Трав медвяных цветенье

В последние мгновение она всё же задержала взор на ненавистном лице, черты которого природе угодно было довести до совершенства, придав ему прелести и свежести всех цветов, листов и юных побегов, когда-либо радующих добрых людей.

Кабы не взглянула – может, и не с таким бы жаром охватило душу яростное пламя. Но теперь не нашлось ему ни пределу, ни удержу.

Благоверная супруга схватила кочергу. Отчаянный крик Лалы сотряс дом: та с размаху несколько раз ударила её по лицу – и удовлетворённо услышала, как хрустнула кость. Нет, убивать она не собиралась. То есть убила бы, и с наслаждением, но это нарушало замыслы. Не стань крали – Гназды вполне могут на мужика рукой махнуть: кому он помеха тогда? Тогда не видать его поклона Лаванову семейству. А вот когда пред своими виноватый, да ещё сам увидит, что у него теперь вместо красавицы, и за какие яхонты гонения терпит – разом отвратится да спохватится. Она, Гаафа, постарается сучку разрисовать! Ярче себя! Только б не убить невзначай… Но язык ей надо припечь, чтоб не болтала…

Девка пошарила глазами, заметила под лавкой тесак – и, загребя его, наотмашь полоснула по прекрасному лицу. Как её саму косой когда-то…

– Ори-ори! – подбодрила истекающую кровью жертву, деловито вытаскивая из огня раскалённую кочергу и прикидывая: сперва поперёк тонкого носа, а после в кричащий рот. – Тут на сто вёрст ни души.

И ошиблась.

Вопли смолкли: на время Бог избавил Лалу от боли и потрясений, она потеряла сознание. Но тишины не последовало: затрещала подсаженная снаружи дверь. Чего карательница меньше всего ожидала… Увлеклась очень.

И очень испугалась. Пыточные железа выпали из рук. Не до розы. Кто бы ни ломился снаружи - надо было спасаться. Изба сразу показалась невероятно враждебной. Огонь шевельнул языки уже в сторону законной супруги. И кочерга злорадно примерилась к её, пусть не тонкому, но вполне чувствительному носу… Гаафа заметалась. Окна и без прикидки явно малы, к тому ж, снаружи на каждое для тепла накрепко приморожено по куску льда. Нечего и думать пролезть. Но есть ещё вторая дверь. И без замка. В какую клеть ведёт?

Куда б ни вела – не до капризов: сейчас и в выгребную яму забьёшься. Вон орут. Сто глоток: «Лалу!» Того гляди, створки слетят. Гаафа понимала, что бывает за Лал…

Летели мгновения. Летели створки.

Пока не упали, она успела откинуть войлок, распахнула дверь и бросилась в обледенелый лаз.

Мужики ворвались в избу. С ними не ворвался холод: он уже разгуливал по горнице, струясь из распахнутых крылец для подъёма воды. Со столба возле печки свесилось недвижное тело. То, откуда быстрые кровавые ручейки бежали по груди на подол и закапывали доски пола, нельзя было назвать человеческим лицом.

– Лалу! – вскричали разом – и смолкли. Так хотелось не верить глазам.

Ещё возле чужой лошади, когда ошарашено замерли они, пытаясь связать события и Жолу Вакру, а Стах уже стегнул коней - мягкую тишь леса пронзил истошный крик. Не мог так кричать человек, тем более женщина – но кричала. И снега, и громады дерев точно взорвались этим воплем. Пока товарищи донеслись до зимовья, перемахнули через тын и высадили дверь – жуткий вопль с короткими перехватами, то и дело доходящий до визга, не прекращался.

Дальше действовали быстро и слажено… Конечно, в первый миг все к Лале рванулись, но сразу же разделились. Стах да Зар с Иваном отвязывали и укладывали раненую, трое других кинулись из избы, под крутой берег: супостат не мог уйти далеко.

Верно. Далеко – не понадобилось. Едва спустились на лёд, тут же увидели. Харту с Николой – ничего, а Фрол глянул – и поспешно в сторону дёрнулся. Хорошо, голодным был – лишь едкая слизь выплеснулась из гортани. А из головы – наваристый борщ, про какой весь волчий путь мечталось: вот доберёмся до печки, а в печке… Добрались.

Кол, который в прежние времена хозяин от медведя вбить догадался, и на котором уже давно не качалось привязанное бревно, со временем покосился. Правда, бадья, то и дело грохавшая сверху, до него не доставала: в сторону не отклонялась. А вот законная супруга, при падении цеплявшаяся за всё подряд, отклонилась…

– Ладно, – потоптались мужики, отводя глаза. – Царствие небесное… После приберём… Не до этого.

Ибо мертвым погребать своих мертвецов. А надо было о живых думать. Двое раненых нуждались в спешной заботе. Тут потерявшего много крови Василя скорей бы в тепле устроить, да питья ему горячего дать, да ногу осмотреть: что там с пулей: засела, поди, и рваное обожжённое мясо вокруг… Тут Лале бы кровь остановить да стянуть повязкой с живицей края плоти, резаные зазубренным тесаком, что Стах не спрятал куда подалее – бросил под лавку по лени да глупости, для вражьего торжества… «Прячь ножи-топоры, не клади на виду!» – всю жизнь отец да братья учили – да били мало.

– Что ж не били-то?! – уже погодя, по прошествии дней, без конца бормотал Стах, то и дело стукаясь башкой о печку да косяк. Хотя всяк понимал – не в тесаке дело. Другим ударом Стах другое горе вышибал: ну, почему Лалу с собой не увёз? Оно, конечно, не женское дело – лесами кататься, да лучше Лале бы ехать, чем той… А думал – шутя скатаю, да вернусь… И много ещё причин было головой прикладываться. Зачем в зимовье привёз, зачем год назад письмо написал, зачем в дом к Зару зашёл! Да копай уж и глубже: зачем родился!

Только это всё потом было. Здесь, в избушке, не до прикладываний. Когда Лала в крови, каждый вздох – стон, и страшно коснуться – мук бы не добавить. Когда личико всё под просмоленной ветошью, и даже брат Иван руками разводит: что делать-то с ней… А делать надо. Потому как там, под ветошью – личико… ЕЁ – личико! Вот уж никогда не мог предположить Стах, до чего его ведьма додумается. Как она узнала? И ненароком всплыл в памяти чужой возок, и ездок случайный… и кто-то в возке… Не вывернулся Стах. Настигло племя Лаваново.

Что зло со стороны Лавана пришло – Стах ещё при виде лошади смутно догадался. Наверняка же узнал от вернувшейся погони.

– Твоя… – глухо пояснил ему Никола, кивнув на водяное крыльцо. Стах обернулся от изголовья Лалы, и тот добавил:

– Значит, не про неё письмо.

– Теперь уж про неё, – обронил Фрол и, горько поглядев на Лалу, подсел к Василю. Горячий борщ в печи нашёлся. Возбуждающий аромат, от которого Фрола замутило, плыл по избе. Зар цедил его другу в рот по капле, а Иван всё более мрачнел над разбинтованной ногой.

– Пухнет, – бросил со злостью, и бессильно свесил руки. – Сведущего бы надо…

Вошедший Харитон обвёл Гназдов задумчивым взглядом. Он благоразумно задержался во дворе, выпустил щенка, и лошадей ввёл в ворота. И, конечно, Лаванову лошадь не забыл: волкам, что ль, оставлять? Он и распряг, и в конюшню завёл, и овса подсыпал. Отдохнуть должны кони. Завтра долгий переход.

– Валитесь-ка спать, Гназды, кто сумеет, – посоветовал сокрушённо. – Рассветёт, дальше тронемся.

– Дальше? – растерялись гости.