Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман

“Вот это” уже давно лежало в ящике ее стола, глубоко погребенное под другими бумагами и запертое на ключик, который Женя носила с собой. Будет катастрофа, если об этом письме дознаются родители – а еще более, если они дознаются о том, что дочь умолчала о его получении.

И Женя не знала, как дотерпит две недели до возвращения Василия. Желание узнать, в чем же причина загадочного происшествия с ней, во много раз возросло, когда стало невозможно поговорить с Василием немедленно.

“Может быть, я снова получу от него весть на расстоянии”, - с насмешкой над самой собой и вместе с тем с ужасом подумала Женя. Как такое может быть? А вдруг это не Василий написал – а кто-нибудь другой, находившийся поблизости: погрузившись в “сомнамбулическое” или какое-нибудь подобное же состояние? Как это узнать?

Оставалось только надеяться, что все обойдется.

Хотя в глубине души Жене очень хотелось, чтобы “чудеса” продолжались. Этого требовала какая-то часть ее существа, неудовлетворенная обыденной жизнью и обыденным объяснением жизни. Должно было быть то, что не поддавалось такому объяснению.

“Бога изгнали из науки, и наука распадается”, - подумала девушка неожиданно для себя – хотя христианской религии давно не следовала, кроме как формально.

***

Этой второй одинокой ночью Жене опять послышались странные стуки – теперь уже в дверь спальни. Но никаких больше посланий она не получала. Вечером она встретилась с Сашей и рассказала ей обо всем – прежде всего, о том, что Василий в действительности далеко…

– Ты не можешь этого знать, - заметила трезвомыслящая Саша. – Как ты поверишь слова Игоря Морозова об отсутствии его брата дома? Ты и Василия-то не знаешь.

– Ну да, никак не поверю, - согласилась Женя после разочарованного молчания. – Говоря об этом отдельном явлении. Но ведь я и сегодня слышала подозрительный стук, а входная дверь была нетронута. По моему мнению, эти явления должны в совокупности составить убедительную картину…

– Картину чего? – чуть насмешливо, но и встревоженно спросила Саша. – По моему мнению, Женя, тебе следует заявить об этом. Кто-то определенно угрожает тебе.

– Ах, нет!

Женя даже побледнела, рассердившись.

– Это не угроза, - напористо прошептала она. – Это не сознательное действие. Здесь что-то необъясненное, чего пока нельзя спугнуть вмешательством… понимаешь?

Саша покачала головой.

– Нет, не понимаю и не хочу.

– Именно – не хочешь, - гневно ответила Женя.

Помолчала, остыла немного.

– Но прошу тебя: молчи.

– Хорошо, - ответила Саша. По-матерински покачала головой. – Что уж с тобой делать…

– Ты часто бываешь как моя мама, - заметила Женя, но в этом замечании не было ничего лестного. – Мама тоже думает, что все на свете знает, и ее необычайно трудно разубедить.

Саша обиделась.

– Ну, знаешь ли, Евгения…

Тут она рассмеялась, поняв, что действительно копирует Серафиму Афанасьевну. Но сравнение с ней было для Саши лестно, хотя Женя не собиралась хвалить ее.

Просто Женя была еще в чем-то дитя.

***

Игорь Морозов сдержал свое слово в одном отношении – он действительно уведомил Женю о возвращении своего брата.

Хотя Женя не могла знать, сдержал ли он обещание хранить ее тайну.

Однако при мысли о том, что вот-вот она увидится с виновником всех своих тревог, Женя забыла обо всем остальном. Она написала второе письмо Василию, в котором повторила свою просьбу встретиться. Жене было очень неловко повторять такое, но, конечно, иначе и быть не могло – Игорь Морозов не мог назначить ей свидание за младшего брата; и, по-видимому, из деликатности счел необходимым прежде всего уведомить ее о его возвращении, не посвящая в девичью тайну самого Василия… Может быть, она уже раздумала видеться с ним…

Женя почувствовала благодарность, осмыслив поступок Игоря Морозова. По-видимому, это был действительно благородный человек.

И ей наконец пришел – сознательный – ответ самого Василия: тон этого письма был ничуть не похож на тон того ночного послания и напоминал манеру его старшего брата. Более легко, но так же почтительно Василий предлагал Жене встретиться назавтра у ее дома, в саду, в семь вечера.

***

У Прозоровых ужинали в восемь – Женя не знала, помнил ли об этом Василий; но могла выйти большая неловкость, если бы его заметил кто-нибудь из домашних. Василий бывал у них в гостях, но не успел сойтись с их семьей коротко. Серафима Афанасьевна, хотя и хотела выдать Женю замуж, еще не успела даже взять Василия на заметку: подозрительность к чужим людям, желавшим стать “своими”, у мадам Прозоровой тотчас же многократно увеличивалась.

Но Женя не собиралась предупреждать мать о свидании с молодым человеком – сказала, что пойдет прогуляться в парк с Сашей. Если Сашу спросят, она не выдаст подругу.

Женя в этот день больше, чем когда либо, жалела, что носит уродующие ее очки – хотя понравиться Василию снова было отнюдь не главною ее целью. Осознав, что вообще стремится завлечь Василия, Женя удивилась себе. Должно быть, такова женская природа – невозможно не желать понравиться…

Женя надела платье, в котором казалась себе почти привлекательной: зеленое, которое шло к ее глазам, с пышной нижней юбкой. Волосы она уложила высоко на затылке – и даже, стыдясь, подколола к ним накладные локоны, хотя обычно презирала такие ухищрения. Потом Женя долго смотрелась в зеркало в спальне.

Не будь на ней этих мерзких очков, она была бы сейчас почти хороша!

“Что же думать о том, чего нет и не будет, - подумала Женя, отвернувшись от зеркала. – Красивая, но заурядная особа состарится и испортится, а умная не поглупеет”.

При мысли о “красивой заурядной особе” ей почему-то представилась Саша, и Женя виновато закусила губу. Потом еще раз посмотрела в зеркало - глубоко вздохнула, провела руками по плечам, по бедрам, разглаживая платье. Затем взяла с комода расшитую бисером голубую сумочку-ридикюль, которая вообще-то не подходила к ее туалету. Но в сумочке лежало то, что некуда было больше спрятать, выходя на улицу. “То самое” письмо, которое Женя думала, если совсем расхрабрится, пустить в дело…

Хотя нет, нет, невозможно, слишком постыдно.

Стараясь производить как можно меньше шуму, Женя спустилась на первый этаж… замерла, потом ужом проскользнула мимо гостиной и на носочках пробежала в прихожую, только там вспомнив, что в таком поведении не было нужды. Она же отпрашивалась у матери. Улыбнувшись, Женя обулась. Подошла к двери и остановилась, сжав руками в белых кружевных митенках* свою сумочку.

Страшно! Стыдно!

Женя раскраснелась, точно шла на любовное свидание, хотя ей было страшно и стыдно, и больше всего хотелось бы повернуть назад. Но было нельзя. Женя хотела перекреститься, но потом подумала, что это превращается в дурную нервическую привычку; нахмурилась и, отперев дверь, шагнула на улицу.

Еще шагая по дорожке, ведущей к их дому, Женя увидела высокую мужскую фигуру, в которой тотчас же узнала Василия, хотя не видела его более года. Он был в светлом летнем костюме, но притом в белых лайковых перчатках. Женя ясно увидела это, когда молодой человек поднял руку и помахал ей; раньше, чем рассмотрела его лицо, девушка поняла, что Василий Морозов улыбается.

“Господи… господи”, - думала она, шагая к нему как автомат. Липы и яблони над головой нежно шелестели и благоухали, но Женя не видела и не сознавала ничего, кроме Василия. Это со стороны могло показаться стесненностью от большой любви, но вызвано было противоположным чувством. Хотя Василию, наверное, кажется именно любовь…