда ты надеешься с прибылью продавать землякам нафаршированные мусором рулоны газетной бумаги, вряд ли ты станешь ссориться с руководством города или губернии. Саня, несмотря на молодость газетчик уже опытный, знал, конечно, условия игры, негласно сформулированные для прессы в период суверенной демократии и властного тандема. Точнее сказать, на региональном уровне это были условия выживания, а не игры. Играть с пишущей и вещающей братией здесь не собирались, здесь просто душили любого строптивца. Если у кого-то возникало стремление пострадать за свободу слова и прочие «общечеловеческие ценности», то добро пожаловать! Но желающих было ничтожно мало. Даже записные фрондёры свято чтили границы дозволенного, чётко понимая, на что им выдана санкция, а чего касаться они не смеют ни при каких обстоятельствах. Безусловно, всё это Сане было прекрасно известно, и всё-таки он не удержался – напоследок решил вставить пистон доставшему всех областному чиновничеству, рассчитав, что успеет убраться из города до того, как разразится скандал.

На журналистский подвиг Саню спровоцировало пришедшее в редакцию письмо, обличавшее злоупотребления в системе ЖКХ губернской столицы. Обитатели ветхого строения, расположенного в центре города (пусть и не на главной улице, но вполне престижно), жаловались на трещины в несущих конструкциях, на антисанитарию, царящую в подвалах и на чердаке, на ползущую из квартиры в квартиру плесень, на проблемы с электропроводкой, с канализацией… Короче говоря, «сталинский» дом умирал, неумолимое время вершило свой суд, и люди ничего не в состоянии были ему противопоставить. Все обращения жильцов в управляющую компанию заканчивались циничными отписками, никаких мер по спасению дома принципиально не принималось, вот и решились бедолаги писать в газету. По сути, в этом письме не было ничего нового. Редакционная почта ежемесячно приносит десятки подобных посланий. Авторами их являются, как правило, деятельные старушки, правящие жильцами своего подъезда, как просвещённые государыни, или инициативные люди средних лет, находящиеся на пенсии по инвалидности. Этим категориям граждан, в отличие от большинства ответственных квартиросъёмщиков, обескровленных изнурительной борьбой за существование, хватает времени и энергии для вхождения в затяжные, осложнённые многочисленными привнесёнными факторами исторические процессы, вроде тяжбы с ЖЭКом. Впрочем, есть ещё одна категория жалобщиков – люди с явными отклонениями в психике. Но на этот раз Сане в руки попало письмо, неожиданно тронувшее душу. Написано оно было безыскусно, автор его, очевидно, не был знаком с выработанными в кляузном деле штампами, устойчивыми оборотами и стилистическими ухищрениями.

Станислав Михайлович Багдасарян излагал случай из жизни. Получив на выходные в своё пользование внучку, счастливый Станислав Михайлович, который не мог наглядеться на малышку, отправил супругу на рынок «за витаминами» и с упоением предавался девчачьим забавам; когда же время игр сменилось временем кормления, дед направился разогревать приготовленный обед. Стоя у плиты, Багдасарян услышал за стеной жуткий грохот и, ринувшись в комнату, обнаружил на полу, в нескольких сантиметрах от внучки, огромный пласт отвалившейся штукатурки весом в десяток килограммов. На потолке же зияла как бы полынья, в который была видна обнажившаяся дранка, словно недавно вышедшая из-под рубанка, едва-едва посеревшая за то долгое время, что прослужила людям. Инженер Багдасарян стоял как громом поражённый и не мог оторвать глаз от редко встречающегося в настоящее время образчика примитивной строительной технологии, прикидывая, сколько слоёв штукатурки находится у него над головой. Станислава Михайловича внезапно осенило: за всеми этими слоями уложенные в решётчатый узор деревянные реечки не видели ни сменившей коллективизацию индустриализации, ни войны и последовавшего восстановления народного хозяйства, ни разоблачения культа личности, ни Совнархозов, ни застоя, ни перестройки, а вот теперь неожиданно для себя глянули на белый свет и стали свидетелями становления новой демократической России. Всё это настолько ошеломило Багдасаряна, что на несколько мгновений он вошёл в ступор, но затем историко-хозяйственное изумление отступило на второй план. До инженера дошло, что под обломками советской империи едва не погибла единственная внучка! Дед бросился к ней, замершей на полу рядом со своими куклами, трагично одинокой и хрупкой среди белёсого марева оседавшей меловой взвеси. Малютка даже плакать не смела, опасаясь, что грянувший с потолка удар есть наказание ей… Вот только за что?! В глазах девочки застыли слёзки, закипавшие на веках, но до поры удерживаемые длинными пушистыми ресницами. Багдасарян прижал внучку к груди, и испуганные ритмы их сердец перекликались в прерывистой пульсации. В этот миг мужчина, потрясённый произошедшим до глубины души, понял, что кто-то должен за всё ответить. Далее в письме шёл ряд риторических вопросов: а если бы она сидела в другом месте?.. а если бы?.. а если?..

Видимо, это возмущённое послание, составленное доходчиво и проникновенно, показалось чрезвычайно убедительным соседям Багдасаряна – под очередным требованием наконец-то отремонтировать крышу подписались все как один. И Саня, знакомясь в редакции с коллективным обращением, тоже расчувствовался, живо представив себе беззащитную девчушку в мутном тумане висящей в воздухе побелки, среди груд обрушившейся штукатурки, которая чуть не погребла несчастную. Образ невинного создания, подвергшегося смертельной опасности, создавал яркий эмоциональный фон для запоминающегося, хлёсткого газетного материала, содержавшего рассуждения об агонизирующем жилищно-коммунальном хозяйстве и прозрачные намёки на процветающее в губернии казнокрадство. Случай был показательный и давал возможность, выжимая скупые читательские слёзы, легко витийствовать по поводу безразличия верхов к судьбам простых граждан. Рука потянулась к перу, то бишь к клавиатуре редакционного компьютера…

Если бы по уму, то Сане не следовало писать ту статью. Помня о том, что ему повезло отыскать престижную и денежную работу в Москве, что он отрясает со своих ног пыль провинциального идиотизма, надо было наплевать на историю Багдасаряна и его внучки. Но живший в глубине души мальчишка-озорник подталкивал под локоть: пиши! пиши! И получился один из лучших текстов журналиста – злой, остроумный и по делу. Захотелось показать его людям. Опять ошибка, непростительная для человека, считавшего себя акулой пера! Ну, хорошо, вышло у тебя нечто приличное с точки зрения журналистики, но рискованное с точки зрения здравого смысла. Так оставь написанное для раздела «Из неизданного» в качестве образца стиля. Куда там! Понёс на утверждение в печать!

А дальше всё шло одно к одному. Как назло, главный редактор был в отпуске, визировала очередной номер его заместитель, Санина любовница. Когда Саня дал ей материал для ознакомления, Юля Витальевна едва пробежала глазами по листам. Редакторша поняла, что статья посвящена острой и скользкой теме, коей касаться строго-настрого запрещено, но, зная Саню как человека, который не захочет ссориться с боссом, предположила, что в конце публикации автор как-нибудь вывернется, сообщив читателям, что губернское и городское начальство неизменно печётся об обывателях, и обывателям здорово повезло с руководителями. К тому же, Юля Витальевна была озабочена совсем не содержанием газеты, а своими интимными переживаниями по поводу предстоявшего отъезда Сани. Вступившая в бальзаковский возраст дама использовала встречу с молодым человеком, явно дичившимся в последние дни, избегая оставаться с ней наедине, как повод для разговора об их отношениях. А тут и Саня неожиданно подыграл подруге, томно поводя глазками, мурлыча какие-то сальности. И что интересно: парень в тот момент действовал безотчётно, лишь впоследствии догадавшись, что пошлым флиртом спас своё творение, открыл ему дорогу к читателю.

Вот так вышла в свет газета с немыслимо смелым заголовком, с красноречивыми фотографиями, с хищной статьёй, вызвавшей немедленный и громкий резонанс в городе. Саня мог бы чувствовать себя героем, если бы ответная реакция властных структур не оказалась столь же немедленной и жёсткой. Последовали длительные нудные разговоры с главным редактором, выволочки, угрозы… Да и это бы ничего – всё забылось в Москве. Столичные впечатления затянули, словно илом, провинциальное прошлое: другие масштабы, полезные связи, интересные люди. Однако напомнила о себе периферия, напомнила внезапно и грубо, как она только и умеет делать: Саня получил повестку в суд, который привлекал его в качестве ответчика по делу о клевете, возбуждённому жилищным комитетом администрации области. Комитет требовал от еженедельника письменного опровержения порочащих его сведений, а с Сани собирался взыскать ни с чем не соизмеримый штраф.

Саня поделился проблемами на новом месте работы. Ему посоветовали идти напролом, своей вины не признавать, бороться до конца и пообещали всемерную поддержку. К делу привлекли известного адвоката, выделили Сане в помощь опытного юриста и зубастых фельетонистов, которые должны были осветить в заметках «из зала суда» все вопиющие факты давления на прессу и самодурства провинциальных чинуш. Московская редакция уже поставила в план серию горячих публикаций и отчётов о судебном процессе. В задуманном цикле материалов вырисовывался бы привлекательный образ главного героя скандала – неподкупного журналиста, стоящего горой за либеральные ценности и страдающего от притеснений. Кто же защитит борца-страдальца? Только несущая людям свет истины газета, в которой он нынче работает! Получалось всё очень ладно и кстати, поскольку чуткая редактура уловила настроение федеральных властей, стремившихся в преддверии выборов освободить себя от бремени ответственности за дуболомство и хамское воровство властей на местах.

Москва всё чаще жеманно пеняла на самоуправство назначенных ею же глав регионов. Появляясь на телеэкранах, руководители государства недовольно морщились или сурово хмурили брови, когда им открывали глаза на злоупотребления в субъектах федерации. Проницательная часть медиасообщества всё отчётливей понимала, что за всей этой мимикой скрывается неспособность навести порядок на нижних этажах властной пирамиды, ибо обуздать слой управленцев средней руки крайне трудно ввиду многочисленности и косности этого слоя, обладающего к тому же глубоко эшелонированной коррупционной обороной и партизанскими навыками круговой поруки. Кремлёвские мечтатели устремлялись мыслью в преобразовательные выси, а действовать приходилось через передаточные механизмы неповоротливой и скрипучей административной машины (даже, скорее, телеги!), управляемость коей в России традиционно вызывает опасения. Поэтому федеральному руководству оставалось лишь брезгливо кривить лицо, когда речь заходила о подгнивающем фундаменте вертикали власти, и время от времени приносить на алтарь народного недовольства какого-нибудь местного хапугу из числа тех, кто бессовестно подводит оказавший им высокое доверие Центр. В стране разворачивалась широкая кампания с целью дистанцировать Кремль от провинциальных бюрократов, вызывавших глухое, но яростное раздражение избирателей. Произошло несколько громких отставок, и явно был намечен круг губернаторов и крупных чиновников, которым предстояло стать дальнейшей искупительной жертвой в борьбе за электорат. Отслеживая эту ситуацию, владельцы издания, где теперь публиковался Саня, увидели в завязавшейся вокруг него коллизии возможность подыграть московской партии, рассчитывая в дальнейшем на определённые преференции. Такой вот удачный вырисовывался тренд у этого судебного разбирательства, такой выгодный намечался мэйнстрим.

Но тут нашла коса на камень, потому как истцы по Саниному делу тоже сдаваться не собирались. Почуять бы провинциальным чинодралам, каков замах столичных журналюг, снизить бы накал страстей, спустить бы дело на тормозах. Так нет! Упёрлись, не отступали ни на йоту от своих абсурдных требований. В чернильных душах взыграли амбиции: кто это там в наш монастырь со своим уставом лезет? как так? Тут всё вокруг наше, и судья наш, и суд, и проиграть мы не имеем права!

Помимо агрессивно-животного желания не пустить чужака на свою территорию существовала и более серьёзная подоплёка разгоравшегося конфликта. Во-первых, процесс по иску областной администрации к начинающему журналисту должен был стать жупелом для других своевольников, чтобы ещё раз убедились: за непослушание их обязательно накажут без снисхождения и срока давности; любое неповиновение немедленно повлечёт за собой суровую кару, от каковой не спасёт ничьё покровительство. А во-вторых, предстоявший суд рассматривался в области как поле битвы, на котором руководство региона собиралось показать федералам свою силу, недвусмысленно заявить о своих законных интересах и неотъемлемых правах на контролируемый кусок государственного пирога. Местное чиновничество вылезало из окопов и поднималось в контратаку. А как же иначе? Время от времени надо напоминать центральной власти о необходимости учитывать в проводимой политике устремления автохтонных управленцев. И в самом деле, сложилась до обидного несправедливая, алогичная ситуация. Федеральная власть в погоне за телевизионными картинками счастливой жизни народа, за благостной статистикой спускает «на места» процентовки голосования, разнарядки по введению в строй инновационных объектов, по освоению инвестиций, но при этом забывает, кто добивается чаемых рейтингов и презентуемых достижений. Ведь не из Москвы же приезжают начальники в какой-нибудь Волчехренск открывать наноцех по производству нанопамперсов, и не московский требовательный баритон даёт накачку председателю участковой избирательной комиссии в случае недостаточно триумфальной победы на выборах партии власти. А раз так, то извольте делиться своими столичными привилегиями и центровыми доходами. В этом был смысл послания (или как там говорят по-модному? месседжа, что ли?), направленного московской камарилье регионалами, собиравшимися растерзать писаку, посмевшего тявкать на хозяина. Поэтому суетилось вокруг суда над Саней множество чиновной рыбёшки, а где-то далеко за стаями мелочи угадывалось скольжение грозной тени крупной рыбы – губернатора.