Тот, кто не читал Сэлинджера: Новеллы

«Уйдя в проулок, мы наткнулись на позолоченный барельеф с задумчивым мужиком, растянувшимся в горизонтальном положении, — продолжил свои записи Марк. — Это, если я не ошибаюсь, было сделано в честь одного из первых бургомистров Брюсселя.

Существует примета: надо коснуться рукой нескольких частей тела бургомистра и выбитой на плите надписи, чтобы тебе сопутствовала удача.

Видимо, об этом обычае известно многим, так как “места касаний” блестели, как самоварное золото, в отличие от “неприкасаемых мест”, побуревших от времени…

Уже днем я снова побывал на площади, свернул с нее и попал в переулок, где находится скульптурка знаменитого писающего мальчика. В этот день мальчика “одели” в одежду израильского киббуцника — в честь Дня Независимости Израиля.

(Киббуцник — это человек, живущий и работающий в киббуце — в израильском “колхозе”, если проводить какие-то аналогии. Хотя на самом деле любой израильский киббуц — по сравнению с истинным колхозом — это просто рай небесный.)

Мальчик стоял, веселый и хмельной, и, глядя на столпившихся у ограды туристов, писал, не переставая, словно желая напомнить о давней легенде.

Впрочем, предприимчивые феминистки в начале 80-х годов заказали какому-то местному скульптору статуэтку, расположенную неподалеку от шаловливого писуна — и так возникла “Писающая девочка”. Она таится в небольшом переулке, рядом с какой-то не в меру шумной таверной, сидит на корточках и скромно писает, в отличие от мальчика.

Говорят, что где-то неподалеку есть еще и фигурка писающей собаки — так что набор писающих получился полный. Не хватает, наверное, писающего короля Альберта, который ныне якобы повелевает страной…»

Собаки вне времени и одиночества

…На длинном, растягивающемся до бесконечности поводке, бразды пушистые взрывая, взвывая от звенящего ощущения собственной свободы, эта тройка, казалось, таранила пространство. Грациозная афганская борзая, прогибающаяся, как лекало, настороженная немецкая овчарка, чарующая своим тяжелым взглядом, и петляющий пятнистый далматинец, напоминающий (и по сходству слов) долму — продолговатый обвязок из виноградных листьев, начиненный рисом и мясом: вся эта великолепная тройка тревожно повиновалась своей хозяйке — повелительнице поводка. Повадки псов, песьи привычки, пение лая настолько были знакомы этой юной особе со скособоченной челкой, что без особого труда она ладила со своими питомцами.

Как ваза из синего стекла, стоял нахмурившийся морозный вечер. Город горел неоновым синим пламенем, подмигивали фонари, и чудилось, что невозможно отделаться от ощущения вялой вязкости времени. Может быть, это связано с климатом, может, с определенными внутренними особенностями горожан? А может, с отсутствием перспективы? С неопределенностью жизни? И тем, что главное в ней — выживание?

Девушка, ведущая на поводке собак, села рядом со мной, прервав разорванный строй скачущих мыслей. Собаки радостно хлопотали вокруг, выказывая незаурядную преданность. Покровительственно похлопав по холке каждого из своих подопечных, милая собачница соблаговолила обратиться и ко мне. Разглядывая книгу, которую я держал в руках, она, не удручая себя приветствием, вдруг спросила:

— Что читаете?

Я ответил:

— Стихи Бунина.

— Прочитайте что-нибудь… — простодушно попросила незнакомка.

Я открыл сборник на первой попавшейся странице и прочел:

Я хотел, было, крикнуть вослед: — Воротись, я сроднился с тобой! Но… для женщины прошлого нет — Разлюбила, и стал ей чужой. Что ж, камин затоплю, буду пить. Хорошо бы собаку купить…

— Да, стихотворение замечательное. Собаки, действительно, вне времени и одиночества. Иногда ведь чувствуешь себя одиноко и тогда, когда рядом с тобой есть любимый человек. А с собаками такого не бывает…

— Откуда у такой молодой девушки, как ты, такая «собачья» философия?

— Я слишком много общалась с людьми…

— Да, это мы знаем: «…с тех пор, как я узнал людей, я полюбил собак…»

— Угу. Только немного не так. «Чем больше узнаю людей, тем больше нравятся собаки…»

— Варианты возможны…

— Главное — смысл…

— «Доктор, я буду жить?» — «А смысл?»

— Смысл? Я с детства любила собак. Первую собаку завела, когда мне было тринадцать. От-дрессировала ее по всем возможным видам дрессировки, мы выступали на соревнованиях.

Так что это мое призвание. Это здорово, когда любимое хобби становится любимой работой, — она улыбнулась и продолжила:

— Кстати, а можно я тоже буду говорить тебе «ты»? Я обычно говорю это только тем, кто мне нравится. Между прочим, есть языки, где обращение на «вы» вообще отсутствует. Но это не так важно. В последнее время мне вообще не хотелось ни с кем общаться.

— Ты разочаровалась в людях?

— Я мезантроп. Но поболтать люблю, особенно с незнакомыми людьми, — она так и произнесла, изящно коверкая слово — «мезантроп».

— Правильно говорить «мизантроп», — поправил я. — Впрочем, в твоем возрасте рано становиться мизантропом. И только, ради Бога, не думай, что я тебе собираюсь читать нотации.

— Нет-нет, спасибо, что поправил. Знаешь, я очень много времени провожу в Интернете, а он, увы, грамотности не прибавляет, особенно общение на форумах. Я когда с собаками не гуляю, практически все время за компом сижу.

— Добровольное затворничество?

— Так вот получилось, — она развела руками. — Просто слишком много успела повидать. Даже войну. А я человек очень чувствительный.

— Что за войну? Чеченскую?

— Нет, я в детстве жила в Афганистане. Как раз во время войны.

— Ты что, дочь военного?

— Отца посылали в длительную командировку. Вместе с семьей. Моими игрушками были патроны, гильзы, маузер, наручники. А вместо салюта — трассеры каждый день с залетом в соседние окна. А в школе периодически сообщали, что вот, этот ученик не придет больше в школу, потому что ночью их микрорайон разбомбили. Мы жили в посольстве, и оно хорошо охранялось. А многие жили в микрорайонах, довольно далеко от посольства. Теперь меня не трогает ни война, ни терроризм. Адаптировалась как-то.

Вдруг афганская борзая подошла к своей хозяйке и положила свою морщинистую лапу ей на колено.

— Иди, иди, погуляй, малыш… — ласково обратилась моя собеседница к борзой и, словно кивнув в ее сторону, сказала:

— Я много чего помню. И совершенно диких афганцев, которым бывало лет по семь, и они перелезали к нам через забор, чтобы поиграть в песочнице и покачаться на качелях. И местный ветер «афганец», который прибивал к земле ласточек. И природу. Все помню. И как моих собак расстреляли наши солдаты, пока я болела.