Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.

Секретарь - пацан, отравленный "Капиталом". Не то, чтобы он был младше Антикайнена, но его убежденный фанатизм, что есть обычные люди, а есть - вожди, которые гадят золотом, ставила его на одну ступень со страдающими максимализмом подростками. Такие молодые фанатики опасны, а еще опасней - такие же фанатики, только старые. У секретаря их ячейки имелся очень хороший шанс заделаться со временем именно таковым.

Пришедшие вместе с ним люди, вооруженные винтовками Мосина, казались потенциально опасными. Примкнутые штыки эту опасность только подчеркивали. Зачем - штыки? Чтобы можно было сделать больно - вот зачем. Вряд ли они, не кадровые солдаты, а просто наемные вояки, руководствовались караульными уставами в отношении самой винтовки, предписывающие снимать штыки только при разборках оружия. Четырехгранный клинок, присоединенный к стволу - это лишний вес, это своя специфика стрельбы, это не вполне удобно, в конце концов.

Этим людям было наплевать и на секретаря, и на Тойво, да и на ЧК, по большому счету. Может быть, в свое время их не приняли в чекисты по каким-то соображениям? В самом деле, не каждый маньяк получал возможность тешить свою кровожадность, сохраняя при этом подобие неприкосновенности.

– Хорошо, ЧК - так ЧК, - согласился Антикайнен.
– Только, может, сначала на подпись на моем мандате посмотришь? И свой покажешь?

Сказав это, Тойво чуть сместился в сторону от стоящего напротив него грозного охранника с готовой к штыковой атаке винтовкой в руках. Вокруг никого не было, даже собаки не бегали. А если и бегали, то уже убежали: почувствовали своим шестым собачьим чувством, что дело неминуемо идет к кровопролитию.

Секретарь немного смутился - мандата у него никакого не было. А без него все это получалось самоуправством чистой воды.

– Ладно, пусть товарищи чекисты с тобой разбираются!
– оправдал он свои действия. Добровольной народной дружине не нужны мандаты, ими движет революционная бдительность! "Революционный держите шаг, неугомонный не дремлет враг", как бы сказал в этом году Александр Блок в своих виршах "Двенадцать".

– А чего тут разбираться?
– бесстрастным голосом произнес охранник и без замаха очень ловко уколол Антикайнена в живот.

Точнее, он намеревался воткнуть свой штык в живот финна, да Тойво одновременно сделал два движения: первым - резко сместился в сторону, уцепившись для быстроты маневра за плечи секретаря, вторым - подставив этого секретаря под штык.

Два движения слились в одно, а лезвие винтовки легко и беззвучно пронзило спину несчастного железнодорожника и вышло из его груди на добрых пять сантиметров между ребрами. Вероятно, он ничего не почувствовал - только толчок, потому что с изрядной долей удивления посмотрел на окровавленный кончик штыка, вылезший из его тела и легко вспоровший рубашку.

"Почему это происходит именно со мной?" - подумал Тойво.
– "Если поблизости образуется зло, то оно непременно задевает меня, пытаясь унизить, нанести вред, либо вовсе - уничтожить. Словно магнит, когда два разных полюса притягивает друг к другу. Получается, что я - добро? Чепуха, доброта - это, конечно, мое качество, но не моя отличительная черта".

Мысли эти пронеслись у него в голове так быстро, как движется свет, со световой скоростью, так сказать. Антикайнен не мог найти ответы на риторические вопросы, касательные добра и зла, да, в принципе, уже и не искал. Свои поступки, вынужденные или сознательные, Тойво привык для себя мерить одним критерием: сможет он с этим потом жить, или нет? В первую очередь это относилось к терзаниям совести.

В нынешней ситуации Антикайнен был уверен, что жить он после содеянного будет долго и счастливо, по крайней мере, до следующей атаки Зла. Поэтому, еще не успел умереть секретарь, еще не вытащил из его тела свой штык один из нападавших, еще не опустил приклад своей винтовки ему на голову другой, подошедший сзади, как Тойво выхватил из кармана маленький плоский браунинг, перевел предохранитель, отвел руку назад и спустил курок. Это движение у него получилось очень ловко, потому что ранее в поезде на Хельсинки было уже отрепетировано.

Голова охранника, готового обрушиться на него сокрушающим ударом приклада, дернулась, в ней появилась еще одна дырка, которая оказалась несовместима с человеческой жизнью.

Тотчас же Антикайнен повернулся к человеку, заколовшему, пусть и нечаянно, секретаря железнодорожной ячейки. Их глаза встретились. В одних горела злоба, в других - ничего не горело, разве что печальная решимость. Бывает, наверно, такая решимость - печальная. Тойво выстрелил ему в грудь и огляделся вокруг.

А ничего вокруг не изменилось! Народ с вилами на выстрелы не сбежался, летний день все также покойно скатывался к ночи. Да и сами выстрелы прозвучали, как хлопки пистонов - уж больно несерьезный был пистолет у Антикайнена.

Человек со штыком завалился вперед, человек на штыке завалился назад. Так они и застыли, поддерживая друг друга, лишь только кровавая пена пузырилась на губах у обоих. Вероятно, пугающая картина для любого, кто обнаружит эти тела.

Тойво не стал ждать этого "любого", собрал в бараке свои нехитрые пожитки и пошел прочь от последнего своего пристанища в гражданской жизни. Оставаться железнодорожником и ждать вестей о возобновлении движения поездов - больше не имело никакого смысла. Имело смысл записываться в добровольческий отряд Красной армии, что набирался, как он знал, в казармах бывшего стрелкового полка Перми.

Несмотря на поздний час, его сразу же набрали красноармейцем, и даже предоставили до утра койку в казарменном помещении, предупредив, что это - временно.

Так и вышло: уже утром, наскоро позавтракав, образовавшихся добровольцев погнали на вокзал и загрузили в теплушки. В этих теплушках, вероятно, раньше перевозили телушек. Об этом можно было догадаться по до сих пор не прибранным залежам навоза. Вероятно, свиней здесь не возили, потому что свиньи бы вели себя по-свински даже в вагоне.

Созданный в 1875 году Нормальный Товарный Вагон легко приспособлялся от перевозки каких-то коров к перевозке каких-то людей. Для этого надо было всего лишь набросать поверх неубранного навоза соломы, установить двухъярусные койки, да поставить печку в специально отведенное для этого место. Летом даже утепляться не надо.

Был выбор: либо поместить в теплушку сорок человек добровольцев, либо же восемь лихих кавалерийских коней. Но с лошадями в свете разгоравшейся гражданской войны в Перми было туго, поэтому вместе с Тойво в вагоне оказалось сорок пять душ разного размера. Эти души в первую очередь выгребли с пола весь навоз, потребовали еще сена и расселись после этого по своим местам. Пятерым места не нашлось. Оно и понятно, вместимость у теплушки, ака Нормального Товарного Вагона ограничивалось количеством в сорок человек.

Ну, добровольцы отличались от прочих новобранцев тем, что они сунулись в эту теплушку по доброй воле, поэтому ни унижать друг друга, ни биться за место под солнцем, они не стали. Порешили спать на полу поочередно - путь предстоял неблизкий, поэтому на полатях должны были поспать практически все. Тайна, покрытая для важности еще и секретностью о пункте назначения, на самом деле оказалась известна многим: едут в Петроград.

В этом вагоне оказался собранным весь интернационал: чехи, поляки, мадьяры, конечно же - латыши, два румына, полтора эстонца и один финн. На самом деле эстонец был один человек, но это был не человек. Это была настоящая гора из мышц, костей, живота и прочей плоти. Наличие мозга угадывалось с трудом, но для будущего красноармейца это было не столь уж существенно.