Тренировочный День 5
Шрифт:
— Ну хорошо. — соглашается с ней Виктор: — вот скажем наоборот, буржуй этот Влад Цепеш и угнетатель народных масс… которым он безусловно и был. И казнить тебя решил наоборот — за то, что стенгазету ты хорошую выпустила. Второе место в городе заняла. И социалистическое соревнование выиграла. И вообще хорошая комсомолка, активистка и все такое.
— Тогда ладно. — успокаивается Маргарита Артуровна и поправляет очки: — тогда его классовая ненависть ко мне ясна и понятна. Равно как и бессильная злоба мирового империализма, обреченного на поражение в мировой революции.
— Вот-вот. — кивает Виктор: — и значит сажают тебя на кол, а ты не только комсомолка, но и мазохистка, не забыла? И тебе вроде как больно, но и приятно
— А… ты это к чему, Вить? — осторожно спрашивает его Маргарита Артуровна: — ты вообще о чем?
— Да я так… вопрос тут возникает, понимаешь? — Виктор поднимает голову и смотрит прямо на нее: — вот что делать? Позволять дальше себя… тыкать или нет? Потому, как и приятно конечно, но и больно. Очень больно. Но приятно.
— Тебе к врачу нужно сходить. — говорит Маргарита Артуровна: — ты же больной. Бредишь вон. Если тебе больно, значит больно. Если приятно, то приятно. Вот и все.
— Как я тебе завидую. — вздыхает Виктор: — вот было бы и у меня все так просто.
— Ты просто все усложняешь. А отгул я тебе дам, но только на эту неделю. У нас смена скоро заканчивается, так что на конец смены выходи, а то будет прогул. И… если вы там и правда «Крылышки» обыграете, то я тебе… я тебя на серию «Классики современности» в очередь поставлю! Вот!
— Круто, чё. — кивает он: — ладно, пойду я тогда. Спасибо что вошла в положение и разрешила отгул взять.
— Так я же знаю, что вы тренироваться будете, к товарищескому матчу готовиться. — моргает школьный комсорг: — просто ты уж будь так добр, не приставай к Лильке со своими грязными мыслишками и руки от нее подальше держи. Она тебе доверяет, не смей злоупотребить этим доверием!
— Все-таки мы с тобой про разных Лиль говорим. — Виктор встает со стула. Дверь в учительскую распахивается, входит Альбина Николаевна. Ее взгляд останавливается на Викторе.
— Добрый день. — говорит она: — Виктор Борисович наконец-таки изволил посетить сию юдоль скорби. А я думала что ты теперь целыми днями будешь кушать виноград из пальчиков волейбольных гурий.
— Если бы. — вздыхает он: — злоба дня довлеет. Да и виноградом объестся можно запросто. Зеленый он и кислый.
— На взгляд-то он хорош, да зелен — ягодки нет зрелой: — тотчас оскомину набьёшь.– понимающе кивает Альбина, цитируя басню Крылова: — хоть видит око — зуб неймет. Хорошо, что ты здесь, там как раз родители Лермонтовича и Теплякова пришли. Наверное, будет лучше если ты с ними поговоришь, а не Рита.
— Провести разъяснительную беседу с родителями об воспитании их детей, о том, где они упустили и недоглядели, поставить на вид и заклеймить как предателей советской родины — это моя обязанность! — вскидывается Маргарита Артуровна.
— Вот именно поэтому будет лучше если Витя эту беседу проведет. — кивает Альбина Николаевна: — в конце концов он и пострадал больше всех, ушибся когда падал на дорожку… да и последствия тоже были… болезненными. — она метает острый взгляд на Виктора, который все еще сидит на стуле одной ягодицей. Он прищуривается и наклоняет голову, вглядываясь… так и есть, у Альбины тоже искорки в глазах пляшут.
— За последствия я как раз не уверен, то ли благодарить, то ли жаловаться. — ворчит он, осторожно вставая со стула, чтобы не привлекать излишнего внимания своей неестественной позой: — вот если ты, Альбина была бы… ах, да ты же партийная у нас. Была бы коммунисткой-мазохисткой к примеру…
— Я такая и есть. — отвечает она, не моргнув и глазом: — потому что только мазохист может летом со старшеклассниками заниматься целыми днями.
— Он тебе сейчас про Влада Цепеша «Пронзателя» будет рассказывать. — жалуется школьный комсорнг: — я правда не понимаю, но очень
страшно. Говорит на кол тебя посадят и будет больно. А потом приятно. Или сперва приятно, а потом больно?— Горькими слезами по вам всем дедушка Фрейд плачет. — говорит Альбина: — а тебе Витька к врачу нужно.
— И я ему говорила! К психиатру! Чтобы взялись за него, пока катушка окончательно не съехала! Он же с детьми работает. И за Лилю Бергштейн страшно теперь…
— Я вообще-то больше имела в виду уролога… — Альбина снова кидает красноречивый взгляд Виктору ниже пояса: — но и психиатр там явно лишним не будет. А за Лилю вашу… тут скорей за Виктора нужно опасаться, верно я говорю, товарищ Полищук?
— Я так рад что подробности моей личной жизни известны тут почти всем. — с сарказмом отзывается Виктор: — не приходится даже ничего говорить, все уже в курсе. Кроме Риты разве что.
— Рита у нас цветок невинный, не смей ее портить. Ну так что, пойдешь встретишься с родителями наших залетчиков: — Альбина подходит к окну и выглядывает наружу: — вон они, стоят и разговаривают… мама Лермонтовича, и рядом с ней — мама и папа Теплякова Никиты. И… — она вдруг замолкает и меняется в лице. Прикусывает губу и поспешно отворачивается от окна. Виктор выглядывает в окно вслед за ней и видит черную «Волгу», стоящую напротив ворот школы.
Глава 9
Глава 9
Новенькая черная «Волга» с тонированными в кромешную тьму стеклами стояла на другой стороне улицы, напротив ворот в школьный двор. С того места, где стоял Виктор ее было хорошо видно, на фоне бело-голубых, мозаичных стен домов и побеленных снизу стволов деревьев, обычных для сибирских городов тополей, черная «Волга» выделялась таким чужеродным предметом, словно капля грязного машинного масла на белом свадебном платье невесты. Металлическая решетка радиатора, круглые фары, угрожающе смотрящие в никуда, зловещая темнота тонированных стекол, гладкие и лакированные поверхности, словно на катафалке.
Виктор бросил еще один взгляд за окно и повернулся к родителям, которые пришли на «разъяснительную беседу».
Видеть взрослых людей, которые сидят за партами — странно само по себе. Нет, парты не были им совсем уж маленькими, парты были нормальными, им не пришлось втискивать себя за парту и сидеть там, задирая колени. В конце концов некоторые современные дети и повыше будут. И все равно, когда взрослый человек сидит за партой в душе у Виктора начинался легкий диссонанс. Чему учить взрослого человека? Вот, например папа Никиты Теплякова — среднего возраста мужчина в темно-зеленом кителе с погонами майора и петлицами танковых войск, с орденскими планками на груди, с металлическим ромбом КВВТИУ — Киевского Высшего Военного Танково-Инженерного Училища. С эмалированным, тяжелым значком «Гвардия». Николай Александрович Тепляков, майор танковых войск, командир войсковой части за номером пятьдесят четыре двести тридцать три, отдельного ремонтного батальона. Суровое лицо, будто вырубленное из камня, большие, тяжелые руки, которые он сложил на парте перед собой. Руки у майора Теплякова тоже как будто были вырезаны из камня, из темного гранита с прожилками, это не были руки старшего офицера, который сидит где-то в штабе, это были руки работяги из гаража — широкие лапы, привычные к труду. Едва заметная траурная каемка под ногтями говорила о том, что майор Тепляков примчался в школу прямиком с работы, где он наверняка руководил починкой какого-нибудь супер-танка, руководил-руководил и не выдержал — скинул китель, переоделся в рабочее х/б и сам полез крутить гайки и стучать молотком, показывая своим подчиненным как надо. Майор Тепляков был тем самым советским офицером, которым пугали своих детей в Западной Европе, словно сошедшим с плаката "Посетите СССР, пока СССР не посетил вас!', выглядывающим из люка бронированного монстра с красной звездой на борту.