Товарищ Сухов.

Очнулся я оттого, что на меня упало тело, потом донеслись звуки пулемётной очереди. Тело принадлежало голой темноволосой женщине. Донеслась немецкая речь. И южный говорок: 'Яволь, герр шарфюрер! Зараз всё закопаем! Слава Украини, тьфу, Хайль Гитлер!'. 'Куда это я попал? Какого хрена?' Справа от меня послышались звуки работы нескольких лопат по песку, резкие, но редкие винтовочные выстрелы. Видимо, полицаи добивали раненых. 'Лежим тихо!'. Очень мешала женская грудь, перекрывая мне дыхание. Шум работы лопат сместился, шорох песка звучал совсем рядом. Тело женщины несколько раз слегка пошевелилось от бросаемого грунта. Нас закопали. Звуки стали совсем глухими. Судя по тому, что успел увидеть: уже вечер, скоро стемнеет, поэтому лежим тихонько и не отсвечиваем. Лежать неудобно, дышать очень тяжело, но, хотя бы песок в рот не лезет: руку я подтянул поближе к лицу. Когда стало совсем невмоготу, начал потихоньку отгребать от себя песок. Фу, воздух! Думал, что задохнусь. Вокруг вроде тихо, где-то вдалеке кто-то говорит на мове, но, насколько это далеко, пока не ясно. Продолжил самораскапывание. Обнаружил, что я, всё-таки, ранен в голову. Одной рукой откапываться очень неудобно. Наконец удалось откинуть труп в сторону и вылезти из-под него. Заровнял грунт. Метрах в двадцати на треноге — пулемёт MG-34. Вокруг — ни души. Метрах в 150 горит костерок, возле него два человека. 'Какая сволочь так затянула крепёж?! Или у меня силёнок маловато?' Скорее, второе. Из барабана уже торчит конец ленты. Всего 4 патрона. Не густо. Рядом валяются металлические ленты. Их много. Да и ров довольно длинный. Наконец, винты поддались, и я снял пулемёт со станка. 'Всё! Вооружён, и очень опасен!' Захватив брошенную штыковую лопату, осторожно перешёл в ближайшие кусты, чтобы малость очухаться и обдумать дальнейших ход действий. И тут сверху послышались довольно тяжёлые шаги. Вниз спускался немец. Я уставился на него, мысленно уговаривая его остановиться напротив меня. Я всегда так делал перед выстрелом. Помогало! Он остановился напротив меня и начал расстёгивать ширинку. Обмочился он уже мёртвым. Я подхватил его тело с полуотрубленной головой и втащил в кусты. Так! Кинжал, ремень, два конических магазина к пулемёту, кобура с пистолетом и запасной обоймой. Во фляжке — шнапс, это сейчас самое необходимое! Дырку на голове залить! Но позже! Надо заняться теми двумя, у костра. Заменил магазин, сунув остатки ленты в карман. Сделал крюк и вышел с тыла на огонёк. Идти удобно, я босиком. Они сидят и балакают. Вернее, говорит пожилой мужик, а молодой кашу помешивает. Жрать хочется. Когда столько адреналина, мне всегда хочется жрать. Пацан опасности не представляет, а мужичок ещё у Петлюры воевал, а теперь, говорит, наша власть пришла. Москали кончились. Не все! И одним подонком на Земле стало меньше. Пацан от неожиданности сел на задницу и попытался закричать. Кинжал влетел ему в грудь, крика не получилось. Осмотрелся. На петлюровце хорошие сапоги, хромовые, офицерские, и, вроде, моего размера. Я стащил их с него. Идти далеко. Перемотал портянки другой стороной, одел их. Как влитые! Сидор разбирать не стал, набросил на плечи. А молодой — живой! Пошевелился. Раненых за спиной не оставлять! Первая заповедь СпецНаза. Вернулся к пулемёту, прихватив с собой затворы винтовок полицейских. Определился с направлением по звездам и пошагал на восток. Спустя час воспользовался ручейком, чтобы сбить собак, если таковые у немцев найдутся. Углубился в лес, хотя лесом эти рощицы назвать трудно. Но, кустов хватает. Отмахав километров 15, почувствовал, что устал и, что у меня кружится голова. Начал терять направление. Забрался в густые кусты, выровнял за собой дорожку следов. Доел кашу с тушенкой, почистил котелок. И, отрубился. Проснулся от стрёкота сорок! 'К бою!' По лесу кто-то идёт! Немцы! Идут цепью, прочесывая рощу. Идут, видимо, давно. Морды потные, усталые. Это не опасно, но, на всякий случай провожаю их стволом. СС, как и тот, которого я убил. Где-то вдалеке послышались сигналы автомобиля. Значит, там у них место сбора. Пусть идут! Спустя минут двадцать раздалась стрельба, два взрыва, кого-то они прихватили. А я на 'днёвке'. Только дураки ходят днём по 'чужой' территории. Ещё раз промыл рану на голове. Касательное ранение, повезло! Голова болит, но характерных подёргиваний, как при заражении, нет. Стащил вставшую коробом гимнастёрку, майку. Всё залито кровью. Спустя пару часов, осторожно прошёл к ручью, слышал, как немцы через него перепрыгивали и постирался. Обнаружил на форме свою новую фамилию и инициалы: Сухов К.В., третья эскадрилья. Петлицы авиационные, сержант. В сидоре полицая нашёлся кожаный шлемофон, подписанный так же. И на внутренней стороне голенищ сапог такая же надпись. Но, документов — никаких. Ни номера полка, ни номера части. Интересно, где я, какой сейчас год. Упорно вспоминаю: где-то я эту фамилию слышал! Или читал! У Покрышкина! Был там такой: солдат Сухов, пулемётчик. Впоследствии — комэск 16 ГИАП. Как его звали? Не помню. Не Кирилл, точно, значит, Костя или как-нибудь иначе. Плохо дело! И карта нужна! По погоде — скорее лето, ягод полно, грибы встречаются. По местности — юг России или Украины. Остальное — неизвестно. Темнеет, можно трогаться. Съев кусок сала с небольшим кусочком хлеба, трогаюсь. Спустя некоторое время почувствовал запах тротила и сгоревшего пороха. Замедлил движение, внимательно смотрю под ноги. Вот гильзы! Немецкие. Вот небольшая воронка и черный налёт на траве. Граната взорвалась. Наша. Кровь. Остатки немецкого индпакета. Прохожу дальше — тропинка. Засохшие лужицы крови. Здесь кто-то принял свой последний бой. А вот и они! Шестеро красноармейцев, один младший командир. Оружия нет. Трупы свалены в кучу и забросаны лапником. Прощайте, братишки! Естественно, ни карт, ни документов нет. Но, и мин нет. Не минируют немцы трупы. Учтём! Через 4 км, примерно, дорога. Метрах в шестистах, похоже, пост. Пересёк дорогу, продолжаю двигаться на восток. Здесь лесок кончился, началось большое поле. Справа — деревенька, довольно большая. Но, продукты у меня есть, в село не пойду. Дождавшись небольшой тучки, ускоренным маршем пересекаю дурацкий пустырь. Здесь тихо, в деревне ни огонька, ни звуков. Надо успеть, затемно, найти место для днёвки. Выйдя из-за небольшого пригорка, увидел хвост сбитого самолёта. Наш, 'Ишак', значит 41 или 42 год. В кабине нашёл аварийный паёк и индпакет. Больше ничего нет. Надо торопиться. Оставшееся расстояние до леска преодолел почти бегом. Лесок жиденький, но есть большой дуб. Осторожно, чтобы не оставить следов, забрался на него. Повезло! Дупло на дубе том! Да ещё и с подарками! Закладка! Планшет, лётный. Пусть и не очень подробная, но, карта 5-километровка. Несколько листочков исписаны группами цифр. Это нам не надо, оставим здесь. Хотя, здесь ещё мягкий тяжёлый ящик: рация! Блин! 'Телефункен'. Живая, но батареи на ладан дышат. Зато узнал число: 15 сентября 41 года. И миниатюрный, но очень качественный немецкий бинокль. Оружия и продовольствия нет. С одной стороны, оставаться на этом дубе опасно. Хозяева могут вернуться, а с другой стороны ничего более подходящего рядом нет: сплошные поля. И аэродром. Вон он! За ним этот гад и наблюдал! Сразу после рассвета я успокоился: увидел небольшой холмик невдалеке, без креста, без звёздочки. Там хозяин и лежит. Днем на аэродроме хозяйничали трофейщики: выводили из строя оставшиеся наши самолёты. К вечеру, когда я проснулся, они грузились в машину и поехали спать в деревню. Ни постов, никакой охраны они не оставили. На всякий случай обошёл поле со стороны деревьев. Никого! Подобрался к стоянкам. Пахнуло дымом паршивой сигареты. Всё-таки, кто-то есть! Обнаружил трех человек, которые спали по очереди в ДС-3. Один дежурит, двое спят. Службу несут отвратительно. Поставил винтарь между ног и чистит ногти. Я положил пулемёт, снял сидор, и, осторожно двинулся к нему сзади. Давненько я не занимался этим! С 1999 года. Караульный устав написан кровью, геноссе! В том числе, и твоей! Второго звали Карл, это я слышал, когда они разговаривали. Я подполз под брюхо ДС и затаился на корточках возле входной двери ближе к крылу. Тихо позвал: 'Карл, комм хеа!' Он выглянул из самолёта, нехотя поставил ногу на ступеньку трапа. Соскок, и кинжал в сердце. Я заглянул в салон. Третий спал, укрывшись шинелью. Он пошёл вслед за остальными. Проверил наличие аккумуляторов, накинул клемму на плюс, выжал разъём минуса. Ли-2, на которых я летал в Черском, совершенно от этого не отличается. Вопрос номер 2: топливо и воздух. Самолёт оказался полностью заправленным, воздух для пуска был. Я сбегал за пулемётом, осмотрел самолёт снаружи, снял чехлы, расчалки. Затем растолкал два самолёта, которые мешали развернуться. Захлопнув дверь, я отрезал себя от остального мира. Только бы запустился. Прокачал топливо, поднял пусковое давление. Прокачал масло и повернул кран пуска воздуха. Зажигание! О, чудо, двигатель схватил и запустился. Теперь быстрее! Запускаю второй, и сходу начинаю движение, прогреваясь на ходу. Поле большое, освещение, бы! Ну, ты, брат, и размечтался. Температура подпрыгнула до 20 градусов, моторы прекратили подчихивать. Со стороны села появился свет. Поздно, ребята! Плохо вы караул несёте! Полный газ, фары, щитки, я в воздухе!

Через тридцать минут моя карта кончилась, а никакого фронта я не обнаружил. Лечу дальше, обходя населённые пункты, где могут быть зенитки. Прошёл час, это 180 км. Линии фронта нет. Куда лечу? А вот и фронт! Почти у самого Белгорода! Из аэродромов я знаю здесь только Белгород-Северный, но это через город. Зенитки собьют. Наконец, вижу площадку, на которой явно видны следы взлётов. Самолётов не видно, замаскированы, наверное. Включил бортовые и поморгал ими. Ни ответа, ни привета. Прошёл над площадкой, места хватит, пошел на коробочку. Выполнил заход, выпустил шасси, включил фары и сел. Развернулся, пошел к середине площадки, но ближе к городу. Появились люди. Остановился и заглушил двигатели. Потопал к двери. На таких машинах обычно большое начальство летает. А я — один, зато куча трофейного оружия и нет документов. Сейчас начнётся! Я выпрыгнул из самолёта, затем вытащил МГ и сидор.

— Сержант Сухов! Захватил у немцев в Княжичах самолёт, прибыл для прохождения дальнейшей службы.

— Ваши документы!

— Нет документов. Немцы меня расстреляли где-то под Дарницей. Вышел к Княжичам. Там большой аэродром, много наших брошенных машин, и почти нет охраны. В этом — и тут я промахнулся! назвав это ведро с гайками 'ДиСи-3', а это был 'ПС-84'! — 'ДиСи-три' находился немецкий пост.

— Постой-постой, как ты его назвал?

— ДиСи-3.

— Сдать оружие, сержант! Вы арестованы!

Ну, арестован, так арестован! Я расстегнул немецкий пояс, отдал его приказавшему меня арестовать капитану. Похлопал по карманам, извлёк кусок пулемётной ленты с четырьмя патронами.

— Всё! Там в сидоре, какие-то шифровки из дупла под Княжичами. Сидор не мой, а какого-то полицейского из-под Дарницы, одного из тех, кто меня расстреливал.

— Потом, и не мне, расскажешь!

Четвёртые сутки повторяю одно и то же трём разным следователям из Особого отдела. Мне шьют немецкого шпиона, хотя, всё говорит за то, что я прав.

— Я уже это говорил. Я рассказал всё, что я помню. Я не помню ни номера части, в которой я служил, ни марку самолёта, на котором я летал. Ни того, что происходило до того, как очнулся в могиле. И место я выяснил после того, как нашёл карту, радиостанцию и бинокль возле аэродрома в Княжичах. На карте аэродром был помечен. Кстати, недалеко от этого места есть могила, но я её не вскрывал.

— Пришли документы на имя Константина Васильевича Сухова из полка, в котором он служил. Номер полка! Номер дивизии! Быстро.

— Не помню!

— За Вас говорит только одно: фотография. Вам что-нибудь говорит фамилия Коробков?

— Нет. Где-то слышал, но где — не помню!

— В твоей лётной книжке нет ни одного вылета на ПС-84! Как ты умудрился поднять его в воздух.

— Так ведь, товарищ капитан госбезопасности, поднять мало! Ещё же сесть нужно! А я сел. И ночью. Не иначе, как немцы за три дня научили!

Кончилось это тем, что в кабинет следователя ввели нескольких человек.

— Подследственный, Вам знаком, кто-нибудь, из этих людей?

— Капитан справа меня арестовывал, лейтенанта в середине видел на аэродроме, имен и фамилий не знаю, остальных вижу впервые.

— Товарищи командиры, кто-нибудь из Вас знает подследственного?

— Я знаю, это-сержант Сухов, чего он придуривается, и меня не узнает, мне не понятно.

— И мы его знаем, больше года служит у нас в полку. 13 сентября в составе пары улетели на разведку. На аэродром не сели, через час мы оттуда начали эвакуироваться. Немцы прорвались.
– сказали ещё пять человек.

— Куда летел Сухов?

— К Киеву.

— Подследственный, вы с парашютом в последние дни прыгали?

— С момента расстрела не прыгал. До этого — не помню.

— У Вас на плечах следы от лямок парашюта.

Я расстегнул ворот гимнастёрки, на плечах были синяки.

— Когда с-1 открываешь на пикировании, такие синяки бывают. — сказал кто-то из лётчиков.

— Подследственный, Вы прыгали с парашютом?

— Не знаю!

— У Вас на гимнастерке следы крови нескольких человек.

— Я уже Вам рассказывал, что вылез из могилы, настоящей, после этого убил двух полицаев и четырёх немцев. Одного лопатой, остальных ножом.

— Выйдите, товарищи. А Вы, капитан Коробков, останьтесь. Это Ваш человек?

— Да, был у меня в эскадрилье и в полку.

— Он — хороший лётчик?

— Так себе. Молодой ещё.

— Он мог поднять в небо двухмоторный самолёт и посадить его?

— Вряд ли. Впрочем, жить захочешь, и не то сделаешь.

— Вы привезли, как я Вас просил вещи подследственного?

— Да привез, вот они в пакете.

— Позовите остальных.

Вошли те же лётчики. Капитан ГБ выглянул из кабинета и кого-то позвал. Вошёл проводник с собакой. Ей дали понюхать вещи из пакета, и она выбрала меня.

— Возьмите, сержант. — Следователь протянул мне документы и пакет с вещами. — Забирайте его, капитан.

— А пистолет его где?

— У него был только трофейный 'Парабеллум', и кинжал эсэсовский.

— И пулемёт. Товарищ капитан госбезопасности, а разрешите кинжал забрать. Удобная вещь.

— Символика там неподходящая, сержант. — Он открыл стол и вытащил моего спасителя.

— Он мне жизнь спас, а символику я уберу.

Капитан качнул нож на руке: 'Ладно, уговорил!' — и протянул мне его.

В полку я пробыл не долго: полк воевал плохо, его постоянно штурмовали, сожжено много машин. 'Безлошадных' очень много, а меня, с моими 'странностями', встретили хорошо, но потом все отгородились. Каждый понимал, что мне просто повезло, а у них это может не получиться. Я свободное время между дежурствами по аэродрому проводил в тактическом классе, уча матчасть, и в рощице, где оборудовал что-то вроде спортплощадки. У Сухова оказались дряблые мышцы, и у меня не всегда хватало сил, чтобы выполнить обычные для меня упражнения. Первого октября меня вызвал и.о. командира полка капитан Коробков и отдал мне предписание прибыть в Ейский учебный авиаполк. Выпроваживая меня из хаты, где располагался штаб, он сказал, чтобы я не рассчитывал на то, что вернусь в 12 полк. 'Ребятам ты, после возвращения, совсем не нравишься. Я понимаю, что пройти через расстрел и выжить, это тяжело, Костя, но твоё присутствие в полку давит на всех. Даже на меня. Наверное, потому, Костик, что я бы остался в той могиле. Извини!' Пожал ему руку, подхватываю вещмешок, выхожу за КПП и сажусь в полуторку до Белгорода. Там в поезд и в Ростов. Оттуда в Ейск. Поезд долго колбасил по каким-то полустанкам. В Ейск я прибыл ночью. Комендантский час. Хорошо, что меня прямо в вагоне сагитировала проводница вагона пойти к ней переночевать. Причём, без всякой задней мысли. Дома у неё были дети, мать, свекровь. Мужиков никого не было. Все на фронте. Разбудили меня рано, и я пошёл пять километров до аэродрома. Много патрулей.