Третьего не дано
Шрифт:
– Надо догнать ее!
– воскликнул Мишель.
– Может случиться непоправимое!
– Сейчас не надо, - устало сказал Ружич.
– Нельзя, чтобы этот авантюрист знал, что вы знакомы с Юнной.
– Я люблю ее!
– неожиданно для себя признался Мишель.
– Я понял... Интуиция отца... Поэтому вы и можете ее спасти! Я надеюсь на вас...
Ружич выхватил из пачки папиросу, чиркнул спичкой, судорожно затянулся.
– Мы не можем долго стоять здесь, - сдавленным голосом проговорил он. Ваше право арестовать меня. Но прежде чем вы это сделаете, я застрелюсь. Мой браунинг на
– Я вас не понимаю.
– Сейчас поймете. Три дня назад в кафе "Бом"
ужинал один человек...
– О ком вы говорите?
– встревоженно перебил его Мишель.
– Сейчас это уже не имеет значения. Больше он сюда не придет.
– И все же - кто?
– Хорошо. Поклянитесь мне самым святым, что есть у вас в жизни, что вы спасете Юнну, не дадите ее в обиду... Что жизнь ее будет в безопасности...
– Клянусь!
– порывисто произнес Мишель.
Ружич наклонился к Мишелю и едва слышно прошептал:
– Савинков...
Мишель онемел от изумления.
– Впрочем, теперь уже, кажется, не имеет значения - поймаете вы его или нет, - безразлично заметил Ружич.
– Почему?
– нетерпеливо спросил Мишель.
– Подумайте сами, и вы поймете. Кажется, я тоже начинаю это понимать.
– Но почему вы не сообщили о нем властям?
– Я не предатель и не доносчик, - возмущенно ответил Ружич. Предпочитаю честную игру. Столкнулись две непримиримые силы. За кем мощь и правда, кто более искусен и мужествен - тот и выиграет битву.
Как на Куликовом поле... Прощайте. И можете не сомневаться - о нашем разговоре не узнает никто. Я человек чести...
– И все-таки, на чьей вы стороне?
– не выдержал Мишель.
– Помните, вы говорили, что пройдете курс обучения в максимально сжатые сроки. А уж тогда сможете твердо сказать, под чье знамя встанете.
– Помню. Курс обучения, кажется, подходит к концу.
Не торопите меня. Вы убедитесь, что мне можно верить.
– Даже после того, как вы однажды сказали пе
– Даже после этого, - подтвердил Ружич, и каждое слово его дышало искренностью.
– Солгал один раз в жизни. И вам, и дочери, и самому себе. Считал, что это единственный способ обрести свободу и убедиться, на чьей стороне правда. А главное - чтобы уберечь Юнну...
– Хорошо, - сказал Мишель.
– Попробую поверить.
Хотя и не убежден, что поступаю так, как велят совесть и долг.
– Спасибо, - благодарно кивнул Ружич.
– Прощайте.
Но я бы хотел увидеть вас, скажем, через неделю.
– Я согласен.
– Очень хорошо. В следующую субботу в сквере у
Большого театра, как только стемнеет. Возможно, у меня будут важные новости.
– Договорились.
– Но умоляю вас: спасите мою дочь.
– Я сделаю все, что в моих силах.
– Прощайте. И запомните - они могут подстеречь вас снова. Крепче держите свой револьвер. И еще: берегитесь Пыжикова.
Ружич круто повернулся и исчез в темноте!
15
Калугин бушевал. Выслушав рассказ Мишеля о его
ночном происшествии, он под каким-то предлогом услал из кабинета Илюшу и дал волю гневу.– Какого черта!
– кипел он, подступив к Мишелю.
– Полный провал! За борт таких работничков, понял?
– А плаваю я превосходно!
– пытался отшутиться Мишель и еще сильнее взбесил Калугина.
– Пойдешь под суд, хоть ты мне друг и товарищ!
Тебя впередсмотрящим поставили, а ты дрыхнуть! Он тебе услужил, а ты ему? А классовое чутье? Сделай зарубку: у нас с ними все врозь! И пирсы, и маяки, и океаны! Это же только дураку не ясно!
– Ты мне политграмоту, Калугин, не читай, - вспыхнул Мишель.
– Пойми, тут случай особый. Я сомневался...
– "Сомневался", - передразнил Калугин: он терпеть не мог этого слова. Здесь тебе не стихи. И не Шопен!
– Этого я от тебя не ожидал, - приглушенно проговорил Мишель, сраженный обидным упреком Калугина.
– Я тебе сейчас не поэт, а чекист, и разговаривай со мной как с чекистом!
Калугин, ломая спички, прикурил, окутал Мишеля волной горького махорочного дыма:
– Как с чекистом? Ну, слушай: Савинкова ты проворонил, понял?
– Это еще как сказать! Французы говорят: есть и на черта гром!
– Французы!
– разозлился Калугин.
– А такую поговорку слыхал: после пожара да по воду? Ты свои промашки за успехи не выдавай, не позволим мы этого, хоть ты и был сознательный пролетарий...
– Как это был?
– вскипел Мишель, готовый вцепиться в Калугина.
– Как это был? Ты намеки оставь црн себе! Еще и контрой окрестишь!
– Да как ты, дорогой товарищ, - ощетинился Калугин, - посмел самое наппаскуднейшее слово к себе присобачить? Да ты что?
– А то, - упрямо сказал Мишель, смягчаясь.
– А то, что, во-первых, было решено Громова пока не трогать, посмотреть, как он себя поведет. И это ты, Калугин, прекрасно знаешь. А во-вторых, оказалось, что Громов - это вовсе и не Громов...
– А кто?
– нетерпеливо вскричал Калугин.
– Ружич.
– Ружич?
– переспросил Калугин.
– Так чего ж ты молчал? Как же это понимать?
– А вот так: Ружич! И у него есть дочь. И она в опасности. Отец умоляет спасти ее!
Калугин помолчал и задумчиво сказал:
– Теперь до самого горизонта видать. Только нам от этого никакой радости! Надо ж, как все переплелось!
Дело дрянь, раз Ружич догадался, что его дочь у нас работает!
– У нас?!
– вскочил со стула Мишель, готовый тут же обнять и расцеловать взъерошенного, злого Калугина.
– У нас?!
– все еще не верил он.
– Ой-ля-ля! Это же как в сказке!
– Дьяволову внуку такую сказочку!
– не замечая его радости, воскликнул Калугин.
– Значит, так. Отец - контра. А почему он выручает чекиста, то есть тебя? Тут концы с концами не сходятся. Да еще просит спасти свою дочь... Такие чудеса, что дыбом волоса!
– Ну, тебе это не угрожает!
– попробовал пошутить Мишель, намекая на бритую голову Калугина.
– А за такую новость дай я тебя обниму!
Калугин застегнул кожанку на все пуговицы, подтянул ремень, будто ему предстояло совершить что-то торжественное и необычное.