Тот самый яр...Роман
Шрифт:
А груз ответственности был не велик. Первый из гуманного соображения мог дать распоряжение о перезахоронении останков. Никто бы не посмел снести голову, поднятую во имя добра и справедливости.
К скверному замыслу пришла трусливая верхушечная рать.
Выпадал удобный случай покаяться за бесчинства сорокалетней давности, за подлые делишки убийственного наркомата.
Главная партия страны не нашла в себе духа чести и совести. Комитет государственной безопасности услужливо обезопасил её от непозорного поступка покаяния… Вот бы когда заговорить во весь голос о бесчинствах наднародной
Никто не задумывался — почему народ выламывается из-под пригляда власти, почему ежовщина, бериевщина, науськанная партийным кланом ЦК, бесчинствует на просторах Великой Руси.
Заокеанскому оевропеенному меньшинству было на руку палачество, кипевшее в застенках НКВД. Агентурные данные из страны Советов были самые утешительные: дух нации сломлен, народ отброшен в эпоху крепостного права.
Проявить бы местное геройство партийному лидеру Фигачёву, послать на Север успокоительную депешу: «Останки перезахоронить в братской могиле». Так нет Заручившись поддержкой Москвы, отдал категоричный приказ сокрыть останки в глубинах Оби…
На пристани галдела группа лодочников. Почти все навеселе. Градусы сделали земляков хайластыми, жуткое событие на Оби — возбуждёнными.
Чиновник, сколачивающий артель, подстраивался под общий развязный тон:
— Земляки! С праздником всех! Правда, праздничек сегодня омрачён. Обь вывела на свет божий давних врагов народа… тут и колчаковцы, и дезертиры, и предатели Родины… Поступил приказ: кости утопить… И то, что им лежать в земле. Только наш яр позорят… Сейчас подъедет «Беларусь» с тракторной тележкой. Разберёте груз — траки, цепи, арматуру, другое железное ломьё и по моторам… Будет, будет водка, — глядя в сторону Губошлёпа, — подтвердил распорядитель, — за такую непыльную работёнку — по ящику водки… каждому.
— Можно и по два, — увеличил запрос Васька, одёргивая на себе мятый камуфляж, — дело-то опасное… вдруг сам с грузом за мертвецом нырнёшь.
— Тебе ли о технике безопасности говорить, — перебил организатор необычной артели, — самоловы ставишь — перетяги с грузом, как орешки, из дюральки мечешь.
— То искусство особое — рыбацкое…
— Не хочешь — в сторону.
— Сразу в сторону… торопыга какой…
Считая вопрос о вознаграждении законченным, чиновник городского масштаба сообщил:
— На помощь несколько катеров связи подойдут с таким же заданием.
— Заданьице больно щекотливое, — не унимался хмельной Васька. — Какие тут в яру враги народа?! Наше общее быдло… раскулаченные, краснолампасники из казаков…
— Всё, философ! — озлился партиец. — От выполнения важного задания отстранён.
— Он прав!..
— Наш брат — народ униженный…
— Кощунство — топить земляков после первой несправедливой кары…
Галдёж нарастал. Плевались. Размахивали руками.
Общее возмущение грозило перейти в полный отказ.
Срыв партийного задания мог обернуться для розовощекого малого строгим выговором.
— Мужики! Верьте на слово — ваши враги лежат сейчас под яром. Не расстреляй их в конце тридцатых годов, может быть, и вас на белом свете
не было. Шла великая драчка за страну, за свободу народа…— Хватит агитки разводить! — резко оборвал словесную нудистику неуёмный Губошлёп. — Последнее слово артельной братвы: по два ящика водки за почти военную операцию…
— По полтора ящика!
— Торг неуместен… По два! И чтоб «особая московская» была. Заданьице-то из столицы поступило… крепкое, почти стоградусное…
— Хорошо, — сдался руковод артели, — по два, так по два.
— Расписку пиши… партийное слово хлипкое…
— Ох, Васька, Васька! Рано тебя по досрочному пункту из тюрьмы выпустили.
— Ничего не рано. В самый раз. Иначе меня в этой ватаге не было бы.
Получив письменное подтверждение о двух ящиках «особой московской», Губошлёп крикнул:
— По моторам!
— Погоди, лётчик! Вон трактор бежит. В каждую лодку по багру, по мотку проволоки…
— Всё предусмотрело начальство! — похвалил химик прораба затопления трупов. — А фронтовые сто грамм будут перед операцией?
— После окилограммишься…
Обь внимательно прислушивалась к болтовне, но ничегошеньки не понимала…
Обновлённые воды медлили, не торопились пустить серую глыбину грунта с трупами в свободное плавание. Обь ждала от людей божественных действий, проявляла глубокое сочувствие к горушке обнажённых костей.
В отдалении от яра металась старушка в серой жакетке, причитала:
— Там… под яром мой муж Каллистрат… по носкам шерстяным узнала… люди добрые, помогите извлечь… он в кладбищенском покое нуждается… носки-то не сопрели… вязала — по верху пустила восемь рядочков крашеной шерсти…
— Нюра, перестань убиваться, — успокаивали земляки.
Подвыпивший верзила громко отсморкался в кулак:
— Чего реветь?! Столько лет носки мужика в земле грели…
— …Тянуло меня ко кромочке яра, — не услышав кощунственных слов, продолжала голосить сибирячка, — подползла на коленках, глянула — обмерла… глядит на меня Каллистратушка пустыми глазами… узнаёт…
— Рехнулась баба!..
Извлекут — похоронишь по-людски…
— …Печником работал, — вела воспоминания Нюра, — отказался бесплатно очаг рыжему комендатурщику мастерить…
— За такую провинку не наградят пулей…
— Контрой, поди, был, — язвил верзилистый.
— Сам ты бандюга! — пошла в наступление Нюра, — зенки залил и ржёшь. Чужое горе — не твоё… Помоги достать убиенного — пенсии не пожалею…
Глава шестая
Городок бурлил.
Куда-то неслась пожарная машина с включённой басистой сиреной, хотя вокруг ни дыма, ни огня.
Прогрохотал «Беларусь» с прицепной тракторной тележкой. Железяки подпрыгивали на ухабистых местах, рождая совсем не праздничные звуки.
Важно вышагивал пионер-горнист, посверкивая начищенной музыкой.
Изредка он проигрывал весёлый марш, синие глазёнки наливались радостью и маем.
Молодые горланили песни. У дворов перебрёхивались дворняги.
Отстучала колёсами телега, загруженная баграми.