Тонкая штучка
Шрифт:
— Мотай!
А за забором началось самое страшное: Мотины ребята стояли возле машин, и я поняла: мне придется стрелять.
— По пивным банкам, — сказала я себе, — ты стреляешь по пивным банкам, — и выстрелила, пока они не успели опомниться. Я твердила эти слова, как молитву, и стреляла, пока не кончились патроны, и знала, что ни разу не промазала.
— По пивным банкам, — сказала я и отключилась.
В чувство меня привел голос Павла:
— Гиви, чего она так долго без сознания? Ее ведь не зацепило, нет?
— Нет, ты же смотрел.
— Может,
— Что-то все про банки бормочет. Пиво ей, что ли, снится?
— Кто знает. Дать бы ей чего понюхать.
— Нашатырь, — подсказал Витек, значит, и он жив.
— Где его взять-то? Если через полчаса не очнется, придется в больницу везти.
Я решила, что мне пора очнуться. Открыла один глаз и сказала:
— Привет. Рада вас видеть.
— Слава Богу, — сказал Гиви, — а мы уж не знали, что и думать. — Я повертела головой и обнаружила себя в машине, в совершенно незнакомой местности.
— Опять в бегах? — спросила обреченно. — Устала я.
— Ничего. Потерпишь.
— Конечно. Тем более, никому не интересно, потерплю я или нет.
Я помолчала, прикидывая, может, мне поспать немного, голова кружится, да и тошнит меня что-то.
— Голова болит, — пожаловалась я.
— Ерунда. Это тебе доской по башке досталось, — утешил Павел.
Тут мое внимание привлек большой сверток за сиденьем. Одеяло в ярко-красную клетку выглядело прелюбопытно. Я руку протянула, чтоб потрогать, там что-то хрюкнуло и шевельнулось, а я от неожиданности взвизгнула.
— Что это? — удивилась я, тыча пальцем в красную клетку.
— Мотя, — усмехнулся Павел.
— Как Мотя? — ахнула я. — Живой?
— Пока живой. Военный трофей.
— Господи, Боже мой, — только и смогла сказать я.
Естественно, у меня возникла бездна вопросов, но задать я их не успела: мы тормозили возле металлических ворот. Никто нас не встретил. Гиви прошел к калитке, отпер ее ключом и ворота распахнул. Мы въехали во двор очередной дачи, а я поразилась: сколько у нас всяких неизведанных мест. Чьи это владения, интересно? Дом был так себе: здоровенная уродина с казенной мебелью. Мужики выволокли Мотю и сумку с провизией. Сумке я порадовалась, потому что поужинать не пришлось, а есть очень хотелось. Одеяло с Моти стащили. Выглядел он, хуже не бывает: лицо серое, глаза красные, рот перекошен и трясет его так, точно он отбойным молотком орудует. Рот у него был какой-то тряпкой стянут.
Его на стул посадили, Витек потрепал Мотю по плечу и сказал:
— Ты отдохни немного, помечтай, а мы прикинем, что бы такого интересного с тобой сделать. Юлька, может, ты чего придумаешь?
— Ну уж нет. Пытарь я никудышный. Желудок слабый.
— Нам переговорить надо, — серьезно сказал Павел. — А ты его посторожи. Хоть он никакой и уже успел в штаны наложить, оставлять его без присмотра ни к чему. Держи пистолет, начнет дергаться, засвети в лобешник.
Я попробовала возмутиться:
— Чего это я его сторожить должна? И что это у вас от меня за секреты? С чего это вдруг? И потом, я есть хочу.
— Так все равно еще ничего не готово. Думаю, ты мне в такой малости не откажешь и возражать не будешь, — и они ушли, пока я все еще соображала, возражаю
я или нет. Я все-таки высунулась вслед за ними и полюбопытствовала:— А что мы с ним делать-то будем?
— Вот сейчас и решим. Для начала поспрашаем.
— Павел, ты ведь ничего такого, — грозно начала я, — в гестапо я играть не буду. Понял? И тебе не дам. Я даже думать не хочу, что ты можешь…
— Какое гестапо, Юлька? Мы ж не звери. Спустим с него шкуру и домой отпустим.
— Мне твои шутки не нравятся.
— Ладно, убьем вполне цивилизованно, по-людски. Устраивает?
— Павел, — укоризненно сказала я, но он меня перебил:
— Да уйди ты наконец.
— Не ори на меня, — решила я обидеться.
— Я тебе где велел быть? Иди, пока я добрый.
— Хоть Мотя и подлец, — начала я, тут Витек влез неожиданно:
— В гестапо Мишка любил играть. Да вот отыгрался…
— Вы долго будете базарить? — начал злиться Павел.
— А как вы его поймали? — спросила я.
— Гиви, выкинь ее отсюда. Она до завтра будет вопросы задавать.
— Не надо меня выкидывать. Я сама уйду, — Павла злить не следовало. Я вернулась к Моте.
Смотреть на него желания не было, и я в сторонке уселась на диване и томилась. Мотя вдруг стал каким-то синим и еще больше задергался. Тут я сообразила, что его, видимо, тошнит, и к двери кинулась.
— Павел, — позвала, — рот ему освободи. Ему плохо.
— Да хорошо ему, хорошо.
— Он же захлебнется.
— Подходящая смерть для такой свиньи.
— Как хочешь, а тряпку я сниму.
— Он матерится так, что уши вянут.
Материться Мотя не стал, может, просто не мог. Его долго рвало. Я ведро нашла, но пока искала, Мотя уже голову назад откинул, часто-часто дыша.
— Конечно, не очень красиво с твоей стороны пачкать пол в чужом доме, — заметила я, — но, пожалуй, не один ты виноват.
Воняло премерзко. Я подумала, что мне здесь жить, хоть и недолго, выходило, что придется все здесь убрать. Я за тряпкой сходила. Мотя к этому времени совсем оправился и заговорил. Ничего интересного. Мне это быстро надоело, я на него тряпкой замахнулась и пригрозила:
— Будешь гадости говорить, позову Гиви, он тебе опять кляп затолкает.
Мотя замолчал. И тут случилось то, чего я никак не ожидала. Выражение его лица враз переменилось, даже глаза засияли, и улыбка на губах была такая… Смотрел он на мой медальон.
— А я ведь эту игрушку знаю, — сказал он.
Этого не могло быть. Но я испугалась. Он увидел мой страх и понял, что попал в точку.
— Так вот в чем дело… как же я сразу… ах ты, сука!..
— Заткнись, — сказала я, выпрямляясь, — заткнись и, может, жив останешься… Я тебя сейчас развяжу, смоешься через окно.
Я распутала веревку, Мотя поднялся, повернулся ко мне, злорадно улыбаясь, сделал шаг и вдруг понял. Испугался, крикнул:
— Павел!..
Но я завизжала на полсекунды раньше, перекрывая его вопль, выстрелила и сползла на пол, видя, какой тошнотворный вид приобрела стена напротив. Мужики влетели в комнату с оружием в руках. Я сидела, вытаращив глаза и лишившись дара речи.
— Черт, она его пришила, — выругался Павел, — ну что за баба. Просили тебя?
— Ты сам сказал, — с трудом ответила я, — будет дергаться…