Трав медвяных цветенье

Коштика не дополз до еловой опушки всего ничего. Упал разбитой головой в снег и лежал, как мёртвый. Однако, не мёртвый. Жизнь потихоньку цедилась из него, питая сугроб, но ещё оставалась в теле, ровно настолько, чтоб мог он порой осознавать окружающий мир и слабо шевелить языком. Гназды ощупали его и отобрали от греха нож и пистолет, потом, особо не чинясь, рывком перевернули на спину. Разбитая голова Коштики затылком хлопнулась в снег. Из груди вырвался короткий хрип.

– Что, кошка? – негромко бросил ему Иван. – Отвякался? Покаешься перед смертью? Кто ты есть-то? Раб Божий Константин? Как в церкви помянуть? – и наклонился перекрестить, понимая беспомощность его руки.

Тут Коштика возымел вдруг такие силы, что прилей они ему минуту назад – и нож бы сумел метнуть.

– Нет! – вякнул изо всех оставшихся лёгких, – прочь крест! Я в воинство пойду… ждут меня…

– И кто ж там тебя ждёт?

– Хлоч! Ужо придём к вам! Страшитесь! – от натуги в груди его тяжело булькнуло, через края губ выступила кровь.

– Эх! – горестно вздохнул Иван, распрямляясь. – Ну, и дурак же ты, Коштика! Что ж? Воюй… Служи бесам… Идём, ребята. Долго не протянет.

Гназды отошли порядком, когда Флор оглянулся. И тут же возбуждённо похлопал по плечам братьев, кивнув на Коштику. Тот медленно тянул ко лбу руку, из последней мочи творя крестное знамение. Затаив дыхание, братья проследили движение неуклюжей руки. Оно и отняло остатки жизни. Коштика судорожно дёрнулся – и рука замерла, не дойдя до живота.

– А то и помянуть… – задумчиво пробормотал Фрол, более не оборачиваясь к разбойничку. Пусть лежит. Волки приберут.

– Хлочевы ребята, – известил Иван своих, догнав уже медленно двинувшиеся сани. Вздрогнув, Стах повернул голову:

– Хлочевы? – и задумался. Они с Хартикой сидели возле укрытого попонами Василя, прижимаясь к нему боками, дабы согревать, прочие Гназды двигались верхом.

– Бросаем вражьих коней, – заметил Фрол, – а жаль… Конечно, поди, ищи их по лесу…

– Не из-за коня ли за нами охота? – помолчав, тихо проговорил Стах. В безветренном покое леса, где лишь полозья скрипели да тукали копыта, товарищи услышали и удивлённо воззрились на него.

– Сказывай, – после некоторого ожидания предложил Иван.

Сказывать Стаху не хотелось. Но пришлось. Раз такое дело, скрывать нельзя.

– По весне я Хлоча порешил, – признался он. Гназды вытаращили глаза:

– Это как же?

– Застрелил, - спокойно разъяснил младшенький. – А коня забрал. Поездил и продал. Перекрасил, подмазал, где надо, но…

Иван головой покачал:

– Да… Озорник ты у нас… Значит, никто не знал, а конь тебя выдал? Зачем взял-то?

– Нужда была…

– А с Хлочем у тебя как вышло? Напал он, что ль?

– Напал… – процедил Стах и отвернулся. Товарищи посмотрели на него – и больше спрашивать не решились.

По описаниям Жолы Вакры дорогу Гназды себе представляли. Так вот – по просеке, а у двойной сосны с обломанной макушкой – налево. Но при отгорающем закате и густеющих сумерках приходили на ум сомнения. Задержала молодцов баталия, что и говорить! Не то, что до лесной заимки – до сосны-то засветло не добраться. А в ночном лесу все макушки одинаковы. Кабы не младшенький…

– Кабы не младшенький, – уже совсем во мгле признался Фролика под скрип полозьев, – лежать нам вместо хлочевых ребяток… Я, братцы, если честно – думал уж, не выйти нам из лесу…

– Так и так бы не вышли, кабы не младшенький: щас у костра б ночевали, – заметил Никола. – Не будешь же каждую сосну ощупывать.

– Кабы не младшенький, – возразил Фрол, – не у костра б щас ночевали, а волокуши вязали. Как ты кстати, Стаху, с санями!

– Кабы не младшенький, и Василь бы уцелел, и сосна б не понадобилась, – напомнил Иван, головы не повернув. А повернул – Зар.

Помедлил немного Зар и произнёс поначалу с подъёмом:

– Спору нет, Стаху: благодарность вам с Хартикой, и поклон превеликий, спасли вы нас, это я признаю…

Тут от чувства не смог он удержаться и добавил с восхищением:

– Вообще, ребята – как вам угораздило рядом оказаться? Что подвигло в путь тронуться? Просто Бог принёс! – и отметил уважительно, – Стах – он вообще всю жизнь только всех и спасает! Призвание!

Проговорив это, смолк он и разом обмяк. Взор затуманился и отвратился. Помолчав, Азарий продолжил уже тихо и вяло:

– Харитону я вдвойне благодарен, потому как человек он сторонний, и, кроме доброй души, не было у него причин за нас ратовать. А тебе, Стаху, так скажу: кесарю кесарево. Вины твоей я не прощаю.

Мимо плыли начинающие темнеть и оттого казавшиеся ещё громаднее и грознее вековые ели. Сани колыхались по ухабам, как лодка на волнах. Или как люлька. Впору укачать. Василя, кажется, укачало. Раненым всегда спать хочется, но сон этот дурной, и поддаваться ему нельзя. И Стах теребил брата и всё что-то говорил ему. А тут аж подскочил:

– Погоди, Зару… я ведь с тем и еду… – и, спохватившись, за пазуху полез:

– Да вот, гляньте, новость у меня.

Суетливо пошарив, он вытащил небольшой прямоугольник. Гназды выжидающе посматривали, как меньшой разворачивает скоробленный лист. С минуту братец напряжённо в него таращился. Потом с досадой свернул:

– Ничего не видать впотьмах! Завтра, ребята, я вам её зачту. А щас – вы уж мне на слово поверьте. Такое дело, понимаешь…– и сообщил озабоченно. – Тесть пишет… Дочка померла.

Прозвучало буднично, и, слушай кто в задумчивости – мог бы и не заметить. Но Гназды подпрыгнули в сёдлах.

– Какая дочка-то?! – вскричали вразнобой четыре глотки.

– Вот то-то и оно… – уныло вздохнул Стах. – Потому и еду. Ехал, то есть. Теперь-то обождать придётся… – он обернулся и подтянул тулуп, укрывая Василя.

Василь лежал, как неживой. В полуприкрытых, будто плёнкой застланных глазах отражалась неясная высь.

– Долго ещё? – спросил Иван.

– Да нет… – Стах закрутил головой, следя за мелькающими сквозь ветви сизыми просветами.

– Да вон она, уж видна, – подал голос молчаливый Хартика, – сосна-то…

Рукавицей он указал в темноту. Гназды молча проследили за ней – и переспросили:

– Сосна?

– Сосна, – кивнул Харитон. – Вон, макушка ломаная…

Гназды почтительно повздыхали:

– Ну, и глаз у тебя, товарчу!

Тот хмыкнул:

– Да я и не глядя знаю, где свернуть…

И точно. Свернули. Только тускло серела впереди расплывчатая полоска, не будь её – как в чернила бы окунулись. Но полоска тлела где-то под глухо бухающими копытами, порой еловые лапы проползали по склонённым головам и покорным спинам, а за шиворот обваливался ком снега – и это убеждало, что вокруг не мир иной, а обычный лес, а впереди обычный путь, который рано ли, поздно кончится. Хотя тишина стояла потусторонняя. Разве что потрескивало временами: то ли ветки, то ли мороз…