Трансильвания: Воцарение Ночи
Шрифт:
— Ну да, ну да. Убьешь. Тоже мне, валькирия сыскалась. — Презрительно фыркнуло внутреннее ‘я’. Подсознание, на удивление, молчало…
— Все никак не можешь успокоиться, м? — Прищуренные глаза графа испытующе воззрились на Ван Хельсинга. — Да брось ты, Гэбриэл. Мы это проходили, кажется, уже сотни раз. Любое твое оружие бессильно против моей сделки с Дьяволом. Ты не сможешь убить меня. Хотя, я все еще не могу понять, чем мешаю тебе.
Дворецкий, названный Робертом, принес две чашки с чаем и бокал крови для вампира и, затравленно, с неприязнью поглядывая на Ван Хельсинга, поспешно удалился. Тем временем граф продолжил. — Мне всего лишь нужна кровь, ну и, разумеется, продолжение рода. Я научился жить, не убивая без особой надобности. Но вот если первое еще можно достать с горем пополам, то второго нынче днем с огнем. Нынешнее поколение девочек, вроде как и не против, и подпадает под мое природное обаяние, а давать все равно боится. Или после раздувает целую драму и трагедию, хотя, я прекрасно чувствую, что сопротивления нет и не было. — Усмехнувшись, он покрепче зажал бокал крови в удлинившихся когтях и окинул меня столь выразительным
Дракула поймал взгляд своего друга и взял его под гипноз. — Я хочу, чтобы ты ушел. Но твоя нежная пташка останется здесь, со мной наедине. Я хочу, чтобы ты, вернувшись в номер гостиницы в Бистрице, почувствовал себя немощным, ничтожным и убогим. Ты не смог убить злодея-вампира, не смог спасти от него девушку, которую, ожидая ее совершеннолетия, хотел сделать своей женой, как когда-то украл у меня Маргариту. Я хочу, чтобы, оказавшись там, в своем номере, тебя охватила такая безысходность, чтобы ты выл, лежа на полу, свернувшись калачиком, вспоминая о том, что, повинуясь воле вампира, ушел, как трус, оставив свою Лору наедине с маньяком-насильником, который разрушил ее детство, а сейчас планирует сделать с ней что-то столь экзотичное, что сама тьма ночи на небе покраснеет от стыда и убежит с небосклона. Ступай и помни о том, какое ты ничтожество перед лицом моей силы. Я так хочу.
Ван Хельсинг поднялся с места с остекленелым взглядом пустых и безжизненных глаз, словно послушная кукла, и двинулся по направлению к лестнице. Я кинулась вслед за Гэбриэлом, я бежала с ним до дверей первого этажа, но мой друг, на удивление, будучи человеком, все равно неумолимо двигался быстрее меня. Проскользнув в узкую щелку дверного проема, охотник исчез в ночи, а проклятые предательские живые двери захлопнулись за его спиной прямо перед моим носом, заперев меня в логове моего врага, самого ненавистного из всех существ на земле.
По лестнице он спускался медленно, с триумфальной улыбкой на тонких, искаженных надменностью губах.
— Да на тебе лица нет, моя маленькая Уилсон. Неужели увидела демона?.. — Радуясь произведенному эффекту паники, граф спустился с лестницы и, не торопясь, направился ко мне. И тогда я приняла единственное на тот момент казавшееся мне верным решение — рванулась в противоположный угол холла на первом этаже. Его забавляла погоня и охота. Всего через несколько секунд он уже был там. Вжав меня в стену собой и сцепив мои руки над головой в замок рукой, он смотрел в мои расширенные от ужаса глаза с самодовольной усмешкой. Склонившись практически вплотную к моему уху, он прошептал, чуть сдавив мое горло в руке: недостаточно, чтобы причинить боль, но достаточно, чтобы я испытала легкую нехватку воздуха и головокружение. — Страшно, малышка?
Я тряслась, как осиновый лист. Все тело мое дрожало, а зубы стучали. Холодная рука смерти на моем горле повергала меня в панический ужас, от которого мурашки неприятно заползали по затылку, а слезы уже непроизвольно выступили на глазах.
— Гэбриэл найдет меня! Это не сойдет тебе с рук! Он поборет твое внушение и спасет меня от тебя! Убери от меня свои грязные лапы! Один Бог знает, как я тебя ненавижу!!! Я три года жила в страхе! Больше я не хочу. Вечно контролировать полнолуние ты не сможешь, а когда тучевая завеса сойдет, я убью тебя! За то, что лишил меня детства… Можешь снова насиловать, резать и истязать мое бедное тело! Моей души тебе не получить никогда, чудовище!
— Послушаешь тебя, так я, действительно, монстр. Я не собираюсь ничего с тобой делать. Успокойся. — Отпустив мое горло из цепкого захвата своей руки, он провел тыльной стороной ладони по моей щеке, а затем очертил большим пальцем контур моих губ. Полуоткрыв рот, я задыхалась от консистенции ужаса, сдавившего меня снаружи. И где-то изнутри. Но… Возможно, причиной этому был не только ужас…
Бравада, самодовольство и самолюбование, кривая усмешка куда-то неуловимо исчезли. Вместо них на его лице появилась какая-то грусть. Тоска. Такая по своей силе тоска, что у меня защемило где-то на уровне сердца.
— Но ты же сказал Ван Хельсингу…
Он перебил меня, не дав окончить фразу. — Мало ли что я сказал этому экс-волчаре. Он увел у меня женщину. Убил меня дважды, а затем, мне даже лень считать сколько раз, заточал меня в твоем мире в тюрьме для монстров. Ни у одной силы на свете мне не вымолить прощение за то, что я сделал с тобой три года назад. Но знаешь что?.. Я и не буду его выпрашивать. Потому что мне плевать на мнение Вселенной и Бога. Потому что я эгоистичен настолько, что для меня не существует порогов и морали. Потому что практически шесть веков я ждал тебя и скучал, как больной и одержимый. Потому что у тебя надо мной такая власть! Ты держишь мою жизнь в своих руках.
И за последние столетия желание прикоснуться к тебе, вернуть тебя из мертвых, реанимировать и снова обладать тобой, как и раньше, стало единственным импульсом для меня, двигающим мое полумертвое тело по земле. Хочешь услышать, что мне жаль? Хочешь излечить чудовище внутри меня? Так знай, что для него нет лекарства! И я не жалею ни о чем. Потому что та ночь была лучшей в моей жизни. Потому что я люблю тебя, и за это моих извинений ты не дождешься, Маргарита. Я — мрачная тварь. Я убиваю людей. Я жесток. Я не иду на компромиссы никогда. И я делаю такие вещи, за которые ты ненавидишь меня и считаешь аморальным ублюдком, но если бы ты хоть раз на своей шкуре прочувствовала тот ад, который закипает в моей груди по отношению к тебе, ты бы меня не судила. Я — вампир. Все мои чувства обострены и зашкаливают. Для меня в порядке вещей то, что ты считаешь аномалией.— Ты столько раз сейчас сказал про любовь. — Немного успокоившись и уняв тремор в конечностях, с грустью я коснулась рукой его лица и устремила взгляд в бездну его глаз. Он посмотрел на меня таким же опечаленным взглядом, и в этот момент я обрушила на него всю жестокость, на которую только была способна, с садистским удовольствием даже улыбнувшись на последних фразах. — Но ты даже не знаешь, что это такое. Любовь — это жертва во имя любимого человека, добро, умение прощать и дарить заботу и нежность. Но вряд ли я смогу это донести до монстра, который называет именем любви удовлетворение своих низменных похотливых потребностей маленькой девочкой. Ты — неисправимая сволочь. Так что не нужно взывать к моей жалости и пониманию. Я ненавижу тебя, начиная с той ночи. И так будет всегда.
— Хорошо. — Он отступил на шаг и опустил взгляд, выпуская меня, но даже не смея смотреть мне в глаза. — Уходи к Гэбриэлу, если ты, действительно, этого хочешь. Ты свободна, а антидот при тебе. Можешь вколоть его когда угодно и избавить себя от проклятия оборотня.
— Вколю. — Я утвердительно кивнула, а злобные слезы уже потекли по моим щекам. — Вот только Луна выйдет из-за туч, убью тебя, а потом вколю. И заживу нормально. Не думая. Не вспоминая. Не наступая себе на горло. Не чувствуя, что каждый раз даже в журналах моего мира встречая фотографии Румынии, как переворачивается что-то внутри. Не чувствуя здесь себя дома, больше, чем дома. И, да, после этого, я, наконец, смогу позволить себе, пока никто не видит, оплакать твою дерьмовую жизнь, которая ломаного гроша не стоит. Потому что, пока ты жив, я обречена бояться, строить преграды и начинать верить в собственную ложь. А правда неприглядна и омерзительно проста. Гэбриэл дорог мне, как друг, но даже своему лучшему другу я не могу сказать, что я настолько сумасшедшая, что даже после всего, что ты сделал, я хочу найти для тебя искупление, а все мое нутро голосами в моей башке кричит мне, пусть и издевками, но намекая на то, что я вслух никогда никому не скажу, кроме тебя. Будь ты проклят, но я скучала… Даже по этой бессовестной грубости, черствости и холоду. Из всех хороших людей моего мира мое сердце тянется к тому, кто меня растоптал и уничтожил. Ну, а мой страх перед тобой, который каждый живущий принимает за страх, как он есть… Но, на самом-то деле, не тебя я боюсь, а себя. Потому что видя тебя, я в пропасть срываюсь, но как бы черна ни была бездна, Господи… Как я хочу в нее провалиться… Так хочу, что нет сил жить, функционировать и нормально существовать. Все! Как легко проклинать и заставить других поверить в то, что ты, действительно, думаешь, что говоришь. Но при тебе я врать не могу и не хочу. Поэтому, да, я хочу твоей смерти, пока ловушка чувств к тебе, которые я отгоняю пинками, коварной удавкой еще не затянулась на моей шее так, что дышать мне не позволит. Я не хотела сюда ехать. Потом не хотела появляться у тебя дома. Потому что не желала вспоминать, что я панически начинаю ощущать, глядя на твой треклятый профиль. Не могу смотреть в твои глаза и видеть в них знаки судьбы. Видеть в них, как планеты выстраиваются в ряд парадом, а звезды сыплются с небосвода огненными потоками, а все потому что я… Люблю тебя. Морального урода и растлителя малолетних… Что теперь-то?
— Лицемерие и ложь не в моде. Хватит бежать от себя… — Он склонился ко мне вплотную.
— Да у меня больше и нет сил бежать. Сопротивление высасывает все силы из моего тела. Я не могу бороться с тобой. И, к своему ужасу, не хочу. Кардинал Джиэнпиро был прав. Я погублю и себя, и наше с другом дело, и самого Гэбриэла вместе с его репутацией. Потому что я — никчемная слабачка. И гореть мне в аду. — Вцепившись замерзшими пальцами в его волосы, собранные в элегантный хвост, я позволила себе впиться в его губы, ощущая вкус сандала и ядовитой горечи, смешанной с едкой полутошной сладостью. Эти губы — единственное, чего я так страстно желала, но никому не могла в этом признаться. А с монстром признания были ни к чему. Аморальный никогда не осудит аморальность, а живущий вне рамок никогда не будет тебя в них загонять. Этот поцелуй стал первым моим свободным поступком — поступком моей собственной воли. Едва дыша, он прошептал.
— Поднимайся в комнату за дверью из красного дерева на семнадцатом этаже. Там ты найдешь, во что переодеться. Буду ждать тебя на балконе с видом на сад на восьмом. Станцуем вальс. А потом можешь уходить…
В комнате, куда меня отправил граф-вампир, на кровати оказалось бежевое из шифона и шелка платье в пол с открытыми плечами, тугим корсетом со шнуровкой на груди и внушительным разрезом до бедра со стороны левой ноги. Подол платья был расшит серебряными и золотыми нитями. Платье оказалось впору. Скользкая ткань холодила кожу, но я даже не могла сказать, приятно это или вызывает дискомфорт. На прикроватном столике я обнаружила шпильки для волос и длинные увесистые золотые серьги. Воспользовавшись и припасенными, словно он заранее знал, что я приеду, духами и помадой персикового цвета, я надела бежевые туфли на высоченной шпильке, и, придерживая подол, спустилась вниз, на восьмой этаж, к балкону с видом на сад…