Тотальные институты

Очевидно, совместное проживание неизбежно приводит к взаимным контактам между постояльцами, оказывающимися доступными друг для друга. В крайних случаях, как, например, в камерах для политических заключенных в китайских тюрьмах, взаимные контакты могут быть очень обширными:

В какой-то момент своего пребывания в тюрьме заключенный может оказаться в камере с приблизительно восемью другими заключенными. Если сначала его держали в изоляторе и допрашивали, это может произойти вскоре после его первого «признания», но многих заключенных содержат в групповых камерах с первого дня в тюрьме. Камера обычно скудно обставлена и с трудом вмещает в себя людей, которые в ней живут. В ней может быть платформа для сна, но все заключенные спят на полу, и когда все ложатся, каждый дюйм пола может оказаться занят. Всюду крайне тесно. Личное пространство полностью отсутствует [88] .

88

Hinkle, Wolff. Op. cit. P. 156.

Лоуренс приводит пример из военной жизни, рассказывая о сложностях совместного проживания в одной казарме с другими летчиками:

Видите ли, я не способен ни во что ни с кем играть; врожденная застенчивость не позволяет мне участвовать в их развлечениях: нецензурной брани, щипках, хватании за разные места и пошлых разговорах, несмотря на мою симпатию к непринужденной и откровенной прямоте, которой они упиваются. В нашей переполненной спальне мы неизбежно выставляем напоказ те интимные части наших тел, которые вежливость принуждает скрывать. Сексуальная активность оказывается предметом бахвальства, а любые ненормальные наклонности или органы — объектом демонстрации и любопытства. Служба в ВВС только подталкивает к такому поведению. Со всех туалетных кабин в лагере были сняты двери. «Стоит только заставить этих мелких придурков спать, срать и есть вместе, — ухмыльнулся старый Джок Макей, старший инструктор, — как они начинают натурально долбиться» [89] .

89

Lawrence. Op. cit. P. 91.

Одна из распространенных форм такого контаминативного контакта — система обращения к постояльцам по имени. Персонал и другие постояльцы автоматически предполагают, что они имеют право использовать непринужденную или сокращенную формальную форму обращения; человека из среднего класса это лишает права отстраняться от других с помощью формального стиля обращения [90] .

Когда индивид вынужден есть еду, которую он считает чуждой и нечистой, причиной контаминации часто является связь других людей с этой едой, что хорошо показывает епитимья «мольбы о супе», практикуемая в некоторых женских монастырях:

90

См., например: Hassler. Op. cit. P. 104.

…она поставила свою глиняную миску слева от матушки-настоятельницы, преклонила колени, сложила руки и стала ждать, пока ей милостиво нальют две ложки супа в миску, затем подошла к следующей старшей монахине и к следующей, пока ее миска не наполнилась… Когда ее миска наконец оказалась полна, она вернулась на свое место и, как то требовалось, выпила суп до последней капли. Она старалась не думать о том, что ей наливали суп из двенадцати других мисок, из которых кто-то уже ел… [91]

91

Hulme. Op. cit. P. 51–53.

Еще один вид контаминации имеет место, когда посторонний вмешивается в близкие отношения индивида со значимыми другими. Например, личные письма постояльца могут читаться и цензурироваться и даже высмеиваться в его присутствии [92] . Другой пример — вынужденная публичность посещений, как показывают сообщения из тюрем:

Но с каким садизмом они обставляют эти посещения! Один час в месяц — или два раза по полчаса — в огромной комнате с примерно двадцатью другими парами, с охранниками, рыскающими повсюду, чтобы вы не могли обменяться планом или инструментами для побега! Мы разговаривали через стол в шесть футов шириной, посередине которого было что-то вроде доски для бандлинга [93] высотой в шесть дюймов, наверное, чтобы даже наши микробы не смешивались. Нам дозволялось одно стерильное рукопожатие в начале встречи и одно — в конце; все остальное время мы могли только сидеть и смотреть друг на друга, перекрикиваясь на расстоянии! [94]

Посещения проходят в комнате у главного входа. Там стоит деревянный стол, с одной стороны которого сидит заключенный, а с другой — его посетители. Тюремщик сидит во главе стола; он слышит каждое произнесенное слово, следит за всеми жестами и выражениями. Уединиться совершенно невозможно — и это когда мужчина встречается с женой, которую он мог не видеть несколько лет. Кроме того, посетителю и заключенному запрещено прикасаться друг к другу и, разумеется, обмениваться какими-либо вещами [95] .

92

Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 128.

93

Бандлинг (англ.) — традиция добрачного совместного сна молодой пары в одежде с целью предотвращения сексуального контакта. Иногда посреди кровати также ставили специальную доску. Традиция до сих пор практикуется в некоторых общинах США.

94

Hassler. Op. cit. P. 62–63.

95

Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 175.

Более радикальный вариант данного вида контаминации наблюдается в случае упоминавшихся выше институционально организованных признаний. Когда постояльцу приходится разоблачать значимого другого и особенно когда этот другой присутствует физически, признание в отношениях с другим перед посторонними может приводить к серьезной контаминации отношений и, тем самым, Я. Иллюстрацию можно найти в описании практик женского монастыря:

Самыми храбрыми среди сестер, обуянных страстями, были те, которые вместе признавались в грешных желаниях и свидетельствовали друг на друга, что они сошли со своего маршрута, чтобы оказаться рядом друг с другом, или, возможно, что они говорили друг с другом во время отдыха так, чтобы другие не слышали. Их мучительные, но откровенные признания о зарождающейся симпатии приводили к coup de grace [96] , на который они сами по себе могли быть неспособны, так как после этого вся община старалась держать этих двоих подальше друг от друга. Паре помогали отрешиться от одной из тех спонтанных личных привязанностей, которые часто прорастали в общине неожиданно, подобно сорнякам, вновь и вновь нарушавшим стройную геометрическую схему монастырских садов [97] .

96

Coup de grace (франц.) — завершающий удар, выстрел, которым из жалости убивают сильно израненного зверя или человека.

97

Hulme. Op. cit. P. 50–51.

Аналогичный пример можно найти в психиатрических больницах, в которых практикуется интенсивная средовая терапия, во время которой пару пациентов, состоящих в связи, обязывают обсуждать свои отношения на групповых собраниях.

В тотальных институтах раскрытие своих отношений может принимать и более драматические формы, так как возможны случаи, когда индивид становится свидетелем физического насилия над кем-то, к кому он привязан, и его постоянно гнетет мысль о том, что он не предпринимает никаких действий (и что все это знают). Вот что мы, например, узнаём о психиатрической больнице:

Это знание [о шоковой терапии] основывается на том факте, что в палате № 30 некоторые пациенты помогали врачам применять шоковую терапию к пациентам, держа их и помогая привязывать их к кровати или наблюдая за ними после того, как их успокоили. Применение шока в палате часто происходит на виду у группы любопытствующих зрителей. Конвульсии пациента часто напоминают судороги жертвы несчастного случая, находящейся в предсмертной агонии, и сопровождаются хрипами удушья и иногда пеной, текущей из рта. Пациент медленно приходит в себя, не помня, что с ним произошло, хотя он послужил для других ужасающим примером того, что могут с ними сделать [98] .

98

Belknap. Op. cit. P. 194.

Еще один пример приводится в рассказе Мелвилла о бичевании на борту военного корабля в XIX веке:

Как бы вы ни хотели уклониться от этого зрелища, но смотреть на расправу вы обязаны или, по крайней мере, находиться где-то поблизости, ибо корабельный устав требует присутствия всего экипажа корабля, начиная с дородного командира собственной персоной и кончая последним юнгой, бьющим в судовой колокол.

<…> И неизбежность его присутствия при наказании, та безжалостная рука, которая вытаскивает его на экзекуцию и держит его силой там, пока все не совершится, навязывая ему возмущающее душу зрелище страданий людей и заставляя слушать их стоны, — людей, с которыми он постоянно на дружеской ноге, с которыми ел, пил и выстаивал вахты, людей одинакового с ним покроя и склада — все это служит грозным напоминанием о тяготеющей над ним безграничной власти [99] .

99

Герман Мелвилл. Белый бушлат / Пер. с англ. Ивана Лихачёва (Ленинград: Наука, 1973). с. 112.

Лоуренс приводит пример из армии:

Сегодня вечером удар палкой по двери барака, возвещавший о перекличке, был чудовищным; дверь едва не слетела с петель. Внутрь зашел капрал Бэйкер, обладатель креста Виктории, считавший себя большим человеком в лагере из-за своей военной награды. Он промаршировал вдоль моей стороны барака, проверяя постели. Малыш Нобби, застигнутый врасплох, стоял в одном сапоге. Капрал Бэйкер остановился.

— Почему в таком виде?

— Я выбивал гвоздь, который царапал мне ступню.

— Сейчас же надеть сапог. Имя?

Он отошел к задней двери, развернулся и выпалил: «Кларк». Нобби, как подобает, гаркнул: «Капрал», побежал прихрамывая по проходу (мы всегда должны бежать, когда нас зовут), остановился перед капралом и застыл в полном внимании. Пауза, затем короткое: «Возвращайся к своей койке».

Капрал ждал, и мы тоже должны были ждать, стоя в ряд у своих кроватей. Опять резко: «Кларк». Представление повторялось снова и снова, а мы, стоя в четыре шеренги, смотрели на это, скованные стыдом и дисциплиной. Мы были людьми, а перед нами человек унижал себя и весь свой вид, унижая другого человека. Бэйкер лез на рожон и надеялся спровоцировать одного из нас на какое-нибудь действие или слово, в котором нас можно было бы обвинить [100] .

100

Lawrence. Op. cit. P. 62.

Крайняя форма такого умерщвления Я посредством наблюдения описывается, конечно, в литературе о концентрационных лагерях: «Еврей из Бреслау по фамилии Зильберман должен был не шелохнувшись стоять рядом, пока сержант СС Хоппэ жестоко убивал его брата. От увиденного Зильберман сошел с ума и поздно ночью вызвал панику безумными криками о том, что бараки горят» [101] .

III

Я рассмотрел некоторые наиболее элементарные и прямые способы атаки на Я — различные формы обезображивания и осквернения, вследствие которых символическое значение событий, непосредственным участником которых оказывается постоялец, радикально расходится с его изначальным представлением о себе. Теперь я хотел бы рассмотреть способ менее прямого умерщвления Я, значимость которого для индивида оценить сложнее: разрыв привычной связи между индивидуальным актором и его действиями.

101

Kogon. Op. cit. P. 160.