Тонкий лед

— Чье это просочилось к нам?

Вытащив за ногу орущего обоссанного малыша, не понимали, чего он кричит.

— Экий горластый! Едва вывалился, а уже водку требует! Почуял пострел, шпана беспортошная! Уже свой «положняк» рвешь? На жри! — поила малыша из стакана самая догадливая и добрая. Сунув ему в ручонку хвост селедки, ложила в постель или опус­кала на пол.

Детвора с молочного возраста видела все, рожде­ние и смерть. Здесь никого ничто не удивляло и не могло испугать. Здесь слабые не выживали, а те, кому повезло, держались за жизнь цепко, мертвой хваткой и всегда, в любой ситуации умели достойно за себя постоять.

Тонька была одной из выживших. Своих отца и мать стала отличать от прочих лишь в пять лет. Их никогда не видела трезвыми, а они о ней и не вспоминали. Попыталась вырвать их из пьянки бабка, приехавшая из деревни, но не получилось. Ее не узнали и едва не втоптали в грязный, годами немытый пол.

Она забрала Антонину к себе. Ее о том никто не просил и не препятствовал. Там девчонку отмыли, впервые она поела досыта. Ей дали чистую одежду и тапки. Все это Тонька связала в узелок и вместе с куском хлеба спрятала под громадную подушку, ис­пугавшись, что завтра у нее могут все отнять и про­менять на водку.

Бабка отвела Тоню в школу, стала приучать к до­машней работе, учила стирать и готовить. Девчонка быстро осваивала нехитрую бабью науку, но делала все из-под палки. Она огрызалась, обещала убежать обратно в город. Но бабка, не зная сама, как напугала внучку, сказала той, что родители продадут ее цыга­нам за водку.

Этой угрозы Тоньке хватило надолго. О городе и родителях не вспоминала целую зиму. По дому по­могала, но больше всего любила наряжаться. Она дав­ным-давно перемерила все бабкино. Ничто ей не по­дошло и не понравилось. Подрастая, Тонька опять стала скучать по городу. Ей было тесно и тошно в ма­ленькой деревне, где жили одни старики. Ровесников Тони увозили в город, лишь на лето возвращались они отдохнуть. Городская детвора рассказывала девочке о городских новостях. Тонька от досады плакала но­чами. Ее сверстники живут в городе, бывают в зоопар­ках, в кино, на аттракционах, а она застряла в деревне со старой бабкой.

«Ну, почему? Зачем мучиться? Я тоже могу уехать в город. К своим. Ведь меня никто не выгонял. Я в лю­бой день вернусь к родителям. Буду жить с ними. Что мне делать здесь, в деревне? Это не мое, бабкино. Пора домой. Навсегда».

Вернувшись в барак, где ничего не изменилось, Тонька обзавелась продвинутыми подругами. Она тре­бовала от родителей наряды. Отец с матерью, отвык­шие за годы от дочери, сразу и не узнали ее. Когда до них дошло, что это дочь, неподдельно удивились. Ведь они много раз пили за упокой Тоньки, а девка жива! Обмыть такое надо!

— Неси пузырь! — потребовали родители.

— Дайте денег! — ответила та.

— Будь «бабки», я весь погост на ноги сдерну! — хохотал отец.

Тонька обиделась на своих. Ее возвращению в ба­рак никто особо не порадовался. С грехом пополам она закончила пятый класс. За этот год девчонке по­рядком надоели материнские обноски, и Тонька взду­мала зарабатывать сама.

Вскоре оделась, стала выглядеть не хуже своих под­руг. На нее оглядывались солидные мужики и взрос­лые парни. Девчонка гордилась их вниманием и все выше поднимала юбки, обнажала грудь и плечи, живот и спину. Шорты, брюки и юбки носила только в крутую обтяжку так, что даже родинки было видно. Научилась ходить особой сучьей походкой, крутя и перекатывая, подкидывая ягодицы. Груди в это время подскакивали на плечи, а глаза и губы девки улыбались томно, зову­ще, бездумно. Эта штампованная улыбка отличала всех дешевок от прочих горожанок. Их безошибочно узна­вали в самой многолюдной толпе и, схватив за локоть, волокли в укромные углы для скоротечной связи, кото­рую забывали, едва отряхнув колени.

Тонька уже знала, что на панели быстрее всех ста­реют самые яркие красавицы. На них падает спрос. Именно потому спешила заработать, пока не завяла.

Девка промышляла сутками. Даже возле гостини­цы, где останавливались иностранцы, заполучала кли­ентов. Случалось, что за день удавалось сорвать боль­шие деньги. Бывали и обломы, но крайне редко. Ее много раз ловила милиция и крутые,— все требовали свой навар, ведь Тонька промышляла на территории, охраняемой ими. Девка отказывалась платить деньга­ми, тогда с нее брали натурой, утащив в ближайшую подворотню, «тянули» в очередь.

Тонька злилась на дармовщину и, подтянув шорты, ругалась на поборников:

— Козлы! Халявщики!

Те хохотали вслед:

— Хочешь повторим в аванс, на будущее.

Тонька долго на них не обижалась, понимая, что каждый в этой жизни снимает свои пенки с ближнего.

Она по подсказке подруг купила себе квартиру, обставила ее, но никогда не держала в ней деньги и клала их на счет. Никогда не приводила домой кли­ентов, никто из хахалей не знал ее адрес.

— Не будь дурой: где живешь, там не трахайся. Помни это как первое правило! Не флиртуй с мужика­ми из своего дома, здесь дыши спокойно, тихо, не мути мозги никому. Не приведись, засветишься, бабье дома репу с плеч свернет мигом,— учила Тоню старая пу­танка, покинувшая панель по возрасту.

Девушка старательно придерживалась ее советов. Она редко ночевала у себя, так как была нарасхват. Недостатка в клиентах не испытывала. Тоню приводи­ли в квартиры на время отсутствия жен, привозили в номера гостиниц. Она привыкла к таким переменам и чувствовала себя хозяйкой положения.

Вот так было и с тем иностранцем, чернявым, куд­рявым молодящимся человеком. Он забавлялся с Тонь­кой до утра. Когда покинула его номер, девку тут же подхватили двое парней и увели в машину. Останови­лись за городом. Недолго порезвившись, доставили обратно в город. Не простояла девка получаса, подва­лил другой клиент. И так до ночи. Потом у ресторана зацепил брюхатый мужик. Хорошенько выпив и поев, он заснул, так и не тронув путану. Та опустошила его портмоне и ушла, не прощаясь. А через неделю ее возле гостиницы задержали менты и насильно приво­локли в вендиспансер.

— Сифилис,— услышала результат обследования.

Тонька не огорчилась. Провалявшись в больнице с неделю, сбежала. Не хотелось терять заработок, но через месяц ее снова отловили и положили на лече­ние. Тонька опять убежала на панель. Милиция через месяц доставила девку обратно и предупредила, что ее посадят за умышленное заражение людей венери­ческой болезнью.

— Больше двух десятков мужиков зацепили на тебе сифилис! Если встретят, уроют. Соображай, дура, ле­чись! — втолкнули в палату и повесили на дверь за­мок. Окна тоже оказались зарешеченными. Три меся­ца лечилась девка, на четвертый отпустили, и она снова ринулась в загул. А через полгода пожилой че­ловек схватил за руку и, сунув в такси, доставил в ми­лицию.

— Мало ей было украсть из сумки деньги, она еще сифилисом наградила в придачу! — пожаловался че­ловек.

— Как? Опять? Или забыла, что говорили?

— Я вылечилась! Он врет! Или с другой спутал.

Но Тоньку снова разыскивали по всему городу. Ее уже не повезли в больницу. Сунули в камеру. В ней никого. Тонька понятливо улыбнулась, но нет... Менты вошли злые как собаки, сорвавшиеся с цепи. Вломили ей так, будто перед ними был крепкий мужик. На крик и визги бабы никто не пришел, не защитил и не выру­чил. Она вмиг расхотела крутить задом, не могла даже сесть. Где болело больше всего, не могла понять сама. Она еще не успела отдышаться, как ее осудили за умышленное заражение венерической болезнью.