Томек в стране фараонов

Новицкий с Током обменялись улыбками.

— Ну что ж, братишка, — сказал моряк, — двигайся.

В тот день они на своей шкуре убедились, что может сделать с человеком пустыня. Томек настаивал на том, чтобы пройти как можно больше. Он ничего не говорил, но видел, что с Новицким что-то не в порядке. Моряк старался держаться молодцом, не подавать вида, но шел практически вслепую, с закрытыми глазами, пытаясь хоть чуточку защитить их от пыли и солнца.

Раскаленный воздух легонько подрагивал, творя необыкновенные, фантастические оптические обманы. Несущаяся куда-то далеко-далеко пыль пустыни казалась пылающим костром, взлетала подобно змею, вращалась, опадала… Солнечные лучи преломлялись так, что предметы отражались, как в зеркале воды, создавая иллюзорные образы озер или луж. Отдыхая в уютной тени, Новицкий высказался с редкой для него серьезностью:

— Шальная она, пустыня. Видишь воду, идешь к ней, а это море песка. Пусть я превращусь в кита, но это дьявольские штуки.

— Бахар эш-шайтан, — шепнул Томек.

— Что ты там толкуешь, братишка?

— Это по-арабски, — прохрипел Томек. — И значит: «море дьявола». Местные так это называют.

— С каких это пор ты знаешь арабский?

— Только несколько интересных слов.

Дальше они шли, уже получив какую-то закалку от пустынных миражей. То, что издали казалось возвышенностью, вблизи было лишь довольно большим камнем. Клочки травы выдавали себя за густой лес, небольшие неровности вырастали в небе, как трубы. Тем, что они не заблудились, путники были обязаны железной последовательности Томека и прямо-таки непонятной наблюдательности Патрика, который научился безошибочно различать характерные природные знаки и иллюзорные миражи.

Новицкий слабел. Он сам это чувствовал и его охватывал ужас. Он страшился не столько смерти, сколько тех хлопот, которые он доставит Томеку и так уж отягощенному ответственностью за ребенка. Глаза у него слезились и, кажется, начинали гноиться. Ему вспомнились десятки встреченных в этой стране слепых [115] . «В Египте на двоих египтян приходятся по три глаза», — так говорили здесь. И мучила его страшная жажда, мысли о воде стали навязчивой идеей. Временами ему казалось, что он сидит в яме, полной воды, и пьет, пьет, пьет; что он блаженно плавает в пресноводном прозрачном озере. Томек давал ему пить вдвое чаще, чем себе или Патрику, но раза два ему приходилось чуть ли не силой отнимать у него гурту. Моряка посещали галлюцинации, временами он лихорадочно бредил.

115

Болезнь, от которой страдал Новицкий, была скорее всего трахома, называемая египтянами воспалением глаз. До сих пор одна из самых распространенных болезней в Египте.

С чуть живым, едва видящим Новицким, со смертельно усталым Патриком дотащились они все-таки до желанного колодца. Это был огромный успех. Не заблудились, не выбились полностью из сил. И оказались у водяного источника, в том месте, которое должно быть известно тем, кто странствует по пустыне.

Вода оказалась в глубокой и широкой канаве, с одной стороны ее окружали скалистые возвышенности, с другой — гравийно-песчаная равнина. Канава была шести метров глубиной. Томек тут же подал моряку гурту с водой, тот выпил ее до последней капли. У колодца стоял большой глиняный кувшин с привязанной к нему веревкой. Они набрали воды, утолили жажду. Вода была холодная, чистая. Томек полил водой опухшее лицо Новицкого, положил холодные мокрые компрессы на его глаза. Ночью он спал плохо, прислушивался к пустыне и ее постоянным обитателям — животным. Где-то завыл шакал, квакали пустынные лягушки. Ближе к утру зажужжали москиты, появились вездесущие противные мухи. Новицкий проснулся, чувствуя себя немного лучше.

— Ох, братец, еле дышу. Глоток рома поставил бы меня на ноги.

— Слушай, Тадек, давай поговорим, пока не проснулся Патрик. До воды мы добрались, треть дороги миновали. Что дальше?

— Как что? Идем дальше…

— Я в этом не уверен. Мальчик ужасно измучен, а ты… болен.

Наступило молчание. Наконец Новицкий спросил:

— Что ты предлагаешь?

— Здесь есть вода, а значит и жизнь. Я оставлю вас и пойду за помощью. Возьму с собой гурту. Одному мне ее хватит на более продолжительный период, чем троим. И кроме того…

— Кроме того?.. — повторил Новицкий.

— Кроме того, здесь явно бывают люди. Проводники караванов, местные бедуины знают колодцы в пустыне. Кто-нибудь вас здесь найдет.

— Может, подождем вместе?

— Нет, так мы потеряем единственный шанс. Я должен попробовать. Поцелуй за меня Патрика.

Они обнялись.

— С Богом, братишка, — произнес моряк и перекрестил Томека.

От сияния восходившего над пустыней солнца становилось светло. Только в глазах и душе Новицкого продолжалась ночь.

XIV Четвертая фигурка

— Садим!

— Я здесь, господин!

— Гяуры ушли в пустыню… Ты пойдешь к женщине вот с этим, — вожак подал ему фигурку фараона в одежде охотника.

— Слушаюсь, господин!

— Скажешь, что от ее мужа. Скажешь, что он велел ей идти с тобой. Скажешь, что нашел гробницу.

— Слушаюсь, господин!

— Отведешь женщину в пещеру…

— В пещеру, господин?

— Да! Там исчезнешь и откроешь люк.

— Но господин…

— Откроешь… засыпешь выкопанный нами проход и вернешься.

— Но…

— Иди, Садим! Никому не позволено шутить с владыкой Долины.

Садим весь съежился, пронизанный каким-то внутренним холодом. Ладно, напугать, обмануть, запутать, к этому он был вполне готов. Но убить… Сомнения терзали его душу. Оставить женщину одну в пещере значит обречь ее на смерть, такую же верную, как если бы он убил ее сразу. Но «железный фараон» — и Садим прекрасно это знал — был неумолим. Пришлось идти выполнять возложенное поручение.

Салли не находила себе места, ее терзала тревога. Она положила руку на голову Динго.

— Где твой хозяин, песик? — спросила она. — Даже ты не знаешь…

То, что Томек, Новицкий и Патрик не вернулись ночевать, было вполне объяснимо. Вышли они довольно поздно, встреча могла быть интересной. Но теперь уже кончался день — и никаких известий. В конце концов Салли осознала, что самой ей ничего не сделать, и решила обратиться в полицию.

Раз что-то решив, она сразу почувствовала себя лучше, стала готовиться в дорогу. В это время подошел ее арабский слуга и сообщил, что прибыл гонец.

Салли вышла из палатки. Гонец показался ей знакомым. «Где я видела это лицо?» — подумала она.

Гонец низко поклонился и подал ей что-то завернутое в полотно. Пытаясь вспомнить, где она прежде видела этого человека, Салли неспешно разворачивала ткань. Увидев, что было внутри, Салли перестала думать о чем-то другом. Все сомнения отпали.

Это была четвертая, оторванная от золотого подноса фигурка Тутанхамона. Она рассеивала золотой блеск, но показалась чересчур мягкой, что очень удивило Салли. «Здесь кроется какая-то тайна», — подумала молодая женщина. «Если бы фигурка была золотой, она бы обязательно весила больше». Салли вернулась в палатку и отыскала фотографию. Все полностью сходилось. Молодой фараон с охотничьим копьем в одной руке, в другой держал «анх» [116] — символ бессмертия. Еще одним знаком того, что фигурка изображает умершего, была узкая, закругленная на конце борода.

116

Анх — знак вечной жизни в египетской мифологии, напоминающий христианский крест.

Салли выбежала из палатки с горящими щеками, забыв обо всем на свете.

— Откуда это у тебя?

Садим ответил на ломаном английском:

— Твой муж найти. Он меня прислать и сказать: жена приди, я найти гробница.

— Гробница? Гробница Тутанхамона?

— Я не знать. Иди со мной. Я провести.

— Я сейчас буду готова.

Было очевидно, что Салли уже ничто не удержит. Однако гонец еще подгонял.

— Идти сразу, скоро темно.

Напоминание о приближении ночи оказало обратное действие и несколько остудило горячую голову. У Салли осталось достаточно здравого смысла и хладнокровия, чтобы написать несколько слов Смуге и послать слугу в «Винтер палас», чтобы оставить там эту записку. Покончив с приготовлениями, она последовала за гонцом.