Товарищ Сухов или хроники бесполезного попаданца
Шрифт:
Наш 'батальонный комиссар' дочирикался! Формально, мы не выполнили приказание. Над Крымской мы не были. Какой-то пехотный начальник позвонил спросить: 'Где воздушное прикрытие?' Поэтому сразу после обеда нас построил Исаев и начал нас песочить, обещая отдать под суд за невыполнение приказа. Так разошёлся, что не заметил, что сзади подошли Вершинин, Науменко и Дзусов. Эскадрилья провела самый удачный бой за всю историю советской авиации. Четверка Покрышкина сбила 16 бомбардировщиков. Я завалил трех, и два у Речкалова с Трудом. Плюс 'мессер' Покрышкина. Целый полк 'Юнкерсов' пошёл на дно. Приезжает начальство поздравлять лётчиков, а только что проснувшийся, с мятой рожей, 'батальонный комиссар' грозит трибуналом участникам боя.
Оттрахало его начальство прямо при нас. Саша ещё вставил, что вместо того, чтобы действовать кулаком, Исаев, для отмазки, посылает четверки, которые меняет каждые полчаса. Впустую жжем топливо, и реально
'Кобра' Саши была повреждена, и он, жутко довольный назначением, подошёл ко мне и попросил мою, чтобы слетать в Моздок.
— Да, бери. Только не крути ничего.
— Да нет, конечно, я туда — обратно.
Он улетел, а мы грели пузо на солнышке, так как начальство освободило нас на сегодня от полётов. Возвращается Саша, подходит к нам. Он теперь 'большое начальство', поэтому мы встаем и приветствуем его.
— Костик! У тебя не 'кобра', а сказка! Движок — просто шепчет, управление мягкое, без люфтов. Станция не шипит. Это у тебя Черемис так работает?
— Нет. Он только масло и топливо меняет. А остальное — ручками, ручками.
— Сам ковыряешься?
— Ну, да. Коня, трубку и жену не доверю никому. Поэтому все регулировки и расположение приборов управления я подгонял под себя. Я считал, что тебе, Саша, будет неудобно в ней, я ведь выше ростом.
— Ну, да, немножко высоковато стоит ручка управления оборотами. А что? Она двигается?
— Конечно.
Меня потащили к машине, пришлось показывать точки регулировки, все попробовали настройки, а потом, когда я раскрыл двигатель, все недоумённо уставились на охладитель воздуха.
— А это что за хрень? Откуда это? Где-то я видел эту штуковину!
— Это выброшенный с камбуза холодильник, который я переделал для охлаждения воздуха и всасывающего коллектора.
— Зачем?
— Форсировал двигатель. Холодного воздуха в цилиндр помещается больше, чем горячего, и можно сжечь больше топлива. А это — 40 сил, минимум.
— Теперь понятно, почему немцы тебя сожрать не смогли. Голова!
— Ну, положим не в этом дело, хотя... Ладно, фигли-мигли, пошли отдыхать. Хватит на сегодня по машине прыгать.
Вторым фактором, вызывавшим недоумение, были мои ежедневные две пробежки на большое расстояние, гимнастика, как они считали, и метание ножа. И то, что эсэсовский кинжал постоянно был со мной: специальный карман был пришит к правой штанине комбинезона, в котором я летал. Но, свою историю с расстрелом я никому не рассказывал, памятуя о 12 полку.
Через 10 дней начальство снова собрало нас в клубе станции Карасу. Особо торжественный момент: у нас в полку сразу два Героя! Крюков и Покрышкин. Причём, вручали им ордена и медали в день публикации Указа. То есть, начальство всё знало и готовилось заранее. Но нам не сообщали об этом. Кроме того, большой группе лётчиков также были вручены ордена по итогам трехмесячных боёв над Голубой Линией. К 24 мая бои, в целом, закончились. Немцы изредка ещё предпринимали попытки налётов на наши войска, но прежних, массированных ударов уже не было. Мы перемололи немецкий воздушный флот. Меня тоже не обошли с наградами: я получил два ордена: один за бой с четвёркой 'мессеров': 'Слава 3 степени', второй за 7 сбитых — Красное Знамя. По итогам боёв наш полк стал лучшим полком ВВС. Вершинин Саше при всех сказал: 'Капитан, это — за прошлые бои! Возвращаем то, что ты должен был получить год назад. По нынешним итогам — всё впереди! Готовь дырочки!'. К сожалению, не все награды были вручены: четверых лётчиков уже не было, четверти полка: Фадеев, Вербицкий, Овчинников, Островский ушли в свой беспосадочный полёт на Кубани.
Затем полк вывели на отдых и профилактику. Лётный состав отправили в Ессентуки, а техсостав занимался обслуживанием, заменой двигателей, пушек, колёс и профилактическим ремонтом самолётов. Обычно это занимает полтора-два месяца. Но, я впервые попал на такой отдых за два года войны. Деньги у нас имелись, но, каждый занимался тем, чем хотел в Санатории ВВС. Единственное, о чём предупредили заранее, что после оккупации, ситуация с венерическими заболеваниями весьма серьёзная, поэтому... и развели бодягу на несколько часов: 'Гонококк, возбудитель гонореи, проникает...' Мы, конечно, похохотали всем полком, тем не менее, за подобное 'приключение' светил трибунал и штрафбат: преднамеренное членовредительство с целью уклониться от службы. Нехорошая статья. И применялась. А точная какая! Члену и вредит! Тем не менее, дело молодое, весёлое. В общем, без особых проблем обошлось. Единственно, как-то в компании возвращались с танцев из другого санатория, пришлось немного
подраться с местными. Тогда до 'моих' дошло, что я вовсе не гимнастикой занимаюсь два раза в день. Пристали, как банные листы, научи, да научи. Удалось отвертеться, дескать, этим надо с детства заниматься, а так — бесполезно. Парнишки у нас горячие, головы устроены своеобразно, поэтому, не стал я заморачиваться с боевым самбо и карате. Ну и, последнее: мелькнула какая-то рожа, которую я где-то видел. Потом исчезла. Вечером я прибежал с пробежки, причём поздно: ко мне ещё девица приклеилась. Готовилась стать разведчицей. Мы с ней дополнительно пару кругов нарезали. Заодно и поболтали. Вхожу в номер, сидит Саша.— Привет! Что-нибудь случилось?
— Привет! Да нет, ничего серьёзного. Ты Иваницкого из 12 полка знаешь?
— Честно? Не шибко помню. Белобрысый такой?
— Нет, брюнет. Он о тебе странные вещи рассказывал сегодня: дескать, ты — расстрелянный, и ни хрена не помнишь. И кинжал с собой таскаешь.
Пришлось Саше рассказать. Он сидел, зажав руками голову, слушал.
— Всё, Костя! Хватит. Не надо подробностей. Я всё понял. Это тебя, поэтому, держали вдали от фронта?
— Наверное.
— Если бы не знал, что ты вот такой мужик, делал бы то же самое. Давай мы никому об этом не скажем.
— А я молчал, Саша.
— Вот и молчи! А я скажу, что Иваницкий — трепло.
Мы промолчали, но в середине июля зенитки повредили самолёт моего ведомого Жоры Голубева. Он сел за линией фронта на брюхо. Рядом — большое поле. Я выпустил шасси и пошёл на посадку. Я его вывез, но в полку Жора рассказал, как это было.
— Я упал на заросшее поле возле леска. Надо мной прошёл 'кобрёнок' Константина Васильевича, помахав крыльями. Смотрю, он шасси выпускает и пошёл на посадку на соседнее поле. Оно — через лесопосадку от меня. Я кинулся туда, а навстречу мне 6 немцев выходит. Пять автоматов и маузер. Довольные, суки. Ржут и надо мной потешаются: бьют под ноги короткими очередями. Заставили выбросить пистолет и поднять руки. Вдруг из-за кустов появляется Константин Васильевич. Без оружия. Глаза шальные. С губы слюна течёт. Морда довольная: что-то говорит по-немецки. Разбираю плохо, но что-то типа: 'Ребята, как я рад Вас видеть! Давайте ещё по рюмашке!' Пятеро повернулось на него, а один меня на прицеле держит. Константин Василич подходит к ним. Те ржут, пальцами показывая на него. А второй рукой у виска крутят. И по горлу пальцем щелкают. Он подошёл вплотную и тут... Я не знаю, как это описать. Что-то вроде бесшумного взрыва! Сплошной каскад ударов и мелькания его кинжала. И потом его голос: 'Чё выпучился, собирай оружие и магазины. Больше кина не будет! Бегом!' Мы перебежали к его 'кобрёнку', он меня запихал на радиостанцию за сиденьем, и мы взлетели.
На следующее утро я, как обычно выбежал на пробежку, вдруг слышу: кто-то пыхтит сзади. Голову повернул: Жора.
— Константин Васильевич! Я с Вами! Разрешите?
Я снизил скорость, для него она несколько великовата. Мы стали заниматься вдвоём. И всю оставшуюся жизнь Георгий Голубев называл меня только по имени-отчеству. Плена боялись все.
Через несколько дней ранили Фёдорова, ведомого Саши. Он попросил у меня Жору, а потом стал летать с ним постоянно. А ко мне он привёл лейтенанта Сухова Константина Васильевича. Моего полного тёзку. Только года и место рождения у нас разные. Он — 23-го, а я — 21-го года рождения. Он мечтал стать морским лётчиком и заканчивал Ейское авиационное морское училище, в пятистах метрах от ЗАПа, в котором учился я в 41 году. Так же, как и нас, их сдёрнули в пехоту. Он воевал, рядовым, пулемётчиком. Затем вернулся в ВВС и попал в ЗАП, на Яки. Потом переучился на 'кобру' и оттуда его забрали в Моздок. Он худенький, ниже меня росточком. Никак отъесться не может после голодухи в пехоте и на переучивании.
— Костик, поднатаскай его! Тебя всё равно никто толком прикрыть не может: твой 'кобрёнок' обгоняет всех, и ведомый тебя просто связывает. Будешь летать на разведку. Командование просит данные по Крыму. Так что, один полёт в день. А в свободное время подтяни ему пилотирование. Договорились?
— Хорошо.
Я, действительно, отпросился в полк из Ессентуков, надоели танцы, пьянки, чужие постели, когда на утро не помнишь, как подружку зовут. Я уехал в Карасу и подготовил машину. Всё отполировал, все лючки загерметизировал. Обкатал новый двигатель. Привёл в порядок карбюратор. Облегчил, сняв всё лишнее и тяжелое: заменил крепёж электропроводки на шнурочки. В общем, машина была готова установить мировой рекорд скорости. Больше никто так свою машину не готовил. На дополнительный бак соорудил обтекатель. Хотя ПТБ мы практически не использовали. Их почти все выбросили или душ из них сделали. Мне поставили новую, более компактную радиостанцию, поэтому Голубев за креслом и поместился. И освободили место под установку фотокамеры. Я стал летать исключительно на разведку. Через некоторое время в полк прилетели испытатели и инженеры из НИИ ВВС, и на 'кобрёнка' поставили высотный нагнетатель. Надпись: 'Кобрёнок' и рисунок полосатенькой змейки с раздутым капюшоном, стали моим талисманом.