Трав медвяных цветенье
Шрифт:
– Ну, пошли, пошли в избу, – заботливо потащила за собой. И впрямь ощущая потребность в заботе, Гаафа с трудом переставляла застылые ноги. Щенок скрёбся в сарае и тоскливо взлаивал.
«Выпущу его, когда эта заснёт», – решила Лала. Она иначе не называла про себя свалившуюся ей на голову проблему. Хотя в сенях имя спросила:
– Кто ты, как тебя звать-то?
Уже протекая через едва приоткрытую, дабы сберечь тепло, дверь в избу и чуя блаженные потоки, Гаафа даже не запнулась:
– Настасьей…
Ещё дома она сочинила легенду. Слыхала от братца, что недавно помер в Проче мужик, небогатый на злато, но
Далее сидела в опущенной головой, прижавшись к жаркой стенке печи, с видом сонным и мученическим. И то сказать – натерпелась девка… Лала борща ей налила, сала отрезала: ешь, горемычная. Та и хлебала, дрожащей рукой поднося ложку ко рту и постанывая при каждом глотке. Платок закрывал голову и часть лица, особенно щёку, где глубже и уродливей проходил шрам: по шраму могла хозяйка догадаться… но не догадалась: никогда Стах не описывал ей лицо супруги. Да и не помнил-то его толком. Осталось только смутное ощущение страшного.
Что гостья собой дурна, Лала видела. Это тоже добавляло каплю не в добрую чашу весов «друг или враг». Хорошие лица душе приятнее, но главное другое: она знала, что жене Стаха далеко до красавицы. «Но мало ль на свете некрасавиц? – потянуло вниз чашу добра. – Да и безумие: бабе, одной, заехать невесть куда и чуть не замёрзнуть! Кто на это решится?»
В конце концов, добро пересилило. Лала уже спокойно хлопотала у печки, а потом, накинув короткую шубейку, села прясть: накануне Харитон привёз давно обещанной волны от осенней стрижки. Ленивый разговор, однако, не клеился. Только поначалу, когда Лала сняла шерстяной платок и повязала тонкую косынку, гостья кивнула на две её косы:
– Замужем?
– Да, - легко и беспечно обронила та. В Настасье почудилось глубинное движение. Но слова пошли вполне обиходные:
– А что мужа-то не видать?
– Уехал, – пришлось признаться Лале. – Но скоро приедет, – добавила она поспешно.
– Ну, конечно, приедет, – где-то далеко и почти незаметно в голосе скользнула едкая насмешка, которую, впрочем, разом смыл горячий словесный наплыв:
– Как тебя зовут-то? За кого мне Бога молить?
– Евлалия… – молвила Евлалия.
– А мужа? – живо поинтересовалась Настасья.
– Стахий…– улыбнулась та.
– А по батюшке?
– Трофимыч.
Ну, что ж? Ты на верном пути, верная законная супруга Стахия Трофимыча! Вот как надо счастье ковать!
Далее беседа сошла на нет. Устала гостья. Да и проболтаться опасалась. Потому неопределённо мычала на неназойливые хозяйские расспросы, притулившись на лавке за столбом, на который опирался угол печи, и клевала носом. Лала посмотрела на полусонную – и притащила из сеней ветхую шубу, какая ещё от старого охотника осталась. И мешок сена под голову.
– Настасья, – позвала, – ложись-ка, я тебя укрою…
Гаафа отвела глаза, чтобы скрыть злорадство:
давай-ка, дурочка, давай! Попрыгай вокруг, да послужи… пока ещё можешь… Пробормотав положенные слова благодарности, она с удовольствием уткнулась в сенной мешок и смежила глаза: почему бы чуток и не отдохнуть? Лишь время от времени незаметно поглядывала из-за гладкого тёсаного столба, нащупывая за пазухой приготовленную верёвку.Вскоре Лала потеряла бдительность. Гостья ровно дышала и явно спала. Да и сколько ж можно подозревать её? Хоть и стреляным воробьём Гназдушка была, но о людях по своей природе судила. Природа же перепала добрая да доверчивая. Решив не спать при посторонней, она ещё тянула кудель, но потом вспомнила про щенка: надо бы выпустить.
Свеча оплыла, Лала сняла нагар и подошла к печке пошевелить угли. Именно тут она допустила ошибку. Поставив кочергу в угол, она в задумчивости загляделась на вспыхнувшее пламя, отчего задержалась возле самого столба, за которым посапывала мнимая Настасья. И невзначай к нему спиной повернулась…
В первый миг она просто не поняла, что случилось. Её с силой дёрнуло назад, она стукнулась затылком. Потом сообразила, что притянута за косы. Их продолжали яростно закручивать, и голову пронзила боль. Злодейке очень кстати сучки пригодились. Те самые, на которые Стах, придя из лесу, тулуп вешал… Теперь за них зацеплены оказались туго заплетённые и перевитые лентами длинные волосы. Крепче волос каната нет. Гаафа связала их надёжным узлом и заготовленной верёвкой захлестнула шею.
– Ну, что? – пришипела со сладострастным всхлипом, – замужняя ты наша… вот и пригодилось твоё замужество!
Конечно, Лала пыталась дотянуться до девки руками и ногами, но поди, ущеми врага, который за спиной, да ещё защищён столбом. Очень быстро Гаафа подловила её и скрутила запястья да щиколотки:
– Не рвись зря, – посоветовала снисходительно. И выбралась из-за столба. Подошла не таясь, встала перед облапошенной женщиной. Подбоченилась, что твоя Агафья: теперь могла себе позволить.
– Ну? – усмехнулась пока ещё сдержанно, – отлюбила, роза китайская?
Лала в ужасе смотрела на неё.
– Настасе… зачем? – пролепетала, всё ещё не веря.
– Да какая я тебе Настасья! – воскликнула та, наконец-то отдаваясь воле чувств. – Неужто не поняла, кто я!
Лала поняла. Сразу поняла и что понапрасну Стах, окрылённый с надеждой, уехал, и кому это нужно было, чьих рук дело. И ужаснулась: решиться на такое!
Но Гаафу уже несло по кочкам:
– Значит, муж, говоришь, твой? Чужого мужа залучила, красотка? Думала, помру, тебе уступлю? Да я, тварь, знаешь, что с тобой сделаю?
– Ну, зачем он тебе? – попыталась вразумить её Лала: надежда, пусть и зыбкая, не оставляла. – Ведь он не из-за меня тебя покинул…
– Может, и не из-за тебя, – продолжала усмехаться законная жена, и, вдруг сообразив, вспылила, – да твоё какое дело! Тоже ещё судить взялась!
И рявкнула:
– Из-за таких, как ты, бросил! Из-за красивеньких! Кабы вас, красоток, не было, знать не знал бы про вас, никуда бы не делся! Всё было бы, как у людей… – хлюпнула она носом, но тут же на перепуганную Лалу оскалилась, – а ты чего улыбишься-то, розочка? Вот за то, что розочка – за то и получай! И пусть он полюбуется…