Тонкая нить судьбы

Леонид замолчал, перебирая в памяти события прошедших четырех месяцев. Его никто не торопил. В комнате стояла тишина. Горящие от любопытства и участия глаза родных людей внимательно следили за лицом Леонида. На нем нетрудно было увидеть невероятную смесь совершенно разных чувств, которые сейчас обуревали им…

Делегация из Советской России прибыла в Детройт ранним утром. В порту ее встречали представители Бюро Кана. После таможенных формальностей вся группа была приглашена в автобус, доставивший их к зданию Бюро. По дороге все молчали. Говорил только представитель Бюро, который на хорошем русском языке рассказывал об истории города Детройт, о тех местах, мимо которых они проезжали, об истории Бюро, в которое они были командированы. Казалось никто его не слушал, все смотрели в окна автобуса. Слышно было, как кто-то произнес многозначительно: «ДА-А-А» и потом раздался глубокий вздох.

Автобус проезжал мимо строения, издалека напоминающее шалаш. Он был наспех сооружен из каких-то досок, палок, покрытых тряпьем. Перед шалашом стояла железная печка, наподобие буржуйки и грязная домашняя утварь. Двое детей – девочка лет пяти и мальчик чуть помладше – прижимались к мужчине, видимо их отцу, который что-то говорил женщине, стоявшей напротив. И у мужчины, и у женщины лица носили отпечаток безысходности, затравленности и горя. А чуть дальше в километре от них стоял бревенчатый дом с разбитыми окнами и раскрытой настежь дверью, дом, из которого ушла жизнь.

– Кто это? Почему они живут в шалаше? – вопрос, заданный кем-то, сидящим впереди, прозвучал как эхо.

Сопровождающий спокойно посмотрел в окно и тихо произнес:

– Это семья фермеров. Они вынуждены были уйти из своего дома и со своей земли. У них большой долг перед банком.От этой картины сидевшие в автобусе советские граждане поникли и с молчаливым вопросом посмотрели на сопровождающего. Сопровождающий был молодым человеком лет тридцати, русским эмигрантом, вывезенным родителями из России сразу же после революции. Он прекрасно владел языком, но в его облике от русского уже ничего не было. Джордж, так звали сопровождающего на американский манер, безучастно посмотрел в окно и также безучастно посмотрел на сидящих в автобусе людей, затем опустил глаза, извинился и сел на свое место впереди автобуса. До Детройта оставалось ехать минут двадцать, в течение которых Джордж не произнес ни слова.

Детройт поразил советских командировочных прежде всего своей архитектурой. Необычные, красивые, монументальные здания, наличие большого количества автомобилей на улицах впечатляло. В автобусе стояла тишина, которую прервал голос Джорджа:

– Добро пожаловать в Париж Запада, как часто называют наш город…

Но тут автобус остановился. Путь ему преградила огромная очередь людей с мисками в руках. Очередь начиналась у высокого здания, где стояла грузовая машина с откидными бортами. Двое мужчин, одетых в серые халаты, под руководством третьего, хорошо одетого человека в шляпе и в летнем пыльнике, снимали с машины огромный котел, в котором обычно готовят еду. Очередь заволновалась, стали раздаваться неспокойные крики. Кто-то сзади толкнул впереди стоящих, началась давка. Люди падали, пытались подняться, опять падали, сбитые с ног другими падающими на них людьми. Какой-то мужчина средних лет с перекошенным от боли и страдания лицом в порыве отчаяния замахнулся на рядом стоящего старичка алюминиевой миской, чуть не сбив его с ног.

Очередь протянулась вдоль кирпичного здания, на котором висел огромный, во всю стену добротно сделанный плакат. Наверху плаката крупными буквами было написано «World’s Highest Standard of living». На плакате была изображена красивая легковая автомашина, за рулем которой сидел хорошо одетый счастливый отец семейства. Рядом с ним сидела очаровательная модно одетая, улыбающаяся во все тридцать два белых зуба жена. На заднем сиденье расположился сияющий от удовольствия ребенок, няня с сосредоточенным лицом, а также ухоженная собака, выглядывающая из окна машины. Через весь плакат читалась надпись «There’s no way like the American Way».

– Вот это реклама – наглядно и просто, непритязательно и лаконично. – не сдержал своего восторга молодой человек, сидевший рядом с Леонидом. – И одновременно лицемерна…

Джордж посмотрел на сидящих в автобусе людей из Советской России и сказал только одну фразу, поясняющую увиденное ими:– Это – кризис. И это только начало.

– Леня, уже поздно. Давай об Америке расскажешь позже. Для этого соберемся специально у меня. А сейчас, пожалуйста, скажи, удалось что-то узнать об Александре? – с волнением и нетерпением в голосе вывел из воспоминаний Леонида Алексей.

– Нет, Алеша, ничего не выяснил. Обратился сначала в миграционную службу Детройта. Мы ведь сразу туда приехали. Мне посоветовали обратиться в федеральную миграционную службу, что я и сделал. Написал официальный запрос, но ответа пока нет. … Может быть и не будет. Я начинаю сомневаться в этой затее – голос Леонида был печальным, глухим и каким-то подавленным.

В комнате вдруг стало тихо.

– Почему сомневаешься, Леня – спросил его Алексей.– Понимаешь, мне удалось пообщаться с некоторыми эмигрантами из России. Их там много. Уехали, как и Александр, сразу после революции. Многие из них поменяли свои фамилии. Кто укоротил их, кто удлинил, а кто взял совершенно новые. Я думаю, что Саша тоже мог так поступить и въехать совсем под другой фамилией. Если это так, то мы никогда его не найдем.

Глава 10

– Вот и лето прошло. Смотри, Алеша, листья на деревьях совсем потеряли свою зеленую свежесть, желтеют, краснеют… – глядя в окно печально произнесла Полина. – Сегодня воскресенье. Люблю этот день недели, единственный день, который принадлежит только нам двоим. Давай, пока еще тепло, поедем в лес. Помнишь, как в прошлом году мы с тобой чуть не заблудились около деревни, такое интересное название у нее, хорошее…. Вспомнила, деревня Отрада. Плутали мы с тобой почти часов шесть, пока не вышли к дому лесника…

Полина с радостным ожиданием смотрела на мужа. Вот уже неделя как Алексей приходил с работы печальный, чем-то очень сильно озабоченный. Полина стала замечать в его глазах страх и растерянность, особенно когда он не видел, что она на него смотрит. Вот и сейчас Алексей никак не отреагировал на ее слова, сидел, молча поглощая завтрак.

– Алеша, ты меня слушаешь? – с тревогой в голосе спросила жена. – Что случилось? Неприятности на работе?

Алексей молчал. Прошло минут двадцать прежде, чем он поднял голову и улыбнулся жене. Улыбка вышла натянутой, невеселой, потухшей. Алексей встал со стула, медленно придвинул его к кухонному столу и, резко повернувшись, обнял Полину за плечи, прижал ее голову к своей груди и нежно поцеловал.

– Все хорошо, Полинушка, все хорошо… Все будет хорошо». Но тревожный голос Алексея противоречил смыслу его слов.

Алексей отстранил от себя жену и прошел в комнату. Полина последовала за ним. – Алеша, ты будешь со мной разговаривать или нет? Что вообще творится с тобой? Ты мне ответишь?

Алексей остановился у окна, его невидящий взгляд скользил по окнам стоящего напротив дома, по пешеходам, по деревьям… На улице шел мелкодробный дождик, настолько незаметный, что люди даже не убыстряли свой шаг, стараясь скрыться от его капель. Алексей тряхнул головой, как бы прогоняя мучившие его мысли, и повернулся к жене.

– А действительно, не устроить ли нам загородную прогулку. Давай, собирай нам провизию, поедем, по дороге решим куда. Где Софья? Ее тоже возьмем с собой… Полина недоуменно посмотрела на мужа.

– Алеша, ты меня пугаешь. Забыл, что Софья сейчас в пионерском лагере? Уже почти месяц как она работает там воспитателем.

Алексей подошел к Полине, внимательно посмотрел ей в глаза, прижал к себе.

– Извини, ради Бога извини меня. Давай сядем, нам надо поговорить, серьезно поговорить. Я не знаю, что делать, как поступить. …

Полину он усадил на диван, а сам стал нервно ходить из угла в угол.

– Ко мне на работу приходил Леонид. Он очень сильно изменился, похудел, осунулся, стал нервным и раздраженным. Брат вызвал меня на улицу. Мы сели в небольшом скверике, что напротив от моей работы. Леонид был в панике. Он рассказал, что у них в институте начались аресты. Арестованы все, кто ездил в командировку в Штаты три года тому назад, якобы за связь с агентами империализма. Леня уверен, что за ним могут придти в любую минуту….

Голос Алексея становился все глуше и тревожнее. Полина молча сидела на диване. Лицо ее побледнело, лоб покрылся испариной, ладони стали потными, в висках застучало, ее тело вдруг потеряло силу, обмякло. Она готова была упасть в обморок. Но девушка не поддалась этой слабости. Из жуткого состояния ее вывел страх, да-да, страх за любимых ею людей. Полина понимала, что надо предпринять какие-нибудь шаги по спасению Леонида, его семьи, а может быть и ее семьи, ее мужа и ее самой. Она вдруг решительно встала, взяла мужа за руку, посадила на стул, что стоял около стола, сама села рядом и с убеждением в голосе заговорила:

– Леонида надо куда-нибудь спрятать. Думаю, медлить нельзя. У нас на работе у одной сотрудницы мужа арестовали две недели назад. Пришли ночью и без каких-либо объяснений буквально выволокли из квартиры. Она до сих пор не может ничего узнать о нем.

Резкий звук дверного звонка заставил вздрогнуть обоих. Они не ожидали никого сегодня. Воскресенье принадлежало только им обоим. Алексей и Полина никогда не приглашали к себе и никогда не принимали приглашения от других в этот день. – Кто это может быть? Софья должна вернуться только через неделю… – голос Полины дрожал.

– Посмотри в окно, Алеша. Все ли спокойно? Нет ли лишних людей? Ты понимаешь о ком я…

Алексей осторожно оглядел улицу, стараясь быть незаметным, прикрываясь шторой. Улица была пуста. Звонок настойчиво звал к выходу. Потом раздался громкий стук в дверь и мужской голос прокричал:

– Алексей, открой!

Обоим голос показался знакомым. Переглянувшись, супруги медленно пошли к входной двери. Стук в дверь не прекращался.

– Да открой же ты, наконец, дверь, Алексей – голос звучал глухо и настойчиво.

На пороге квартиры стоял Герасимовский. Он без приглашения ворвался в квартиру, вплотную подошел к Алексею и буквально поволок его на кухню.

– Я буду краток. Сегодня ночью придут за Леонидом. Его надо предупредить.

– Откуда ты это знаешь? – голос Алексея дрожал от негодования. – И с чего ты вдруг так беспокоишься о моем брате? Наверное, сам на него донос написал, а теперь пытаешься свой грех замолить своим предупреждением…

Андрей укоризненно посмотрел на младшего Ухтомского.

– Ничего ты не понял, Алексей. Голос Герасимовского звучал глухо, бесцветно, бессильно. – Я устал. Боже, как я устал! Думаешь мне, графу, доставляет удовольствие служить этим плебеям! Неужели ты поверил в то, что я принял большевиков, перешел на их сторону. Неужели я, потомок старинного рода Герасимовских, могу простить большевикам то, что они сделали с моей семьей, с моей Родиной!?

Глаза Андрея горели ненавистью, лицо было искажено презрением и болью.

– Плохо ты меня знаешь, Алексей. А ты знаешь, что …. – голос Андрея стал тише и зазвучал заговорщески – Ты знаешь, что ….

Граф внимательно посмотрел на Ухтомского, подумал несколько секунд, и более спокойно продолжил:

– Знаешь, есть интересная восточная пословица – «Бойся того, кто Всевышнего не боится.», я боюсь и ненавижу советскую власть. Да, я ей служу, но это так, из необходимости и для прикрытия …..

Потом он резко взял Алексея за плечи и энергично тряся все тело Ухтомского продолжил.– Пойми, Леонид ни в чем не виноват. Он просто умный, порядочный, интеллигентный человек. Я всегда относился к нему как к другу. Да, были у нас, как бы это сказать помягче, недопонимания между нами. Но они касались только Ольги. Я слишком люблю ее, чтобы сделать гадость Леониду. Алексей, медлить нельзя. Ты должен предупредить брата и сделать это надо сегодня, сейчас….

– Не верь ему, Алеша. – настойчиво произнесла Полина, внимательно следившая за Герасимовским. – Он лукавит. Скажите, Герасимовский, а когда Вы говорили правду? Раньше, хвастаясь, что вас так ценят на работе, что вы у них незаменимый работник и «в фаворе» находитесь. Я правильно запомнила ваши слова? Я помню выражение вашего лица, когда вы произносили эти слова. Вы светились от собственного превосходства и одновременно жалости к другим, в частности, к нам, сидящим тогда рядом с вами. Или вы все-таки говорите правду сейчас, показывая совершенно другое отношение к своим нынешним хозяевам!?

Андрей смотрел на Полину удивленно, непонимающе и сожалеюще. Он видел Полину от силы может быть раза два. Эта молодая женщина не произвела на него никакого впечатления, более того, он даже не замечал ее.

Когда Герасимовский пришел первый раз в дом Леонида, где собралась вся семья Ухтомских, Андрей просто отметил для себя, скорее машинально, чем с интересом, что у Алексея появилась жена, молодая недурная собой девушка. И все. А тут, оказывается, Полина имеет свое мнение и пытается навязать его своему мужу! Удивительно! Одновременно, Герасимовский не понимал, почему эта, по всей вероятности, неглупая женщина не верит ему. Неужели она не чувствует всей опасности, нависшей над ее деверем, да, собственно, над ее семьей тоже. Ему стало жаль Полину.– Вы слишком молоды, дорогая Полина. Многого не понимаете, потому что многого не видели – несколько нервозно произнес Герасимовский. – К чему сейчас споры, верить мне или нет. Знаю одно. Леониду грозит опасность и она неминуема сегодня ночью. Пока мы еще можем его предупредить и спрятать. А вам, Полина, надо доверять мне. Мы все-таки из одного круга вышли, не правда ли? Вы, кажется дочь князя Выхулева Игоря Дмитриевича, незаконнорожденная правда, но воспитанная в его доме. Я знал вашего батюшку. Знал и вашу матушку.

Наступила тишина, которую через несколько минут прервал Алексей.

– Полина, это правда? – голос его звучал взволнованно. – Ты же говорила, что не знаешь, кто твой отец, рассказывала, что вы с Софьей жили у графа Вербицкого, где твоя мама служила домоуправительницей.

– Да, Алексей, все это так, только не в доме у графа Вербицкого, а в доме у князя Выхулева – раздался жесткий голос Герасимовского.

Но Алексей пропустил это замечание Андрея мимо своих ушей. Он, по-прежнему, с недоумением и плохо скрываемым любопытством и раздражением смотрел на жену.

– Зачем, скажи, зачем тебе нужна была эта фальсификация? … А Софья? Она тоже дочь князя? Кто ее мать?Полина сидела, потупив глаза в долу. Щеки ее горели, ладони рук стали чесаться от нервного напряжения. Она молчала. Мужчины смотрели на нее в ожидании ответа. Волнение Алексея было настолько сильно, что под его руками, обнимавшими спинку стула, сам стул начинал трястись. Полина продолжала молчать. По ее пылавшим щекам покатились слезы, сначала робкие, а потом тяжелые и частые. Плечи молодой женщины тряслись от немого плача. Полина не могла произнести ни слова.

– Полинушка, родная, не плачь. Я верю, что у тебя, конечно же, были веские причины скрывать свое рождение. Об этом мы поговорим позже. – голос Алексея звучал тихо, нежно, но тревожно. – Ответь только одно. Что с Лизой, с Елизаветой Николаевной, моей сестрой. Софья твоя родная сестра и по отцу, и по матери? Это очень важно, важно для меня.

Алексей напряженно ждал ответа.

– Помнишь, Полина, я рассказывал тебе о сестре Лизоньке, которая вышла замуж за князя Выхулева. Мы не видели ее с 1912 года. Ты знала ее? Она мать Софьи? Полина молчала, только слезы текли по ее щекам и плечи тряслись в такт покачиванию головы девушки.

– Софья моя родная сестра. – наконец раздался вымученный голос Полины. – Елизавета Николаевна умерла,… она болела… долго болела…

Алексей пристально смотрел на жену, в глазах его читались страдание и боль.

– Полинушка, а Софья твоя родная сестра по отцу и матери? Кто ее мать?

– Алеша, не мучай меня. Прошу тебя… Софья моя родная сестра, единственный родной человек, который остался из той жизни… Мы вместе с ней много пережили… – голос девушки стал от приглушенно-испуганного меняться на истерически-громкий. – Не хочу, не могу говорить. Оставьте меня…

Полина легла навзничь на диван и зарыдала. Мужчины переглянулись. У обоих в глазах стоял вопрос и страх за девушку. Первым опомнился Ухтомский.

– Полинушка, родная, милая моя. Ну все. Успокойся. Я понял, Софья твоя родная сестра…. Не будем возвращаться к этому вопросу..

Алексей встал с дивана:– Андрей, не будем терять время. Нам надо успеть к Леониду, предупредить его. Полина, ты останешься дома.