трангл

Он знает его.

Это какой-то очень важный человек.

Он о чём-то напоминает ему.

Из прошлого.

Или убийство связано с другими преступлениями.

Что-то особо жестокое.

Но разве Шерлока удивишь жестокостью?

Мысли носились в голове доктора, пока он, сложив руки на груди, наблюдал за другом. Шерлок иногда бросал на него взгляд, но Джон не говорил ни слова, просто смотрел, иногда легко – «что бы там ни было, действуй» - кивал, и когда Диммок опять открыл рот, Ватсону захотелось схватить того за отвороты светлого плаща и выволочь в коридор.

– Что-то прояснилось? – тон молодого инспектора стал скучающим.

– Почему не Лестрейд ведёт это дело?

– Да какая разница?

– Шерлок, что, какая-то связь? Не понимаю, - спросил Джон.

– Никакой связи, нет, нет…

Шерлок ещё долго-долго смотрел на тело, а потом взялся за виски и закрыл глаза. Диммок со вздохом отвернулся. Эта картинность его раздражала. Куча людей, приехавших сюда делать свою работу, сейчас маялась в стороне, только чтобы позволить Холмсу изображать тут нечто вроде ясновидца-декадента, которого ведёт по закоулкам сознания его вечно пьяная муза.

Момент, когда Шерлок стал падать, успел заметить только Джон. Как всегда, не тратя времени на удивлённый взгляд, на тупое мычание “Чего это он?”, Джон подхватил его, неловко, за плечи. Галдёж вокруг, и то, что находилось в этих стенах и простиралось за ними - всё стало неважным в этот момент.

Когда один из них падал, другой ловил, неизменно.

И хотя Шерлоку всё же удалось удержать равновесие, Джон всё держал его на всякий случай и безуспешно пытался поймать взгляд, удивляясь, как можно вот так бледнеть – будто кожа истончалась на глазах.

– Джон…

– Что? Что с тобой?

– Джон, - и он сказал так тихо, как переговариваются на войне, одними губами, без звуков, чтобы кроме своих никто не услышал и не понял.
– Я не могу.

И казалось, даже в глазах – одни тревожные зрачки. Матовые. Выхолощенные.

Страшно, когда в окружении медсестёр и практикантов хирург опускает руки.

Страшно, когда Шерлок смотрит так.

– Я думаю, нам нужно пойти прогуляться, - доктор хлопнул по коленям и встал с кресла.

Шерлок стоял у окна, за которым серел затянутый кучкующимися облаками вечер и держал скрипку, на которой и не думал играть. Только слегка пощипывал струны в такт каким-то внутренним мелодиям и молчал.

Они пошли по улицам и Джон, задев его рукавом, сказал, что бывает всякое. Вспомни, у тебя были проигрыши, была пара случаев, когда тебя обвели вокруг пальца. Шерлок сухо соглашался, думая о чем-то своем.

В ту ночь он сразу ушёл на диван, а к утру пришёл обратно, холодный и твёрдый, и просто лёг рядом. Джон заметил его не сразу, проснулся только спустя четверть часа, и долго не мог отогреть, умелыми движениями растирал руки от запястий до плеч, клал ладони на подрагивающий от прикосновений живот, прижимал к себе. Словно спасал от обморожения рыбака, неделю дрейфовавшего на льдине, а не совершал прелюдию, которой всё это обернулось, и которая впервые оказалась настолько нужной.

Спускаясь позже за стаканом воды, он обнаружил, что окно в комнате распахнуто настежь, ветер гуляет по комнате и треплет листки, беспорядочно наклеенные по краю зеркала.

Всю последующую неделю миссис Хадсон была озабочена своими бытовыми домовладельческими проблемами и заражала беспокойством весь дом. Кто-то разбил тарелку на кухне. Шерлок смеялся чему-то на мониторе ноутбука и тут же погружался в задумчивость. Джон уходил утром на работу, мимолётным движением пропуская между пальцами его кудри на затылке. А потом детектив пропал на несколько дней и на звонок Джона ответил, что дело не представляет абсолютно никакой опасности и он справится самостоятельно. Тогда доктор остался в больнице допоздна и открыл дверь квартиры уже далеко за полночь.

А Шерлок бился там, словно огромная птица в клетке, роняя перья, ломая крылья. “Нет, нет…” “Не то…” «Всё не то…» и ещё какие-то не связанные друг с другом слова сыпались на потёртый ковёр, когда он садился на диван, зарываясь пальцами в волосы. Потом подскакивал, хрустел суставами, начинал расхаживать по комнате. Хватался за телефон.

– Оставь меня, – сказал он, отвернувшись к окну, и Джон, вслепую разрядив пистолет, лежащий на столе, спокойно вышел.

К утру Шерлок набросился на него, как дикий, и доктор сжимал острые плечи, называл его по имени, потому что только это немного возвращало их обоих в реальность. Джон всегда больше отдавал, и брал тоже больше. Сейчас не приходилось делать ни того, ни другого, сейчас в него вплетались, без остатка, с жадным желанием присвоить своё. И это, и нетерпеливые укусы в подбородок и в плечи - всё доводило его до безумия, до матерного рычания.

Шерлок остался в постели до утра, лежал на спине и смотрел в потолок. И Джон тоже не спал, хотел завести разговор, но решил, что не стоит. Одеяло путалось в ногах. Было слишком жарко. И в какой-то момент - впервые с Шерлоком - ему стало не по себе. Не глубокий древний страх за свою шкуру, который был так знаком и необходим ему. Не страх, за того, кто важен, а что-то иррациональное, неподконтрольное, ускользающее.

Каждое утро Шерлок брался за дело. Он по-прежнему мог с привязанной к спине правой рукой провести сложный химический эксперимент, читал сборник задач по теории вероятности как юмористический раздел в газете, великолепно проходил тесты на память. По осколку кости мог определить, что это за кость. Но…

– Я не могу, Джон, - он поднимал плечи и забывал их опустить.
– Не вижу больше связей…

Дверь в гостиную с шумом запиралась. Ватсон лично выпроваживал миссис Хадсон, отшивал Лестрейда, и Майкрофта, звонивших по очереди, разговаривал с ним, долго. Если бы это могло помочь… Иногда наотрез отказываясь от разговоров, Шерлок уходил из дома. Иногда он просил уйти Джона, и тот тут же уезжал, ненадолго задержав руку на худом плече. Благо, в больнице дел для него было невпроворот. Возвращался он в залежи книг, и усталый Холмс отдыхал, похоже, только в несколько их общих бессонных часов и Джон замечал его долгие взгляды.

И однажды, когда Шерлок лежал вот так, почти не моргая, уткнувшись носом в его висок, он принял решение. А на следующий день, около полудня, воплотил его в жизнь. Потому что такие решения нельзя принимать, а потом отказываться от них. Потому что иначе они повиснут в воздухе и однажды крупным градом обрушатся тебе на голову.

Исписанный листок всё никак не хотел клеиться к зеркалу, планировал вниз, и Джон, отринув идею холодильника, на котором даже магнитов не было, положил записку на кухонный стол, придавив микроскопом. Сумка с наскоро собранными вещами уже стояла у двери и миссис Хадсон смотрела на неё, как на сбитую машиной кошку на обочине. Он снял куртку с пустой вешалки и что-то убедительно протараторил домовладелице, заготовленные заранее слова со всей заготовленной заранее убедительностью и мягкостью, вложил в её руку ключи, поцеловал в щёку и вышел. Просто были вещи, в которых Джон понимал лучше.

Перевод в другую больницу ему одобрили без особых проблем. Труднее было нажать и удерживать кнопку отказа на телефоне, ожидая, когда после веселенькой мелодии погаснет экран.

На новом месте он договорился о том, чтобы приступить к работе через некоторое время. Нет, он с куда большим желанием окунулся бы в рабочий процесс, в проблемы людей. Больных, многие из которых приходили на приём, уже приготовившись выздороветь. Такие вот оптимисты. Радость доктора. Он делал бы что-то, обязательно и полностью отстранившись от себя, всё внимание направляя только лишь на людей, на то, как протекают и излечиваются их болезни. Переключался бы в особый режим утром и отключал его, только сняв халат и выйдя за стеклянные двери на улицу. Если бы не приходилось возвращаться домой.