Тот, кто не читал Сэлинджера: Новеллы

Она пристально посмотрела ему в глаза и крикнула:

— Что это за дебильный эксперимент?!

— «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав…» Чего можно ожидать от человечества… — начал он, но она опять его перебила, переиначивая эту же фразу по-своему:

— …Чего можно ожидать от человечества, которое провело свои первые годы по принципу «убивай, чтобы не убили тебя»?! Какого гуманизма?! Детство определяет, как человек будет вести себя во взрослом возрасте. Единицам удается преодолеть детские травмы, и они достойны за это отдельного уважения.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Что отворачиваться от той массы, которая не смогла преодолеть последствия детских травм-это убого и аморально. Извини, но твой Бог — извращенный садист, лишенный морали, вивисектор, который, — тут она буквально выделила каждый слог, — соз-на-тель-но пошел на это… А как же иначе?! Он же Бог, и во всем — его воля!

Он иронически хмыкнул:

— Да-да, воля как представление…

Не обращая внимания на его замечание, она продолжала, держа, как пифия, пафосную ноту:

— Бог создал монстра, вскормил его сырым мясом невинных детей, а теперь отворачивается от него. Ха-ха-ха…

Он не выдержал и стукнул кулаком по столу:

— Какой обличительный пафос! Еще немного, и ты посадишь Бога на скамью подсудимых…

— Я не верю в этого Бога. Я верю в людей — в тех единичных людей, которые преодолели вышеупомянутую детскую травму и отказались жить по волчьим законам. Махатма Ганди, Анастасия Цветаева, Анна Франк — три примера моих богов. И мне безумно, до слез, жаль тех, кто остался в джунглях — и тех, кто был съеден, и тех, кто ел. Потому что это-не их вина, это их беда, их слабость, их горе. Если Бог хотел их видеть такими — можно ли их упрекнуть за то, что они не смогли сопротивляться?! Ах да, ты говорил о ненависти. А может, эта ненависть — и есть Бог в душе, может, этот Бог — и есть Бог ненависти. «Око за око» — это ведь про него. «Если требовать око за око, то скоро все мы останемся слепыми», — сказал Махатма Ганди-это уже как-то не по-божески получается… Но мне так нравится больше.

— И Ганди, и ты вслед за ним повторяете невежественное толкование этого выражения. В правильном, талмудическом толковании «око за око» носит абстрактный характер и подразумевает всего лишь соответствующую меру юридического наказания. Не более того.

Она покачала головой:

— Пора твоему Творцу вернуть «входной билет»…

Он тотчас отозвался:

— «Есть билет на балет, на трамвай билета нет…».

— Зря ты на «входной билет» не отреагировал, а я всего-навсего пыталась присоседиться к Ивану Карамазову и Марине Цветаевой, которая спустя полвека откликнулась на карамазовское признание, — она процитировала саркастически знаменитые цветаевские строки — «Пора-пора-пора вернуть Творцу билет» — и подчеркнуто язвительно обратилась к своему визави: — Кстати, Цветаева, в отличие от сестры, оказалась из разряда «слабых», то есть тех, от которых Бог был должен отвернуться. Но я все равно предпочту ее в соседях иметь.

Он презрительно отмахнулся:

— У меня такое ощущение, что ты сейчас огласишь весь список своих предпочтений. Только не лей при этом крокодиловых слез!

Ее словно подкинула неведомая пружина, она вскочила из-за стола, выстрелив в него горящей тирадой:

— Послушай, это не мы, люди, проливаем крокодиловы слезы, глядя на окружающий «Бедлам Нелюдей», это Бог их проливает, глядя на дело рук своих! Что-то мысль закрадывается — а может, он-не садист?! Может, просто халтурщик, каких много?! Хотел, как лучше, а получилось — как всегда? Да-а-а, Господь, первый блин-комом, может, потренируешься, и в следующий раз будет лучше?!

Он заговорил в ответ спокойно, но на лице его играли железные желваки:

— Прости, но в рассуждениях о Боге ты напоминаешь мне заблудшую овечку, которая силится вывести свои нелепые рассуждения на некий понятийный уровень. Утверждать что-нибудь о Боге, то есть утверждать, что Он существует или что Он не существует, утверждать, что мы можем или не можем Его познать, утверждать, что Бог садист или вивисектор, — это и значит блуждать в кромешной темноте.

Она переспросила, опершись на спинку стула:

— В темноте? Если бы твой Бог существовал, он не вверг бы меня в ад одиночества, он не допустил бы того, что происходит сейчас, здесь, в этой комнате, где мы ведем этот постылый, тяжелый и никому не нужный разговор!

Она замерла на мгновение, вглядываясь в суровый рваный сумрак, распоротый разящим лезвием молнии.

Говорливо и раздраженно грянул гром, где-то совсем недалеко с оглушающей силой рассыпались его раскаты, скатываясь в тоненькое звучание испуганно задрожавшего оконного стекла.

Он повысил голос:

— Ты сама сотворила из себя жертву, сама, причем здесь Бог, который дал тебе право выбора? Дальше — темнота, дальше — тупик, из которого нет выхода, понимаешь, нет!

— Это ты в тупике! — возразила она. — А я…

На сей раз он резко перебил ее:

— Знаю, знаю, ты со своими соседями по разуму — Цветаевой, Ганди и Анной Франк. Я не знаю, почему ты назвала, не задумываясь, этих людей, но, по-моему, тебя выдало твое подсознание…

— Что ты имеешь в виду?! — удивилась она, нервно затеребив край вышитой скатерти.

Он немного помолчал и снова наставил на нее, как прицел, свой дергающийся от ненависти зрачок:

— Все трое умерли насильственной смертью. Цветаева совершила насилие над собой, вернув Богу свой билет. Анну Франк расстреляли нацисты-она вообще ничего не успела совершить в жизни, а Ганди убил террорист — того самого Ганди, который хотел повести мир к избавлению. Но за этим избавлением по Ганди на самом деле кроется куда более страшный мир, чем тот, что открывается на полустанке, когда возвращают билет Господу.

Яростно ответствовала она:

— Слова, слова, слова!

Словно в такт этому тройному повтору, зачастил дождь, стучал в окно, обливался крупными слезами.

— Да, ты права, — говорил он, — со словами у меня уже давно нелады… Не хочется повторять истрепанные, изношенные другими слова-а придумать новые не могу. И не нужно слов никаких, не нужно! Если сердцем ты ничего не почувствовала — то никакие слова и не помогут… Словами ведь можно прекрасно прикрыть полное отсутствие чувств, полное пустосердечие и безразличие, слова плутуют и плутают в потемках нашего подсознания, создавая очень часто искаженную картину реальности…

И снова ударил гром; на сей раз он был так близко, что, казалось, еще немного, и стекла выскочат из рам.

С очередным ударом она вдруг закричала, обращаясь к нему:

— Я возвращаю билет твоему Богу!

Он крикнул еще яростнее в ответ:

— А я не собираюсь его отдавать!

— Жаль, что я не киллер и не могу застрелить тебя! — она буквально кинулась к окну, будто желая впитать в себя всю силу разбушевавшейся стихии.

Он саркастически усмехнулся и встал напротив нее: