Тонкая красная линия
Шрифт:
Расхаживая вдвоем по территории госпиталя, им удалось разыскать здесь еще шесть солдат из третьей роты, разбросанных по различным отделениям. Пятеро было ходячих. Каждый день теперь эта компания собиралась у Сторма в палатке, они болтали о том, о сем, потом все вместе отправлялись проведать своего лежачего товарища, а оттуда шли куда-нибудь на полянку, под кокосовые пальмы, где, сняв рубахи, праздно сидели, обсуждая главным образом шансы каждого на эвакуацию. Во всей округе невозможно было отыскать и капли спиртного, зато ежедневно с наступлением темноты в госпитале показывали кинофильмы, и они всей гурьбой непременно отправлялись туда, глядели с тоской на то, как весело живут люди в Нью-Йорке, Вашингтоне или Калифорнии, во всех этих местах, за которые сейчас они воюют, но где никто из них не был ни разу в жизни. Почти ежедневно сеансы прерывались очередным воздушным налетом, так что за пять дней в госпитале Сторм с Файфом видели отрывки из пяти фильмов, но ни разу не досмотрели хотя бы одну картину до конца. Но в общем-то это не имело никакого значения — все эти фильмы они видели еще дома. После налета они обычно снова собирались вместе, курили потихоньку, а все их разговоры были только об эвакуации. Никто из них даже думать не хотел о том, чтобы возвращаться снова в третью роту.
В один из дней Сторм вдруг предложил сходить проведать Раскоряку Стейна, благо тыловой эшелон штаба полка располагался совсем неподалеку
Стейн в это время сидел в своей крохотной одноместной палатке, разбирая те немногие бумаги, что еще сохранились у него. Приход незваных гостей явился для него полнейшей неожиданностью. Буквально пару часов назад ему передали приказ быть готовым к немедленному отъезду — на следующее утро он должен был улететь с попутным самолетом в Новую Зеландию. Трофеев у него было немного — японский боевой флаг с пятнами крови на белом поле, офицерский пистолет, похожий на немецкий «люгер», две офицерские петлицы со звездочками да еще немного фотографий в кожаном бумажнике. В общем-то, у него было чем доказать свое участие в боях. Тут же около стола лежали и остальные его немногочисленные пожитки. Ему пришлось убить чуть не полностью последние три дня, чтобы разыскать свои вещи. Спасибо еще командиру полка, давшему ему свои джип. Стейну ужасно понравились эти поездки по острову. На том месте, неподалеку от аэродрома, где их рота находилась в первые дни и где они оставили все свое лишнее имущество, в том числе и личные вещи, была размещена чья-то чужая часть, их старые палатки переставили по-новому, и это никак не могло понравиться Стейну. Что касается имущества третьей роты, то о нем тут никто и слыхом не слыхивал. Тогда Стейн отправился через Матаникау и Лунга-Пойнт к Красному пляжу, дважды облазил там все склады, добравшись до самого дальнего конца района их высадки, и все безрезультатно. Но в конце концов он добился успеха — оказалось, что вещи находятся совсем неподалеку от их первого лагеря. Они лежали, сваленные в кучу, в небольшой кокосовой рощице, частично в палатках, разбитых под деревьями, но главным образом просто навалом на опушке. Ему пришлось почти полдня работать как проклятому, обливаясь потом в насыщенном испарениями воздухе джунглей, пока в конце концов он отыскал свои два полевых чемодана. И все же это дело было ему по душе — скорее всего потому, что все это время он был совершенно один. Теперь он был готов отправиться в путь по первому приказанию.
Стремление к полному одиночеству появилось у него совсем недавно, а точнее, в последние четыре дня. На второй день вынужденного пребывания в тылу, после того как с самого утра он провертелся как сумасшедший со всякими текущими делами, ему вдруг захотелось немного развеяться, и он отправился в «полковой офицерский клуб» выпить рюмку перед ужином. Да и почему бы ему, собственно говоря, не сделать этого, тем более что официально (да и неофициально тоже), как разъяснил ему Толл, никто в полку не считал его парней. Этот «клуб», обязанный своим появлением командиру полка, представлял собой обычный кухонный навес, обтянутый большой противомоскитной сеткой, под которой находился импровизированный бар, сделанный из ящиков. За баром хозяйничал сержант — порученец полковника. Под навесом были расставлены раскладные стулья, а также находился походный штабной стол, за которым желающие играли в покер. Для игры в темное время служила стоявшая рядом палатка с зашторенными окнами. Обычно этот «клуб» посещали офицеры штаба и тыловых подразделений, но в этот вечер, в связи с тем что Толл добился недели отдыха для своего батальона, здесь собрались почти все батальонные офицеры. Отдых их заключался в праздных разговорах, пустой болтовне за стаканом виски — это в какой-то мере давало людям разрядку. Для Стейна посещение этого «клуба» оказалось не очень удачным, он понял, что поступил опрометчиво, и больше этой ошибки не повторял. И не потому, что почувствовал себя отверженным или униженным, наоборот, он понял, что никто в полку вовсе не презирает его, да только этот успех, если можно так сказать, никак не стоит той нервной энергии, которую ему пришлось затратить. И в тот вечер он почувствовал, как хорошо все-таки побыть одному…
В «клубе» его встретили вполне корректно. Никто из присутствовавших офицеров и не собирался выказывать ему презрение, да и от разговоров с ним тоже никто не уклонялся. Только почему-то все время получалось, что, если он сам не заговаривал, никто не знал, о чем можно говорить. Такой разговор требовал большого усилия с обеих сторон. Когда в тот вечер, подойдя к «клубу» и приподняв полог, он шагнул на площадку, там было уже несколько групп беседовавших между собой офицеров. Ему сразу показалось, что по крайней мере в одной из этих групп разговор в тот момент шел как раз о нем. Подполковник Толл в это время находился в другой группе, он был там явно в центре внимания. Стейн был уверен, что здесь разговаривали не о нем. Толл любезно кивнул ему, даже улыбнулся всем своим резко очерченным, моложавым и красивым лицом. Но в глазах его Стейн прочел крайнее неодобрение приходу Стейна и предупреждение от повторения подобного впредь. Кивая знакомым и приветствуя всех, Стейн направился прямехонько к бару и, облокотившись там на ящик, потребовал виски. Первую порцию он выпил в одиночестве, но, когда потребовал вторую, к нему подошел, покинув свою компанию, Фред Карр — начальник отделения личного состава штаба полка и старый собутыльник Стейна еще по довоенным временам. Он, судя по всему, был искренне рад товарищу, тем более что они давно не виделись. Они пожали друг другу руки и немного поболтали о том, о сем, но главным образом о том, как Фред увидел Файфа (он не знал, как его зовут, и Стейн догадался лишь по описанию), когда его, раненного, везли в госпиталь. Стейну показалось, что разговор с Карром был какой-то сумбурный и напряженный, и все же Стейн был ему благодарен. Немного погодя под навесом появился капитан Джон Гэфф, он был уже здорово пьян, но для него подобное состояние было более чем привычным, так что никто из присутствующих не придал этому значения. Гэфф тоже подошел к Стейну, немного поболтал, главным образом о вчерашней операции по очистке территории от остатков противника и о том, как все там у них хорошо получилось. Он, как и Фред Карр, был явно не в своей тарелке и вскоре откланялся, отойдя к группе, в которой находился Толл. Стейн к этому времени держал в руке уже четвертую порцию виски, он расписался за выпивку (деньги, вырученные в клубе за спиртное, по решению командира полка шли в полковой офицерский фонд) и отправился восвояси. После этого вечера он просто стал покупать себе бутылку виски, и она постоянно стояла у него в палатке на тумбочке. Ему очень нравилось сидеть вот так в одиночестве
в своей маленькой палатке, у которой были открыты обе боковые полы (только противомоскитная сетка свешивалась с боков), попивать потихоньку виски и наблюдать в потемках за всем, что происходит в кокосовой рощице. Он никогда, даже ночью, не задергивал фартук у входа в палатку и не опускал светомаскировочных клапанов на окнах, поэтому, когда налетали японские бомбардировщики, он спокойно продолжал сидеть в потемках, ничего не опасаясь и лишь слушая, как то тут, то там свистят падающие бомбы, не забывая при этом почаще прихлебывать из бутылки. Ему действительно не было страшно. Конечно, немаловажную роль тут играло и выпитое спиртное, хотя он ни разу за эти дни не напивался допьяна. Поэтому он постоянно держал запас виски в палатке. Бутылка стояла на тумбочке и теперь, когда к своему бывшему ротному явились его солдаты из госпиталя. Стейн сразу предложил им выпить, хотя и не преминул подумать, что всего лишь пару дней назад он ни за что не решился бы на подобный поступок, явно попахивавший панибратством и открытым нарушением дисциплины.У него был только один стакан, так что гостям ничего не оставалось, как, пустив бутылку по кругу, пить из горлышка. Они пили с жадностью, и Стейн сразу приметил, что в этом госпитале спирт явно не использовался в качестве обезболивающего. Порывшись в багаже, он разыскал еще бутылку, которую собирался взять с собой в самолет, и отдал ее гостям.
Какое-то время они еще разговаривали, все разом и перебивая друг друга, но Стейна все время не покидало ощущение странной отчужденности, будто его уже не было здесь с ними…
Когда они ушли, он долго глядел им вслед, как они брели, держа бутылку в руках и спотыкаясь, по дороге через рощу, небритые, грязные, в рваном полевом обмундировании. И у каждого на этом фоне выделялось одно светлое пятно — забинтованная голова, рука или нога. Только у двоих ничего не белело — Сторму рану так и не забинтовали, а у Маккрона его беда сидела далеко внутри, и бинтов она не требовала. Потом Стейн снова вернулся в палатку и налил себе виски.
Да, по-видимому, ему так и не узнать правды. Может быть, это и к лучшему, а может быть, нет. Не исключено ведь, что в тот первый день дорога на правом фланге, по которой они потом прошли через лес, была полностью под контролем у японцев, и они сняли с нее заграждение лишь позже, может быть, ночью. Но даже если было так, разведка боем силами до взвода, как он тогда предлагал, вряд ли принесла бы пользу. Ведь один взвод, как там ни говори, никогда не смог бы пробиться так далеко, как они прошли ротой — до самого временного лагеря там, в роще. А посылать тогда всю роту было уже слишком поздно — день кончался, вот-вот должно было стемнеть. Конечно, прежде чем принимать решение на фронтальную атаку, следовало как можно тщательнее проверить правый фланг. Но этого варианта он тогда не предложил, да и Толл не подсказал. Так что же все-таки получается? Где истина? Да и есть ли она?
Однако не это беспокоило Стейна больше всего. Беда была в том, что он тогда, пожалуй, поторопился, отказавшись принять план Толла. Разве не проще было не отказываться, а потянуть время, выждать, пока станет ясно, чего добился Бек? Да, как ни крути, а главная закавыка была в другом. И вопрос сейчас можно ставить лишь в одной плоскости: действительно ли Стейн отказался выполнить приказ Толла потому, что не хотел напрасно рисковать людьми, переживал из-за больших потерь в роте, или же все дело было в нем лично, в том, что он боялся за себя, страшился того, что его могут убить? Конечно, никто напрямик таких предположений не выдвигал, даже намека на них не было. Но Стейн ничего этого не знал, и, сидя в потемках в своей одинокой палатке, прислушиваясь к вою падающих бомб, он снова и снова копался в своей памяти, перебирал обрывки воспоминаний тех ночей, но так и не мог отыскать в них нужного ответа. Не исключено и то, что тогда на него в какой-то мере подействовали оба фактора, но в таком случае, какой же из них был сильнее, какой в действительности продиктовал ему решение? Этого он сейчас не мог сказать. А раз не мог сказать сейчас, то уж и никогда не сможет, и тайна останется с ним навечно. Ничего не скажешь, интересная у него, видимо, будет теперь жизнь. Ему было абсолютно наплевать на то, что подумает по этому поводу его отец — отставной майор и ветеран первой мировой войны. Всем людям свойственно менять с годами свои взгляды, особенно взгляды на войну, в которой они участвовали. В обществе всегда живуч известный принцип: «Я поверю любой лжи твоей, если только ты моей поверишь». Такова история. И сейчас Стейну было совершенно ясно, что отец его тоже врал. Ну, если не совсем уж врал, то, во всяком случае, здорово присочинял. А вот он никогда не позволит себе такого. Конечно, трудно все наперед угадать, однако он надеялся, что поступит именно так.
Что же касается других, то до них ему не было никакого дела. Очень многим суждено пережить эту войну, гораздо большим, чем тем, кому судьба в ней погибнуть. Стейн был намерен непременно оказаться в числе первых. Вашингтон! Женщины! Жирный город времен военного бума. И он, офицер и ветеран, со всеми своими нашивками и ленточками медалей будет там вполне на своем месте. А могло быть гораздо хуже. Даже если слушок о его неприятностях здесь дойдет в конце концов и туда, это не так уж существенно. Ведь дело все настолько засекречено, так тщательно скрыто от посторонних глаз, что опасаться ему, в общем-то, нечего. До тех пор пока он сам не нарушит правил этой конспирации…
Кстати, Стейн был в курсе еще одного секрета, который состоял в том, что капитан Джонни Гэфф больше уже не пойдет в бой вместе со своим батальоном. Не выступит в новый поход, когда у батальона закончится законный отдых. Гэфф представлен к Почетной медали конгресса, и поэтому он стал слишком ценной личностью, чтобы ходить в атаку. Пробил это дело подполковник Толл, убедивший командира дивизии, и теперь подписанные им бумаги ушли прямиком в штаб вооруженных сил на тихоокеанском театре военных действий. Оттуда их переправят в Вашингтон, и через некоторое время должно состояться решение. Пока же Гэффа отправили на остров Эспирито-Санто, где он будет служить в качестве адъютанта командующего. Стейн был уверен, что со временем непременно встретит его в Вашингтоне, скорее всего, на торжественном митинге или собрании по поводу продажи облигаций военного займа. Может, еще и рюмочку пропустить вместе доведется. Кстати, говорят, что слова Гэффа о том, что, мол, настало время отличить мужчин от мальчишек и отделить баранов от козлищ, полностью приведены в тексте представления.
Размышляя обо всем этом, Стейн неожиданно вспомнил, как во время визита к нему раненых солдат из третьей роты он случайно перехватил взгляд все время молчавшего Сторма и сразу же понял, что тот знает его секрет, и не только знает, но и полностью согласен с ним, — о том, что погибших на этой войне будет меньше, чем оставшихся в живых, и поэтому нет никакого смысла зря подставлять голову под пули и лезть в число несчастливого меньшинства. Конечно, никто из них не осмелился бы сказать это вслух, даже с глазу на глаз, тем не менее они знали это и были уверены в своей правоте. Стейн допил, что было в стакане, но не поднялся со стула, а продолжал сидеть в темноте, ожидая приближающегося утра и с ним отлета с острова. В наступившей прохладе он вдруг почувствовал признаки озноба и другие симптомы начинавшегося приступа малярии, однако не стал принимать лекарство, а просто сидел на стуле и тихо ухмылялся своим мыслям…