Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.

Курсы закончились, едва успев начаться. Финский стрелковый полк, где преподавал Антикайнен, отправился на Восточный фронт, а его неожиданно вызвал к себе сам Ровио.

– В общем, так, - сказал он.
– Будешь принимать участие в учредительном съезде финской компартии.

– Когда?
– уныло поинтересовался Тойво.

– В августе, - ответил Ровио.
– Тебя, между прочим, к себе Бокий хочет забрать.

– А можно не забираться к Бокию?
– вздохнув, спросил Антикайнен.

– Можно, - сразу согласился старший товарищ.
– Водки выпьешь?

Тойво отрицательно покачал головой.

– Тогда - коньяку, - это было уже утверждением.
– После съезда поступишь на командные курсы в Интернациональную военную школу в Петрограде. Тогда Бокий не сможет взять тебя в свою команду.

Он разлил в две пузатые рюмки шустовского коньяку, с удовольствием принюхался к запаху, протянул одну грустному Тойво и произнес тост:

– Хелекейн-келекейн (есть такой тост по-фински, без перевода).

– Киппис (за здоровье, еще один финский тост), - ответил тот и тоже выпил.

Коньяк, без сомнения, был хорош. Ровио предложил блюдце с "николашками" (лимон, посыпанный мелкотолченым кофе и сахаром) и проговорил:

– Все, что оставил после себя царь Николай второй - это закуску к коньяку.

– А что с ним?
– удивился Тойво.

– Семнадцатого июля по поступившей информации был расстрелян вместе с семьей в Ипатьевском доме в Екатеринбурге, - сказал Ровио, смахнул слезу, налил еще по рюмке и оглушительно высморкался в крахмальный носовой платок с инициалами "КР".

Антикайнен не особо интересовался делами русского монаршего дома, но отчего-то после этого известия на душе сделалось отчаянно скверно. Даже сквернее, чем было раньше.

– А семью-то за что? Да и царя, вообще-то, тоже - зачем? Он же не при делах!

– Точно!
– сказал Ровио.
– Не при делах. Но Вова Ленин настоял, чтобы всю династию вырубили под корень. Вождь сказал - партия сделала, народ вздохнул с облегчением. Политика, трах-тиби-дох!

Они снова выпили и снова закусили "николашками".

– Зачем я понадобился Бокию?
– осмелился спросить Антикайнен.

– Да уж зачем-то понадобился, - хмыкнул Ровио.
– Ему люди с навыками нужны, он что-то там такое делает, что к нам, атеистам, и к нам, верующим, в общем - ко всем нам - отношение не имеет. Сплошная мистика и оккультизм. Ты бы держался от него подальше, мой тебе совет.

– Есть, держаться от Бокия подальше, - то ли в шутку, то ли всерьез сказал Тойво.

Они снова хлопнули по коньяку. Настроение - укради, но выпей.

12. Командирство.

Учредительный съезд финской компартии оказался хорош тем, что на нем Тойво впервые за долгое время встретился с Куусиненом. Тот намедни через севера пробрался в Россию и теперь сделался важным человеком в Президиуме. Сам Отто выглядел отчего-то потерянным, словно бы не готовым к тому, что здесь увидел. Даже больше - словно бы разочарованным.

Они кратко пообщались с Тойво, не скрывая радости от этого общения. Это не значило, что и тот, и другой пустились в плясовую, или тут же набухались до потери пульса, а прочие делегаты им аплодировали: кто - стоя, а кто - уже лежа. Это означало, что у Тойво с Куусиненом было много тем для обсуждения, и каждому хотелось поделиться ими.

– Жив?
– спросил Отто.

– Скорее жив, чем мертв, - ответил Тойво.
– А сам?

– Да, вот - теперь уже и не знаю, - пожал плечами Куусинен.
– Все не так, все не вполне правильно, вроде бы и готов к этому, но, тем не менее, не по себе как-то. Ладно, не девицы, чтобы об утраченных грезах плакать.

Отто считался на подпольной работе в Финляндии, но нелегалом особо не был - не того уровня фигура, чтобы можно было скрываться. Компартия была под запретом, но коммунистов, если таковые, идейные, обнаруживались, на допросы и пытки не дергали. Кому они нахрен нужны? Даже самый главный революционер Саша Степанов, воодушевленный обращениями к нему каких-то "простых людей", никуда не делся. Собирал просьбы от общественности и передавал эти просьбы по инстанции, то ли Таннеру, то ли Свинхувуду, а то ли самому Маннергейму. Уж что с подобными петициями те делали, в какой туалет их таскали - это уже было неважно. В итоге Саша сохранял свое "революционное" лицо, а власти представляли его "оппозицией", чтобы, стало быть, подобие свободы мысли поддерживать.

– Гадина, - сказал о нем Тойво.

– Всегда таковым был, - пожал плечами Отто.

Тут возник Сирола, самый главный коммунист, и приказал всем делегатам садиться по местам: кто - в президиум, кто - в зал, а кто - пошел вон!

Куусинен пошел в президиум, Антикайнен - в зал, а вон пошли всякие сопровождающие делегатов лица: дамочки не самого тяжелого поведения, продавцы папирос и добровольная народная дружина.

Вопрос был один: как работать? Воды по этому вопросу пролилось очень много. Бедные коммунисты хотели стать богатыми, те же, кто был у кормушки, этим богатством делиться не хотел. Тогда нужно было обращаться к пролетариату, как таковому, но его в Финляндии оболванили мелкобуржуазной пропагандой. Да здравствует борьба за всеобщее равенство и братство! Хиленькие крики "ура". Тойво начал засыпать.

Поговорили о способе борьбы. В Советской России бороться было не интересно. В родной Финке - опасно. Тогда весь упор на подполье.

Тут со своего места внес предложение Куусинен.

– Современная ситуация в Финляндии такова, что не стоит всецело отдаваться подпольным методам работы, по крайней мере, их необходимо сочетать с деятельностью в общественно-политических организациях, но преобладать должны первые, - сказал он, и все замолчали, переваривая услышанное.

Позднее те же самые слова он отправит письмом из Стокгольма, куда переберется после покушения на себя в феврале 1920 года в ЦК КПФ. Ни сейчас, ни потом к этим словам никто не прислушается.

А означали они одно: легализоваться, избираться и решать вопросы на уровне эдускунты, как и должно.

– Можно не называться "коммунистами", если уж Маннер, то есть, конечно же - Маннергейм так настроен против этого слова. Важно не название - важно выполнение цели. А цель у нас одна!

– Чтобы плодиться и размножаться!
– сказал со своего места Август Пю.

– Точно!
– сразу согласился Куусинен.
– Чтобы мы, наши дети и внуки жили в обществе без насилия, каждому по потребности - от каждого по труду! Только так, господа-товарищи.

Никто не кричал "ура", никто не стремился самовыразиться. Вообще, многие люди никак не прореагировали, будто Отто сказал какую-то непристойность.

Между тем, это был, пожалуй, самый действенный способ выйти из создавшегося положения. Но, похоже, что оно не совсем устраивало не только правящую верхушку Финляндии, но и ЦК финских оппозиционеров в Петрограде.

Между тем поговаривали, что в Финляндии начался белый террор, жертвами которого стали многие тысячи участников революции и гражданской войны. Те люди, что попали под определение "неблагонадежный", отправились для выяснения всех обстоятельств по их делам в специальные лагеря. На то время по европейским сравнительным характеристикам Финляндия сделалась самой насыщенной страной по числу заключенных, переплюнув по этому показателю даже Советскую Россию. Порядка 250 человек из каждых ста тысяч населения оказались в тюрьме.